Фатальные яйца. Анализ повести «Роковые яйца» (Булгаков)

Действие происходит в СССР летом 1928 г. Владимир Ипатьевич Персиков, профессор зоологии IV государственного университета и директор Московского зооинститута, совершенно неожиданно для себя делает научное открытие огромной важности: в окуляре микроскопа при случайном движении зеркала и объектива он видит необыкновенный луч — «луч жизни», как называет его впоследствии ассистент профессора приват-доцент Петр Степанович Иванов. Под воздействием этого луча обычные амебы ведут себя страннейшим образом: идет бешеное, опрокидывающее все естественнонаучные законы размножение; вновь рожденные амебы яростно набрасываются друг на друга, рвут в клочья и глотают; побеждают лучшие и сильнейшие, и эти лучшие ужасны: в два раза превышают размерами обычные экземпляры и, кроме того, отличаются какой-то особенной злобой и резвостью.

При помощи системы линз и зеркал приват-доцент Иванов сооружает несколько камер, в которых в увеличенном виде вне микроскопа получает такой же, но более мощный луч, и ученые ставят опыты с икрой лягушек. В течение двух суток из икринок вылупливаются тысячи головастиков, за сутки вырастающих в таких злых и прожорливых лягушек, что одна половина тут же пожирает другую, а оставшиеся в живых за два дня безо всякого луча выводят новое, совершенно бесчисленное потомство. Слухи об опытах профессора Персикова просачиваются в печать.

В это же время в стране начинается странная, не известная науке куриная болезнь: заразившись этой болезнью, курица в течение нескольких часов погибает. Профессор Персиков входит в состав чрезвычайной комиссии по борьбе с куриной чумой. Тем не менее через две недели на территории Советского Союза вымирают все куры до одной.

В кабинете профессора Персикова появляется Александр Семенович Рокк, только что назначенный заведующим показательным совхозом «Красный луч», с «бумагой из Кремля», в которой профессору предлагается предоставить сконструированные им камеры в распоряжение Рокка «для поднятия куроводства в стране». Профессор предостерегает Рокка, говоря, что свойства луча еще недостаточно хорошо изучены, однако Рокк совершенно уверен, что все будет в порядке и он быстро выведет прекрасных цыплят. Люди Рокка увозят три большие камеры, оставив профессору его первую, маленькую камеру.

Профессор Персиков для своих опытов выписывает из-за границы яйца тропич-

еских животных — анаконд, питонов, страусов, крокодилов. В то же время Рокк для возрождения куроводства также из-за границы выписывает куриные яйца. И происходит ужасное: заказы оказываются перепутанными, и в смоленский совхоз приходит посылка со змеиными, крокодильими и страусиными яйцами. Ни о чем не подозревающий Рокк помещает необыкновенно крупные и какие-то странные на вид яйца в камеры, и тут же в окрестностях совхоза умолкают все лягушки, снимаются с места и улетают прочь все птицы, включая воробьев, а в соседней деревне начинают тоскливо выть собаки. Через несколько дней из яиц начинают вылупливаться крокодилы и змеи. Одна из змей, выросшая к вечеру до невероятных размеров, нападает на жену Рокка Маню, которая становится первой жертвой этого чудовищного недоразумения. Мгновенно поседевший Рокк, на глазах которого произошло это несчастье, явившись в управление ГПУ, рассказывает о чудовищном происшествии в совхозе, однако сотрудники ГПУ считают его рассказ плодом галлюцинации. Однако, приехав в совхоз, они с ужасом видят огромное количество гигантских змей, а также крокодилов и страусов. Оба уполномоченных ГПУ погибают.

В стране происходят ужасные события: артиллерия обстреливает можайский лес, громя залежи крокодильих яиц, в окрестностях Можайска идут бои со страусовыми стаями, огромные полчища пресмыкающихся с запада, юго-запада и с юга приближаются к Москве. Человеческие жертвы неисчислимы. Начинается эвакуация населения из Москвы, город полон беженцев из Смоленской губернии, в столице вводится военное положение. Бедный профессор Персиков погибает от рук разъяренной толпы, считающей его виновником всех обрушившихся на страну несчастий.

В ночь с 19 на 20 августа неожиданный и неслыханный мороз, достигнув — 18 градусов, держится двое суток и спасает столицу от ужасного нашествия. Леса, поля, болота завалены разноцветными яйцами, покрытыми странным рисунком, но уже совершенно безвредными: мороз убил зародышей. На необозримых пространствах земли гниют бесчисленные трупы крокодилов, змей, страусов невероятных размеров. Однако к весне 1929 г. армия приводит все в порядок, леса и поля расчищает, а трупы сжигает.

О необыкновенном луче и катастрофе долго еще говорит и пишет весь мир, тем не менее волшебный луч получить вновь уже никому не удается, не исключая и приват-доцента Иванова.

Под воздействием этого луча обычные амебы ведут себя страннейшим образом: идет бешеное, опрокидывающее все естественнонаучные законы размножение; вновь рожденные амебы яростно набрасываются друг на друга, рвут в клочья и глотают; побеждают лучшие и сильнейшие, и эти лучшие ужасны: в два раза превышают размерами обычные экземпляры и, кроме того, отличаются какой-то особенной злобой и резвостью.

Профессор Персиков для своих опытов выписывает из-за границы яйца тропических животных - анаконд, питонов, страусов, крокодилов. В то же время Рокк для возрождения куроводства также из-за границы выписывает куриные яйца. И происходит ужасное: заказы оказываются перепутанными, и в смоленский совхоз приходит посылка со змеиными, крокодильими и страусиными яйцами. Ни о чем не подозревающий Рокк помещает необыкновенно крупные и какие-то странные на вид яйца в камеры, и тут же в окрестностях совхоза умолкают все лягушки, снимаются с места и улетают прочь все птицы, включая воробьев, а в соседней деревне начинают тоскливо выть собаки.

Через несколько дней из яиц начинают вылупливаться крокодилы и змеи. Одна из змей, выросшая к вечеру до невероятных размеров, нападает на жену Рокка Маню, которая становится первой жертвой этого чудовищного недоразумения. Мгновенно поседевший Рокк, на глазах которого произошло это несчастье, явившись в управление ГПУ, рассказывает о чудовищном происшествии в совхозе, однако сотрудники ГПУ считают его рассказ плодом галлюцинации. Однако, приехав в совхоз, они с ужасом видят огромное количество гигантских змей, а также крокодилов и страусов. Оба уполномоченных ГПУ погибают.

В ночь с 19 на 20 августа неожиданный и неслыханный мороз, достигнув - 18 градусов, держится двое суток и спасает столицу от ужасного нашествия. Леса, поля, болота завалены разноцветными яйцами, покрытыми странным рисунком, но уже совершенно безвредными: мороз убил зародышей. На необозримых пространствах земли гниют бесчисленные трупы крокодилов, змей, страусов невероятных размеров. Однако к весне 1929 г. армия приводит все в порядок, леса и поля расчищает, а трупы сжигает.

Роковые яйца

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Михаил Булгаков
Роковые яйца

Глава 1
Куррикулюм витэ1
Жизненный путь (лат. ). профессора Персикова

16 апреля 1928 года, вечером, профессор зоологии IV Государственного университета и директор зооинститута в Москве Персиков вошел в свой кабинет, помещающийся в зооинституте, что на улице Герцена. Профессор зажег верхний матовый шар и огляделся.

Ему было ровно 58 лет. Голова замечательная, толкачом, лысая, с пучками желтоватых волос, торчащими по бокам. Лицо гладко выбритое, нижняя губа выпячена вперед. От этого персиковское лицо вечно носило на себе несколько капризный отпечаток. На красном носу старомодные маленькие очки в серебряной оправе, глазки блестящие, небольшие, росту высокого, сутуловат. Говорил скрипучим, тонким, квакающим голосом и среди других странностей имел такую: когда говорил что-либо веско и уверенно, указательный палец правой руки превращал в крючок и щурил глазки. А так как он говорил всегда уверенно, ибо эрудиция в его области у него была совершенно феноменальная, то крючок очень часто появлялся перед глазами собеседников профессора Персикова. А вне своей области, т. е. зоологии, эмбриологии, анатомии, ботаники и географии, профессор Персиков почти ничего не говорил.

Газет профессор Персиков не читал, в театр не ходил, а жена профессора сбежала от него с тенором оперы Зиминым в 1913 году, оставив ему записку такого содержания:

«Невыносимую дрожь отвращения возбуждают во мне твои лягушки. Я всю жизнь буду несчастна из-за них».

Профессор больше не женился и детей не имел. Был очень вспыльчив, но отходчив, любил чай с морошкой, жил на Пречистенке, в квартире из 5 комнат, одну из которых занимала сухенькая старушка, экономка Марья Степановна, ходившая за профессором, как нянька.

В 1919 году у профессора отняли из 5 комнат 3. Тогда он заявил Марье Степановне:

– Если они не прекратят эти безобразия, Марья Степановна, я уеду за границу.

Нет сомнения, что, если бы профессор осуществил этот план, ему очень легко удалось бы устроиться при кафедре зоологии в любом университете мира, ибо ученый он был совершенно первоклассный, а в той области, которая так или иначе касается земноводных или голых гадов, и равных себе не имел, за исключением профессоров Уильяма Веккля в Кембридже и Джиакомо Бартоломео Беккари в Риме. Читал профессор на 4 языках кроме русского, а по-французски и немецки говорил как по-русски. Намерения своего относительно заграницы Персиков не выполнил, и 20-й год вышел еще хуже 19-го. Произошли события, и притом одно за другим. Большую Никитскую переименовали в улицу Герцена. Затем часы, врезанные в стену дома на углу Герцена и Моховой, остановились на одиннадцати с четвертью, и, наконец, в террариях зоологического института, не вынеся всех пертурбаций знаменитого года, издохли первоначально восемь великолепных экземпляров квакшей, затем пятнадцать обыкновенных жаб и, наконец, исключительнейший экземпляр жабы суринамской.

Непосредственно вслед за жабами, опустошившими тот первый отряд голых гадов, который по справедливости назван классом гадов бесхвостых, переселился в лучший мир бессменный сторож института старик Влас, не входящий в класс голых гадов. Причина смерти его, впрочем, была та же, что и у бедных гадов, и ее Персиков определил сразу:

– Бескормица!

Ученый был совершенно прав: Власа нужно было кормить мукой, а жаб мучными червями, но поскольку пропала первая, постольку исчезли и вторые. Персиков оставшиеся двадцать экземпляров квакш попробовал перевести на питание тараканами, но и тараканы куда-то провалились, показав свое злостное отношение к военному коммунизму. Таким образом, и последние экземпляры пришлось выкинуть в выгребные ямы на дворе института.

Действие смертей, и в особенности суринамской жабы, на Персикова не поддается описанию. В смертях он целиком почему-то обвинил тогдашнего наркома просвещения.

Стоя в шапке и калошах в коридоре выстывающего института, Персиков говорил своему ассистенту Иванову, изящнейшему джентльмену с острой белокурой бородкой:

– Ведь за это же его, Петр Степанович, убить мало! Что же они делают? Ведь они ж погубят институт! А? Бесподобный самец, исключительный экземпляр пипа американа, длиной в 13 сантиметров…

Дальше пошло хуже. По смерти Власа окна в институте промерзли насквозь, так что цветистый лед сидел на внутренней поверхности стекол. Издохли кролики, лисицы, волки, рыбы и все до единого ужи. Персиков стал молчать целыми днями, потом заболел воспалением легких, но не умер. Когда оправился, приходил два раза в неделю в институт и в круглом зале, где было всегда, почему-то не изменяясь, 5 градусов мороза, независимо от того, сколько на улице, читал в калошах, в шапке с наушниками и в кашне, выдыхая белый пар, восьми слушателям цикл лекций на тему «Пресмыкающиеся жаркого пояса». Все остальное время Персиков лежал у себя на Пречистенке на диване, в комнате, до потолка набитой книгами, под пледом, кашлял и смотрел в пасть огненной печурки, которую золочеными стульями топила Марья Степановна, вспоминал суринамскую жабу.

Но все на свете кончается. Кончился 20-й и 21-й год, а в 22-м началось какое-то обратное движение. Во-первых: на месте покойного Власа появился Панкрат, еще молодой, но подающий большие надежды зоологический сторож, институт стали топить понемногу. А летом Персиков, при помощи Панкрата, на Клязьме поймал четырнадцать штук вульгарных жаб. В террариях вновь закипела жизнь… В 23-м году Персиков уже читал восемь раз в неделю – три в институте и пять в университете, в 24-м году тринадцать раз в неделю и, кроме того, на рабфаках, а в 25-м, весной, прославился тем, что на экзаменах срезал семьдесят шесть человек студентов, и всех на голых гадах.

– Как, вы не знаете, чем отличаются голые гады от пресмыкающихся? – спрашивал Персиков. – Это просто смешно, молодой человек. Тазовых почек нет у голых гадов. Они отсутствуют. Тэк-то-с. Стыдитесь. Вы, вероятно, марксист?

– Марксист, – угасая, отвечал зарезанный.

– Так вот, пожалуйста, осенью, – вежливо говорил Персиков и бодро кричал Панкрату: – Давай следующего!

Подобно тому, как амфибии оживают после долгой засухи при первом обильном дожде, ожил профессор Персиков в 1926 году, когда соединенная американо-русская компания выстроила, начав с угла Газетного переулка и Тверской, в центре Москвы пятнадцать пятнадцатиэтажных домов, а на окраинах триста рабочих коттеджей, каждый на восемь квартир, раз и навсегда прикончив тот страшный и смешной жилищный кризис, который так терзал москвичей в годы 1919–1925.

Вообще это было замечательное лето в жизни Персикова, и порою он с тихим и довольным хихиканьем потирал руки, вспоминая, как он жался с Марьей Степановной в двух комнатах. Теперь профессор все пять получил обратно, расширился, расположил две с половиной тысячи книг, чучела, диаграммы, препараты, зажег на столе зеленую лампу в кабинете.

Институт тоже узнать было нельзя: его покрыли кремовою краской, провели по специальному водопроводу воду в комнату гадов, сменили все стекла на зеркальные, прислали пять новых микроскопов, стеклянные препарационные столы, шары по две тысячи ламп с отраженным светом, рефлекторы, шкапы в музей.

Персиков ожил, и весь мир неожиданно узнал об этом, лишь только в декабре 1926 года вышла в свет брошюра:

«Еще к вопросу о размножении бляшконосных, или хитонов». 126 стр. «Известия IV Университета».

А в 1927-м, осенью, капитальный труд в 350 страниц, переведенный на шесть языков, в том числе японский:

«Эмбриология пип, чесночниц и лягушек». Цена 3 рубля. Госиздат.

А летом 1928 года произошло то невероятное, ужасное…

Глава 2
Цветной завиток

Итак, профессор зажег шар и огляделся. Зажег рефлектор на длинном экспериментальном столе, надел белый халат, позвенел какими-то инструментами на столе…

Многие из тридцати тысяч механических экипажей, бегавших в 28-м году по Москве, проскакивали по улице Герцена, шурша по гладким торцам, и через каждую минуту с гулом и скрежетом скатывался с Герцена к Моховой трамвай 16, 22, 48 или 53-го маршрута. Отблески разноцветных огней забрасывал в зеркальные стекла кабинета и далеко и высоко был виден рядом с темной и грузной шапкой храма Христа туманный, бледный месячный серп.

Но ни он, ни гул весенней Москвы нисколько не занимали профессора Персикова. Он сидел на винтящемся трехногом табурете и побуревшими от табаку пальцами вертел кремальеру великолепного цейсовского микроскопа, в который был заложен обыкновенный неокрашенный препарат свежих амеб. В тот момент, когда Персиков менял увеличение с пяти на десять тысяч, дверь приоткрылась, показалась остренькая бородка, кожаный нагрудник, и ассистент позвал:

– Владимир Ипатьич, я установил брыжейку, не хотите ли взглянуть?

Персиков живо сполз с табурета, бросив кремальеру на полдороге, и, медленно вертя в руках папиросу, прошел в кабинет ассистента. Там, на стеклянном столе, полузадушенная и обмершая от страха и боли лягушка была распята на пробковом штативе, а ее прозрачные слюдяные внутренности вытянуты из окровавленного живота в микроскоп.

– Очень хорошо! – сказал Персиков и припал глазом к окуляру микроскопа.

Очевидно, что-то очень интересное можно было рассмотреть в брыжейке лягушки, где, как на ладони видные, по рекам сосудов бойко бежали живые кровяные шарики. Персиков забыл о своих амебах и в течение полутора часов по очереди с Ивановым припадал к стеклу микроскопа. При этом оба ученые перебрасывались оживленными, но непонятными простым смертным словами.

Наконец Персиков отвалился от микроскопа, заявив:

– Сворачивается кровь, ничего не поделаешь.

Лягушка тяжко шевельнула головой, и в ее потухающих глазах были явственны слова: «Сволочи вы, вот что…»

Разминая затекшие ноги, Персиков поднялся, вернулся в свой кабинет, зевнул, потер пальцами вечно воспаленные веки и, присев на табурет, заглянул в микроскоп, пальцы он наложил на кремальеру и уже собирался двинуть винт, но не двинул. Правым глазом видел Персиков мутноватый белый диск и в нем смутных бледных амеб, а посредине диска сидел цветной завиток, похожий на женский локон. Этот завиток и сам Персиков, и сотни его учеников видели очень много раз, и никто не интересовался им, да и незачем было. Цветной пучочек света лишь мешал наблюдению и показывал, что препарат не в фокусе. Поэтому его безжалостно стирали одним поворотом винта, освещая поле ровным белым светом. Длинные пальцы зоолога уже вплотную легли на нарезку винта и вдруг дрогнули и слезли. Причиной этого был правый глаз Персикова, он вдруг насторожился, изумился, налился даже тревогой. Не бездарная посредственность, на горе республике, сидела у микроскопа. Нет, сидел профессор Персиков! Вся жизнь, его помыслы сосредоточились в правом глазу. Минут пять в каменном молчании высшее существо наблюдало низшее, мучая и напрягая глаз над стоящим вне фокуса препаратом. Кругом все молчало. Панкрат заснул уже в своей комнате в вестибюле, и один только раз в отдалении музыкально и нежно прозвенели стекла в шкапах – это Иванов, уходя, запер свой кабинет. За ним простонала входная дверь. Потом уже послышался голос профессора. У кого он спросил – неизвестно.

– Что такое? Ничего не понимаю…

Запоздалый грузовик прошел по улице Герцена, колыхнув старые стены института. Плоская стеклянная чашечка с пинцетами звякнула на столе. Профессор побледнел и занес руки над микроскопом так, словно мать над дитятей, которому угрожает опасность. Теперь не могло быть и речи о том, чтобы Персиков двинул винт, о нет, он боялся уже, чтобы какая-нибудь посторонняя сила не вытолкнула из поля зрения того, что он увидал.

Было полное белое утро с золотой полосой, перерезавшей кремовое крыльцо института, когда профессор покинул микроскоп и подошел на онемевших ногах к окну. Он дрожащими пальцами нажал кнопку, и черные глухие шторы закрыли утро, и в кабинете ожила мудрая ученая ночь. Желтый и вдохновенный Персиков растопырил ноги и заговорил, уставившись в паркет слезящимися глазами:

– Но как же это так? Ведь это же чудовищно!.. Это чудовищно, господа, – повторил он, обращаясь к жабам в террарии, но жабы спали и ничего ему не ответили.

Он помолчал, потом подошел к выключателю, поднял шторы, потушил все огни и заглянул в микроскоп. Лицо его стало напряженным, он сдвинул кустоватые желтые брови.

– Угу, угу, – пробурчал он, – пропал. Понимаю. По-о-нимаю, – протянул он, сумасшедше и вдохновенно глядя на погасший шар над головой, – это просто.

И он вновь опустил шипящие шторы и вновь зажег шар. Заглянул в микроскоп, радостно и как бы хищно осклабился.

– Я его поймаю, – торжественно и важно сказал он, поднимая палец кверху, – поймаю. Может быть, и от солнца.

Опять шторы взвились. Солнце теперь было налицо. Вот оно залило стены института и косяком легло на торцах Герцена. Профессор смотрел в окно, соображая, где будет солнце днем. Он то отходил, то приближался, легонько пританцовывая, и наконец животом лег на подоконник.

Приступил к важной и таинственной работе. Стеклянным колпаком накрыл микроскоп. На синеватом пламени горелки расплавил кусок сургуча и края колокола припечатал к столу, а на сургучных пятнах оттиснул свой большой палец. Газ потушил, вышел и дверь кабинета запер на английский замок.

Полусвет был в коридорах института. Профессор добрался до комнаты Панкрата и долго и безуспешно стучал в нее. Наконец за дверью послышалось урчанье как бы цепного пса, харканье и мычанье, и Панкрат в полосатых подштанниках, с завязками на щиколотках предстал в светлом пятне. Глаза его дико уставились на ученого, он еще легонько подвывал со сна.

– Панкрат, – сказал профессор, глядя на него поверх очков, – извини, что я тебя разбудил. Вот что, друг, в мой кабинет завтра утром не ходить. Я там работу оставил, которую сдвигать нельзя. Понял?

– У-у-у, по-по-понял, – ответил Панкрат, ничего не поняв. Он пошатывался и рычал.

– Нет, слушай, ты проснись, Панкрат, – молвил зоолог и легонько потыкал Панкрата в ребра, отчего у того на лице получился испуг и некоторая тень осмысленности в глазах. – Кабинет я запер, – продолжал Персиков, – так убирать его не нужно до моего прихода. Понял?

– Слушаю-с, – прохрипел Панкрат.

– Ну вот и прекрасно, ложись спать.

Панкрат повернулся, исчез в двери и тотчас обрушился на постель, а профессор стал одеваться в вестибюле. Он надел серое летнее пальто и мягкую шляпу, затем, вспомнив про картину в микроскопе, уставился на свои калоши и несколько секунд глядел на них, словно видел их впервые. Затем левую надел и на левую хотел надеть правую, но та не полезла.

– Какая чудовищная случайность, что он меня отозвал, – сказал ученый, – иначе я его так бы и не заметил. Но что это сулит?.. Ведь это сулит черт знает что такое!..

Профессор усмехнулся, прищурился на калоши и левую снял, а правую надел.

– Боже мой! Ведь даже нельзя представить себе всех последствий… – Профессор с презрением ткнул левую калошу, которая раздражала его, не желая налезать на правую, и пошел к выходу в одной калоше. Тут же он потерял носовой платок и вышел, хлопнув тяжелою дверью. На крыльце он долго искал в карманах спичек, хлопая себя по бокам, не нашел и тронулся по улице с незажженной папиросой во рту.

Ни одного человека ученый не встретил до самого храма. Там профессор, задрав голову, приковался к золотому шлему. Солнце сладостно лизало его с одной стороны.

– Как же раньше я не видал его, какая случайность?.. Тьфу, дурак, – профессор наклонился и задумался, глядя на разно обутые ноги, – гм… как же быть? К Панкрату вернуться? Нет, его не разбудишь. Бросить ее, подлую, жалко. Придется в руках нести. – Он снял калошу и брезгливо понес ее.

На стареньком автомобиле с Пречистенки выехали трое. Двое пьяненьких и на коленях у них ярко раскрашенная женщина в шелковых шароварах по моде 28-го года.

– Эх, папаша! – крикнула она низким сиповатым голосом. – Что ж ты, другую-то калошку пропил?

– Видно, в «Альказаре» набрался старичок, – завыл левый пьяненький, правый высунулся из автомобиля и прокричал:

– Отец, что, ночная на Волхонке открыта? Мы туда!

Профессор строго посмотрел на них поверх очков, выронил изо рта папиросу и тотчас забыл об их существовании. На Пречистенском бульваре рождалась солнечная прорезь, а шлем Христа начал пылать. Вышло солнце.

Глава 3
Персиков поймал

Дело было вот в чем. Когда профессор приблизил свой гениальный глаз к окуляру, он впервые в жизни обратил внимание на то, что в разноцветном завитке особенно ярко и жирно выделялся один луч. Луч этот был ярко-красного цвета и из завитка выпадал, как маленькое острие, ну, скажем, с иголку, что ли.

Просто уж такое несчастье, что на несколько секунд луч этот приковал наметанный глаз виртуоза.

В нем, в луче, профессор разглядел то, что было в тысячу раз значительнее и важнее самого луча, непрочного дитяти, случайно родившегося при движении зеркала и объектива микроскопа. Благодаря тому, что ассистент отозвал профессора, амебы пролежали полтора часа под действием этого луча, и получилось вот что: в то время как в диске вне луча зернистые амебы лежали вяло и беспомощно, в том месте, где пролегал красный заостренный меч, происходили странные явления. В красной полосочке кипела жизнь. Серенькие амебы, выпуская ложноножки, тянулись изо всех сил в красную полосу и в ней (словно волшебным образом) оживали. Какая-то сила вдохнула в них дух жизни. Они лезли стаей и боролись друг с другом за место в луче. В нем шло бешеное, другого слова не подобрать, размножение. Ломая и опрокидывая все законы, известные Персикову, как свои пять пальцев, они почковались на его глазах с молниеносной быстротой. Они разваливались на части в луче, и каждая из частей в течение двух секунд становилась новым и свежим организмом. Эти организмы в несколько мгновений достигали роста и зрелости лишь затем, чтобы в свою очередь тотчас же дать новое поколение. В красной полосе, а потом и во всем диске стало тесно и началась неизбежная борьба. Вновь рожденные яростно набрасывались друг на друга и рвали в клочья и глотали. Среди рожденных валялись трупы погибших в борьбе за существование. Побеждали лучшие и сильные. И эти лучшие были ужасны. Во-первых, они объемом приблизительно в два раза превышали обыкновенных амеб, а во-вторых, отличались какою-то особенной злобой и резвостью. Движения их были стремительны, их ложноножки гораздо длиннее нормальных, и работали они ими, без преувеличения, как спруты щупальцами.

Во второй вечер профессор, осунувшийся и побледневший без пищи, взвинчивая себя лишь толстыми самокрутками, изучал новое поколение амеб, а в третий день он перешел к первоисточнику, т. е. к красному лучу.

Газ тихонько шипел в горелке, опять по улице шаркало движение, и профессор, отравленный сотой папиросою, полузакрыв глаза, откинулся на спинку винтового кресла.

– Да, теперь все ясно. Их оживил луч. Это новый, не исследованный никем, никем не обнаруженный луч. Первое, что придется выяснить, это – получается ли он только от электричества или также и от солнца, – бормотал Персиков самому себе.

И в течение еще одной ночи это выяснилось. В три микроскопа Персиков поймал три луча, от солнца ничего не поймал и выразился так:

– Надо полагать, что в спектре солнца его нет… гм… ну, одним словом, надо полагать, что добыть его можно только от электрического света. – Он любовно поглядел на матовый шар вверху, вдохновенно подумал и пригласил к себе в кабинет Иванова. Он все ему рассказал и показал амеб.

Приват-доцент Иванов был поражен, совершенно раздавлен: как же такая простая вещь, как эта тоненькая стрела, не была замечена раньше, черт возьми! Да кем угодно, и хотя бы им, Ивановым, и действительно это чудовищно! Вы только посмотрите…

– Вы посмотрите, Владимир Ипатьич, – говорил Иванов, в ужасе прилипая глазом к окуляру, – что делается?!. Они растут на моих глазах… Гляньте, гляньте…

– Я их наблюдаю уже третий день, – вдохновенно ответил Персиков.

Затем произошел между двумя учеными разговор, смысл которого сводился к следующему: приват-доцент Иванов берется соорудить при помощи линз и зеркал камеру, в которой можно будет получить этот луч в увеличенном виде и вне микроскопа. Иванов надеется, даже совершенно уверен, что это чрезвычайно просто. Луч он получит, Владимир Ипатьич может в этом не сомневаться. Тут произошла маленькая заминка.

– Я, Петр Степанович, когда опубликую работу, напишу, что камеры сооружены вами, – вставил Персиков, чувствуя, что заминочку надо разрешить.

– О, это не важно… Впрочем, конечно…

И заминочка тотчас разрешилась. С этого времени луч поглотил и Иванова. В то время как Персиков, худея и истощаясь, просиживал дни и половину ночей за микроскопом, Иванов возился в сверкающем от ламп физическом кабинете, комбинируя линзы и зеркала. Помогал ему механик.

Из Германии, после запроса через Комиссариат просвещения, Персикову прислали три посылки, содержащие в себе зеркала, двояковыпуклые, двояковогнутые и даже какие-то выпукло-вогнутые шлифованные стекла. Кончилось все это тем, что Иванов соорудил камеру и в нее действительно уловил красный луч. И, надо отдать справедливость, уловил мастерски: луч вышел жирный, сантиметра 4 в поперечнике, острый и сильный.

1 июня камеру установили в кабинете Персикова, и он жадно начал опыты с икрой лягушек, освещенной лучом. Опыты эти дали потрясающие результаты. В течение двух суток из икринок вылупились тысячи головастиков. Но этого мало, в течение одних суток головастики выросли необычайно в лягушек, и до того злых и прожорливых, что половина их тут же была перелопана другой половиной. Зато оставшиеся в живых начали вне всяких сроков метать икру и в два дня уже без всякого луча вывели новое поколение, и при этом совершенно бесчисленное. В кабинете ученого началось черт знает что: головастики расползались из кабинета по всему институту, в террариях и просто на полу, во всех закоулках завывали зычные хоры, как на болоте. Панкрат, и так боявшийся Персикова, как огня, теперь испытывал по отношению к нему одно чувство: мертвенный ужас. Через неделю и сам ученый почувствовал, что он шалеет. Институт наполнился запахом эфира и цианистого калия, которым чуть-чуть не отравился Панкрат, не вовремя снявший маску. Разросшееся болотное поколение наконец удалось перебить ядами, кабинеты проветрить.

Иванову Персиков сказал так:

– Вы знаете, Петр Степанович, действие луча на дейтероплазму и вообще на яйцеклетку изумительно.

Иванов, холодный и сдержанный джентльмен, перебил профессора необычным тоном:

– Владимир Ипатьич, что же вы толкуете о мелких деталях, о дейтероплазме. Будем говорить прямо: вы открыли что-то неслыханное, – видимо, с большой потугой, но все же Иванов выдавил из себя слова: – профессор Персиков, вы открыли луч жизни!

Слабая краска показалась на бледных, небритых скулах Персикова.

– Ну-ну-ну, – пробормотал он.

– Вы, – продолжал Иванов, – вы приобретете такое имя… У меня кружится голова. Вы понимаете, – продолжал он страстно, – Владимир Ипатьич, герои Уэльса по сравнению с вами просто вздор… А я-то думал, что это сказки… Вы помните его «Пищу богов»?

– Ах, это роман, – ответил Персиков.

– Ну да, господи, известный же!..

– Я забыл его, – ответил Персиков, – помню, читал, но забыл.

– Как же вы не помните, да вы гляньте, – Иванов за ножку поднял со стеклянного стола невероятных размеров мертвую лягушку с распухшим брюхом. На морде ее даже после смерти было злобное выражение, – ведь это же чудовищно!

«Роковые яйца» (1924) - повесть, написанная М. А. Булгаковым в особенный период культурной жизни страны. Тогда многие произведения создавались только для того, чтобы мотивировать широкий круг населения на выполнение задач, необходимых выживания страны в критических условиях. Поэтому появилось множество разных авторов-однодневок, творения которых не задерживались в памяти читателей. На поток было поставлено не только искусство, но и наука. Тогда все передовые изобретения шли на службу промышленности и сельскому хозяйству, повышая их эффективность. Но научная мысль со стороны советской власти подвергалась идеологическому контролю, который (в том числе) высмеивает Булгаков в «Роковых яйцах».

Повесть создана в 1924 г., а события в ней разворачиваются в 1928 году. Первая публикация состоялась в журнале «Недра» (№6, 1925 г.). Работа имела разные названия - сначала «Луч жизни», кроме того, было ещё одно - «Яйца профессора Персикова» (смысл такого названия заключался в сохранении сатирического тона повести), но из этических соображений это название пришлось изменить.

Центральная фигура повести - профессор Персиков, отдалённо содержит в себе некоторые черты реальных прототипов - братьев-врачей Покровских, родственников Булгакова, один из которых жил и работал на Пречистенке.

Кроме того, в тексте не просто так упоминается Смоленская губерния, в которой разворачиваются события «Роковых яиц»: Булгаков работал там врачом и ненадолго приехал к Покровским в московскую квартиру. Положение советской страны в период военного коммунизма тоже родом из реальной жизни: тогда бывали перебои с продовольствием из-за нестабильной социально-политической обстановки, в управленческих структурах из-за непрофессионализма случались беспорядки, а новая власть пока ещё не справлялась полностью с контролем над общественной жизнью.

Булгаков в «Роковых яйцах» высмеивает как культурное, так и социально-политическое положение страны после революционного переворота.

Жанр и направление

Жанр произведения «Роковые яйца» - повесть. Для него характерны минимальное количество сюжетных линий и, как правило, сравнительно небольшой объём повествования (относительно романа).

Направление - модернизм. Хоть события, изложенные Булгаковым, фантастичны, действие происходит в реальном месте, персонажи (не только профессор Персиков, но и все остальные) тоже вполне жизнеспособные граждане новой страны. Да и научное открытие не является сказочным, у него лишь фантастические последствия. Но в целом повесть реалистична, хотя некоторые её элементы окрашены гротескно, сатирически.

Такое сочетание фантастики, реализма и сатиры характерно для модернизма, когда автор ставит смелые эксперименты над литературным произведением, обходя устоявшиеся классические нормы и каноны.

Само по себе модернистское направление появилось в особых условиях общественно-культурной жизни, когда прежние жанры и направления начинали устаревать, а искусство требовало новых форм, новых идей и способов выражения. «Роковые яйца» - как раз такое произведение, которое отвечало модернистским требованиям.

О чём?

«Роковые яйца» - повесть о гениальном открытии учёного - профессора зоологии Персикова, которое закончилось плачевно, как для окружающих, так и для самого учёного. Герой в своей лаборатории открывает луч, который можно получить только при особой комбинации зеркальных стёкол с пучками света. Этот луч влияет на живые организмы так, что они увеличиваются и начинают размножаться со сверхъестественной скоростью. Профессор Персиков и его ассистент Иванов не торопятся выпускать своё открытие «в свет» и считают, что ещё нужно поработать над ним и провести дополнительные эксперименты, так как последствия могут быть неожиданными и даже опасными. Однако сенсационная информация о «луче жизни» быстро проникает в прессу, записанная полуграмотным, но бойким журналистом Бронским, и, наполненная ложными, непроверенными фактами, распространяется в обществе.

Открытие против воли учёного становится известным. Персикова на московских улицах донимают журналисты, требуя рассказать об изобретении. Работать в лаборатории становится невозможно из-за шквала сотрудников прессы, приходит даже шпион, который за пять тысяч рублей пытается выведать у профессора тайну луча.

После этого дом и лабораторию Персикова охраняет НКВД, не впуская журналистов и таким образом обеспечивая профессору спокойную рабочую обстановку. Но скоро в стране случается эпидемия куриной инфекции, из-за которой людям категорически воспрещено есть кур, яйца, торговать живыми курами и куриным мясом. Создана даже чрезвычайная комиссия по борьбе с куриной чумой. Но в обход закона всё равно кто-то продаёт курятину и яйца, и вскоре за покупателями этой продукции приезжает «скорая».

Страна взволнована. По случаю эпидемии создаются злободневные произведения, отвечающие сиюминутным настроениям публики. Когда она начинает спадать, к профессору Персикову с особым документом из Кремля является заведующий показательным совхозом по фамилии Рокк, который при помощи «луча жизни» намерен возобновить куроводство.

Документ из Кремля оказывается распоряжением проконсультировать Рокка в использовании «луча жизни», и тут же раздаётся звонок из Кремля. Персиков категорически против того, чтобы использовать ещё не изученный до конца луч в куроводстве, но ему приходится отдать Рокку камеры, с помощью которых можно получить желаемый эффект. Герой увозит камеры в совхоз в Смоленской губернии и заказывает куриные яйца.

Вскоре в заграничной упаковке приходит три ящика яиц, необычных на вид, пятнистых. Рокк кладёт полученные яйца под луч и велит сторожу следить за ними, чтобы вылупившихся цыплят никто не украл. На следующий день обнаруживаются скорлупки от яиц, а цыплят нет. Завхоз винит во всём сторожа, хотя тот клянётся, что внимательно наблюдал за процессом.

В последней камере яйца ещё целы, и Рокк надеется, что хотя бы из них вылупятся цыплята. Он решил сделать перерыв и идёт с женой Маней купаться на пруд. На берегу пруда он замечает странное затишье, а затем на Маню кидается огромных размеров змея и поглощает её прямо на глазах у мужа. От этого он седеет и почти впадает в безумие.

До ГПУ доходит странная весть, что в Смоленской губернии творится что-то странное. Два агента ГПУ - Щукин и Полайтис отправляются в совхоз и застают там обезумевшего Рокка, который не может ничего толком объяснить.

Агенты обследуют здание совхоза - бывшую усадьбу Шереметева, и находят в оранжерее камеры с красноватым лучом и полчища огромных змей, рептилий и страусов. Щукин и Полайтис погибают в схватке с чудищами.

В редакции газет приходят странные сообщения из Смоленской губернии о непонятных птицах размером с коня, огромных рептилиях и змеях, а профессор Персиков получает ящики с куриными яйцами. В то же время ученый и его ассистент видят лист с экстренным сообщением об анакондах в Смоленской губернии. Тут же выясняется, что заказы Рокка и Персикова перепутали: завхоз получил змеиные и страусовые, а изобретатель куриные.

Персиков к тому времени изобретает специальный яд для умерщвления жаб, который потом пригождается для борьбы с огромными змеями и страусами.

Отряды Красной Армии, вооружённые газом, борются с этим бедствием, но Москва всё равно встревожена, и многие собираются бежать из города.

Обезумевшие люди врываются в институт, где работает профессор, разрушают его лабораторию, виня его во всех бедах и думая, что это он выпустил огромных змей, убивают его сторожа Панкрата, экономку Марью Степановну и его самого. Затем они поджигают институт.

В августе 1928 года внезапно наступает мороз, который губит последних змей и крокодилов, не добитых специальными отрядами. После эпидемий, которые были вызваны гниением трупов змей и людей, пострадавших от нашествия рептилий, к 1929 году наступает обычная весна.

Луч, открытый покойным Персиковым, получить больше не удаётся никому, даже его бывшему ассистенту Иванову - ныне ординарному профессору.

Главные герои и их характеристика

Владимир Ипатьевич Персиков - гениальный учёный, профессор зоологии, открывший уникальный луч. Герой выступает против использования луча, потому что его открытие ещё не проверено и не исследовано. Он осторожен, не любит излишней суеты и считает, что любое изобретение требует многолетних испытаний перед тем, как наступит пора для его эксплуатации. Из-за вмешательства в его деятельность работа всей его жизни погибает вместе с ним. Образ Персикова символизирует гуманизм и этику научного мышления, которым суждено погибнуть в условиях советской диктатуры. Одинокий талант противопоставляется непросвещенной и ведомой толпе, что не имеет собственного мнения, черпая его из газет. По Булгакову, невозможно построить развитое и справедливое государство без интеллектуальной и культурной элиты, которую изгнали из СССР глупые и жестокие люди, не имеющие ни знаний, ни одаренности, чтобы построить страну самостоятельно.
Пётр Степанович Иванов - ассистент профессора Персикова, который помогает ему в его экспериментах и восхищается его новым открытием. Однако он не такой талантливый учёный, поэтому ему не удаётся получить «луч жизни» после гибели профессора. Это образ приспособленца, который всегда готов присвоить достижения действительно значимого человека, даже если придется перешагнуть через его труп.
Альфред Аркадьевич Бронский - вездесущий, быстрый, ловкий журналист, полуграмотный сотрудник многих советских журналов и газет. Первым проникает в квартиру Персикова и узнаёт о его необычном открытии, затем распространяет эту новость повсюду против воли профессора, преукрашивая и искажая факты.
Александр Семёнович Рокк - бывший революционер, а ныне заведующий совхозом «Красный луч». Необразованный, грубый, но хитрый человек. Он посещает доклад профессора Персикова, где тот рассказывает об открытом им «луче жизни», и ему приходит в голову идея восстановить после эпидемии популяцию кур при помощи этого изобретения. Рокк в силу неграмотности не осознаёт всей опасности такого нововведения. Это символ нового типа людей, скроенного по мерилам новой власти. Несамостоятельный, глупый, трусливый, но, что называется, «пробивной» гражданин, который играет только по правилам советского государства: бегает по инстанциям, добивается разрешений, всеми правдами и неправдами пытается подстроиться под новые требования.

Темы

Центральная тема - неосторожность людей в обращении с новыми научными изобретениями и непонимание опасности последствий такого обращения. Люди вроде Рокка мыслят узко и хотят добиться цели любыми средствами. Им наплевать, что будет после, их интересует только сиюминутная выгода от того, что может обернуться крахом завтра же.
Вторая тема - социальная: неразбериха в управленческих структурах, из-за которой может произойти любое бедствие. Ведь если бы необразованный Рокк не был допущен заведовать совхозом, катастрофы не произошло бы.
Третья тема - безнаказанность и огромное влияние средств массовой информации, безответственных погоне за сенсациями.
Четвёртая тема - невежество, которое вылилось в непонимание многими людьми причинно-следственной связи и нежелание в ней разбираться (они обвиняют в наступившем бедствии профессора Персикова, хотя на самом деле виноват Рокк и власти, которые ему содействовали).

Проблематика

Проблема авторитарной власти и ее губительного влияния на все сферы общества. Наука должна быть отделена от государства, но это было невозможно в условиях советской власти: искаженная и упрощенная наука, подавляемая идеологией, демонстрировалась всем людям при помощи газет, журналов и других средств массовой информации.
Кроме того, в «Роковых яйцах» обсуждается социальная проблема, которая заключается в неудачной попытке советского строя совместить научную интеллигенцию и остальные слои населения, далёких от науки вообще. Не зря в повести показано, как сотрудник НКВД (фактически представитель власти), охраняющий Персикова от журналистов и шпионов, находит общий язык с простым и безграмотным сторожем Панкратом. Автор подразумевает то, что они с ним на одном интеллектуальном уровне: разница лишь в том, что у одного есть особый значок под воротником куртки, а у другого нет. Автор намекает на то, насколько несовершенна такая власть, где недостаточно образованные люди пытаются контролировать то, в чем сами толком не разбираются.
Немаловажная проблема повести - безответственность тоталитарной власти перед обществом, которую символизирует неосторожное обращение Рокка с «лучом жизни», где сам Рокк - это власть, «луч жизни» - способы воздействия государства на людей (идеология, пропаганда, контроль), а рептилии, пресмыкающиеся и страусы, вылупившиеся из яиц - само общество, сознание которого исковеркано и повреждено. Совсем другой, более разумный и рациональный способ управления обществом символизирует профессор Персиков и его научные эксперименты, требующие осторожности, учёта всех тонкостей и внимательности. Однако именно этот способ искореняется и исчезает вовсе, потому что толпа ведома и не желает самостоятельно разбираться в тонкостях политики.

Смысл

«Роковые яйца» — своеобразная сатира на советскую власть, на её несовершенство в силу её новизны. СССР — это словно одно большое, не проверенное на опыте, а потому опасное для общества изобретение, обращаться с которым пока что не умеет никто, из-за чего происходят различные неполадки, сбои и катастрофы. Общество в «Роковых яйцах» - это подопытные животные в лаборатории, подвергающиеся безответственным и недобросовестным экспериментам, которые служат явно не на пользу, а во вред. Необразованные люди допускаются к управлению этой лабораторией, им доверяются серьёзные задачи, выполнять которые они не в силах из-за неумения ориентироваться в социальных, научных и других сферах жизни. Вследствие этого из подопытных граждан могут получиться моральные чудовища, что приведёт к необратимым катастрофическим последствиям для страны. В то же время непросвещенная толпа безжалостно обрушивается на тех, кто реально может помочь ей преодолеть трудности, кто умеет пользоваться изобретением национального масштаба. Интеллектуальная элита истребляется, но заменить ее некем. Весьма символично, что после смерти Персикова уже никто не может восстановить утраченное вместе с ним изобретение.

Критика

А. А. Платонов (Климентов), рассматривал это произведение как символ осуществления революционных процессов. Согласно Платонову, Персиков - это создатель революционной идеи, его ассистент Иванов - тот, кто эту идею осуществляет, а Рокк - это тот, кто решил ради собственной выгоды использовать идею революции в искажённом виде, а не так, как положено (ради общей пользы) - в результате пострадали все. Персонажи «Роковых яиц» ведут себя так, как описал однажды Отто фон Бисмарк (1871 - 1898): «Революцию подготавливают гении, осуществляют фанатики, а плодами её пользуются проходимцы». Некоторые критики считали, что «Роковые яйца» написаны Булгаковым ради забавы, но члены РАПП (Российской ассоциации пролетарских писателей) негативно отнеслись к книге, достаточно быстро рассмотрев в этом произведении политическую подоплёку.

Филолог Борис Соколов (р. 1957) пытался выяснить, какие прототипы были у профессора Персикова: это может быть советский биолог Александр Гурвич, но если исходить из политического смысла повести, то это - Владимир Ленин.

Интересно? Сохрани у себя на стенке!