Исследовательский проект: "Математическая лингвистика"
математическая дисциплина, предметом которой является разработка формального аппарата для описания строения естественных и некоторых искусственных языков . Возникла в 50‑х гг. 20 в.; одним из главных стимулов появления М. л. послужила назревшая в языкознании потребность уточнения его основных понятий. Методы М. л. имеют много общего с методами математической логики - математической дисциплины, занимающейся изучением строения математических рассуждений, - и в особенности таких её разделов, как теория алгоритмов и теория автоматов. Широко используются в М. л. также алгебраические методы. М. л. развивается в тесном взаимодействии с языкознанием . Иногда термин «М. л.» используется также для обозначения любых лингвистических исследований, в которых применяется какой-либо математический аппарат.
Математическое описание языка основано на восходящем к Ф. де Соссюру представлении о языке как механизме, функционирование которого проявляется в речевой деятельности его носителей; её результатом являются «правильные тексты» - последовательности речевых единиц , подчиняющиеся определённым закономерностям, многие из которых допускают математическое описание. Разработка и изучение способов математического описания правильных текстов (в первую очередь предложений) составляет содержание одного из разделов М. л. - теории способов описания синтаксической структуры . Для описания строения предложения - точнее, его синтаксической структуры - можно либо выделить в нём составляющие - группы слов , функционирующие как цельные синтаксические единицы, либо указать для каждого слова те слова, которые ему непосредственно подчинены (если такие есть). Так, в предложении «Ямщик сидит на облучке» (А. С. Пушкин) при описании по 1‑му способу составляющими будут все предложение П, каждое его отдельное слово и группы слов A = сидит на облучке и B = на облучке (см. рис. 1; стрелки означают «непосредственное вложение»); описание по 2‑му способу даёт схему, показанную на рис. 2. Возникающие при этом математические объекты называются системой составляющих (1‑й способ) и деревом синтаксического подчинения (2‑й способ).
Точнее, система составляющих - это множество отрезков предложения, содержащее в качестве элементов всё предложение и все вхождения слов в это предложение («однословные отрезки») и обладающее тем свойством, что каждые два входящих в него отрезка либо не пересекаются, либо один из них содержится в другом; дерево синтаксического подчинения, или просто дерево подчинения, есть дерево, множеством узлов которого служит множество вхождений слов в предложение. Деревом в математике называется множество, между элементами которого - их называют узлами - установлено бинарное отношение - его называют отношением подчинения и графически изображают стрелками, идущими от подчиняющих узлов к подчиненным, - такое, что: 1) среди узлов имеется точно один - его называют корнем , - не подчинённый никакому узлу; 2) каждый из остальных узлов подчинен точно одному узлу; 3) невозможно, отправившись из какого-либо узла вдоль стрелок, вернуться в тот же узел. Узлы дерева подчинения - это вхождения слов в предложения. При графическом изображении система составляющих (как на рис. 1) также приобретает вид дерева (дерева составляющих ). Построенное для предложения дерево подчинения или систему составляющих часто называют его синтаксической структурой в виде дерева подчинения (системы составляющих). Системы составляющих используются преимущественно в описаниях языков с жёстким порядком слов , деревья подчинения - в описаниях языков со свободным порядком слов (в частности, русского), формально для каждого (не слишком короткого) предложения можно построить много разных синтаксических структур любого из двух видов, но среди них только одна или несколько являются правильными. Корнем правильного дерева подчинения служит обычно сказуемое. Предложение, имеющее более одной правильной синтаксической структуры (одного вида), называется синтаксически омонимичным ; как правило, разные синтаксические структуры отвечают разным смыслам предложения. Например, предложение «Школьники из Ржева поехали в Торжок» допускает два правильных дерева подчинения (рис. 3, а, б); первое из них отвечает смыслу «Ржевские школьники поехали (не обязательно из Ржева) в Торжок», второе - «Школьники (не обязательно ржевские) поехали из Ржева в Торжок».
В русском и ряде других языков деревья подчинения предложений «делового стиля» подчиняются, как правило, закону проективности , состоящему в том, что все стрелки можно провести над прямой, на которой записано предложение, таким образом, что никакие две из них не пересекутся и корень не будет лежать ни под какой стрелкой. В языке художественной литературы , особенно в поэзии, отклонения от закона проективности допустимы и чаще всего служат задаче создания определённого художественного эффекта. Так, в предложении «Друзья кровавой старины народной чаяли войны» (Пушкин) непроективность приводит к эмфатическому выделению слова «народной» и одновременно как бы замедляет речь, создавая этим впечатление известной приподнятости, торжественности. Имеются и другие формальные признаки деревьев подчинения, которые могут использоваться для характеризации стиля . Например, максимальное число вложенных друг в друга стрелок служит мерой «синтаксической громоздкости» предложения (см. рис. 4).
Для более адекватного описания строения предложения составляющие обычно помечаются символами грамматических категорий («именная группа», «группа переходного глагола » и т. п.), а стрелки дерева подчинения - символами синтаксических отношений («предикативное », «определительное» и т. п.).
Аппарат деревьев подчинения и систем составляющих используется также для представления глубинно-синтаксической структуры предложения , которая образует промежуточный уровень между семантической и обычной синтаксической структурой (последнюю часто называют поверхностно-синтаксической).
Более совершенное представление синтаксической структуры предложения (требующее, однако, более сложного математического аппарата) дают системы синтаксических групп , в которые входят как словосочетания, так и синтаксические связи, причём не только между словами, но и между словосочетаниями. Системы синтаксических групп позволяют совмещать строгость формального описания строения предложения с гибкостью, присущей традиционным, неформальным описаниям. Деревья подчинения и системы составляющих являются предельными частными случаями систем синтаксических групп.
Другой раздел М. л., занимающий в ней центральное место, - теория формальных грамматик , начало которой было положено работами Н. Хомского. Она изучает способы описания закономерностей, характеризующих уже не отдельный текст, а всю совокупность правильных текстов того или иного языка. Эти закономерности описываются с помощью формальной грамматики - абстрактного «механизма», позволяющего с помощью единообразной процедуры получать правильные тексты данного языка вместе с описаниями их структуры. Наиболее широко используемый тип формальной грамматики - порождающая грамматика , или грамматика Хомского, представляющая собой упорядоченную систему Г = ⟨ V, W, П, R ⟩, где V и W - непересекающиеся конечные множества, называемые соответственно основным , или терминальным , и вспомогательным , или нетерминальным , алфавитами (их элементы называются соответственно основными, или терминальными, и вспомогательными, или нетерминальными, символами ), П - элемент W, называемый начальным символом , и R - конечное множество правил вида φ → ψ, где φ и ψ - цепочки (конечные последовательности) из основных и вспомогательных символов. Если φ → ψ - правило грамматики Г и ω 1 , ω 2 - цепочки из основных и вспомогательных символов, говорят, что цепочка ω 1 ψω 2 непосредственно выводима в Г из ω 1 φω 2 . Если ξ 0 , ξ 1 , ..., ξ n - цепочки и для каждого i = 1, ..., n цепочка ξ i непосредственно выводима из ξ i−1 , говорят, что ξ n выводима в Г из ξ 0 . Множество тех цепочек из основных символов, которые выводимы в Г из её начального символа, называется языком, порождаемым грамматикой Г, и обозначается L(Г). Если все правила Г имеют вид η 1 Aη 2 → η 1 ωη 2 , то Г называется грамматикой составляющих (или непосредственно составляющих), сокращённо НС-грамматикой ; если при этом в каждом правиле цепочки η 1 и η 2 (правый и левый контексты ) пусты, то грамматика называется бесконтекстной (или контекстно-свободной ), сокращённо Б-грамматикой (или КС-грамматикой ). В наиболее обычной лингвистической интерпретации основные символы представляют собой слова, вспомогательные - символы грамматических категорий, начальный символ - символ категории «предложение»; при этом язык, порождаемый грамматикой, интерпретируется как множество всех грамматически правильных предложений данного естественного языка. В НС-грамматике вывод предложения даёт для неё дерево составляющих, в котором каждая составляющая состоит из слов, «происходящих» от одного вспомогательного символа, так что для каждой составляющей указывается её грамматическая категория. Так, если грамматика имеет, в числе прочих, правила П → S x, y, им, V y → V i y O, O → S x, y, предл, V i y → сидит, S муж, ед., им → на, ямщик, S муж, ед., предл. → облучке, то предложение «Ямщик сидит на облучке» имеет вывод, показанный на рис. 5, где стрелки идут от левых частей применяемых правил к элементам правых частей. Система составляющих, отвечающая этому выводу, совпадает с изображенной на рис. 1. Возможны и другие интерпретации: например, основные символы могут интерпретироваться как морфы , вспомогательные - как символы типов морф и допустимых цепочек морф, начальный символ - как символ типа «словоформа », а язык, порождаемый грамматикой, - как множество правильных словоформ (морфологическая интерпретация); употребительны также морфонологическая и фонологическая интерпретации. В реальных описаниях языков используются обычно «многоуровневые» грамматики, которые содержат последовательно работающие синтаксические, морфологические и морфонологически-фонологические правила.
Другой важный тип формальной грамматики - доминационная грамматика , которая порождает множество цепочек, интерпретируемых обычно как предложения вместе с их синтаксическими структурами в виде деревьев подчинения. Грамматика синтаксических групп порождает множество предложений вместе с их синтаксическими структурами, имеющими вид систем синтаксических групп. Имеются также различные концепции трансформационной грамматики (грамматики деревьев ), служащей не для порождения предложений, а для преобразования деревьев, интерпретируемых как деревья подчинения или деревья составляющих. Примером может служить Δ-грамматика - система правил преобразования деревьев, интерпретируемых как «чистые» деревья подчинения предложений, т. е. деревья подчинения без линейного порядка слов.
Особняком стоят грамматики Монтегю , служащие для одновременного описания синтаксических и семантических структур предложения; в них используется сложный математико-логический аппарат (так называемая интенсиональная логика ).
Формальные грамматики находят применение для описания не только естественных, но и искусственных языков, в особенности языков программирования .
В М. л. разрабатываются также аналитические модели языка, в которых на основе тех или иных данных о речи, считающихся известными, производятся формальные построения, результатом которых является описание некоторых аспектов строения языка. В этих моделях обычно используется несложный математический аппарат - простые понятия теории множеств и алгебры; поэтому аналитические модели языка иногда называют теоретико-множественными . В аналитических моделях наиболее простого типа исходными данными служат множество правильных предложений и система окрестностей - совокупностей «слов», принадлежащих одной лексеме (например, {дом, до́ма, дому, домом, доме, дома́, домов, домам, домами, домах}). Простейшим производным понятием в таких моделях является замещаемость : слово a замещаемо на слово b , если всякое правильное предложение, содержащее вхождение слова a , остаётся правильным при замене этого вхождения вхождением слова b . Если а замещаемо на b и b на a , говорят, что a и b взаимозамещаемы . (Например, в русском языке слово «синий» замещаемо на слово «голубой»; слова «синего» и «голубого» взаимозамещаемы.) Класс слов, взаимозамещаемых между собой, называется семейством . Исходя из окрестностей и семейств, можно получить ряд других лингвистически значимых классификаций слов, одна из которых приблизительно соответствует традиционной системе частей речи . В другом типе аналитических моделей вместо множества правильных предложений используется отношение потенциального подчинения между словами, означающее способность одного из них подчинять себе другое в правильных предложениях. В таких моделях можно получить, в частности, формальные определения ряда традиционных грамматических категорий - например, формальное определение падежа существительного , представляющее собой процедуру, которая позволяет восстановить падежную систему языка, зная только отношение потенциального подчинения, систему окрестностей и множество слов, являющихся формами существительных.
В аналитических моделях языка используются простые понятия теории множеств и алгебры. К аналитическим моделям языка близки дешифровочные модели - процедуры, позволяющие по достаточно большому корпусу текстов на неизвестном языке без каких-либо предварительных сведений о нём получить ряд данных о его структуре.
По своему назначению М. л. является прежде всего инструментом теоретического языковедения. В то же время ее методы находят широкое применение в прикладных лингвистических исследованиях - автоматической обработке текста , автоматическом переводе и разработках, связанных с так называемым общением между человеком и ЭВМ.
- Кулагина О. С., Об одном способе определения грамматических понятий на базе теории множеств, в сб.: Проблемы кибернетики, в. 1, М., 1958;
- Хомский Н., Синтаксические структуры, в сб.: «Новое в лингвистике», в. 2, М., 1962;
- Гладкий А. В., Мельчук И. А., Элементы математической лингвистики, М., 1969 (лит.);
- их же , Грамматики деревьев, I, II, в сб.: Информационные вопросы семиотики, лингвистики и автоматического перевода, в. 1, 4, М., 1971-74 (лит.);
- Маркус С., Теоретико-множественные модели языков, пер. с англ., М., 1970 (лит.);
- Гладкий А. В., Формальные грамматики и языки, М., 1973 (лит.);
- его же , Попытка формального определения понятий падежа и рода существительного, в сб.: Проблемы грамматического моделирования, М., 1973 (лит.);
- его же , Синтаксические структуры естественного языка в автоматизированных системах общения, М., 1985 (лит.);
- Сухотин Б. В., Оптимизационные методы исследования языка. М., 1976 (лит.);
- Севбо И. П., Графическое представление синтаксических структур и стилистическая диагностика, К., 1981;
- Парти Б. Х., Грамматика Монтегю, мысленные представления и реальность, в кн.: Семиотика, М., 1983;
- Montague R., Formal philosophy, New Haven - L., 1974 (лит.).
Оглавление
Введение
Глава 1. История применения математических методов в лингвистике
1.1. Становление структурной лингвистики на рубеже XIX – ХХ веков
1.2. Применение математических методов в лингвистике во второй половине ХХ века
Заключение
Литература
Введение
В ХХ веке наметилась продолжающаяся и поныне тенденция к взаимодействию и взаимопроникновению различных областей знаний.Постепенно стираются грани между отдельными науками; появляется всё больше отраслей умственной деятельности, находящихся «на стыке» гуманитарного, технического и естественнонаучного знания.
Другая очевидная особенность современности – стремление к изучению структур и составляющих их элементов. Поэтому всё большее место как в научной теории, так и на практике уделяется математике. Соприкасаясь,с одной стороны, с логикой и философией, с другой стороны, со статистикой (а, следовательно, и с общественными науками), математика всё глубже проникает в те сферы, которые на протяжении долгого времени было принято считать чисто «гуманитарными», расширяя их эвристический потенциал (ответ на вопрос «сколько» часто помоагет ответить и на вопросы «что» и «как). Исключением не стало и языкознание.Цель моей курсовой работы – кратко осветить связь математики с такой отраслью языкознания, как лингвистика. Начиная с 50-х годов прошлого века, математика применяется в лингвистике при создании теоретического аппарата для описания строения языков (как естественных, так и искусственных). Однако следует сказать, что она не сразу нашла себе подобное практическое применение. Первоначально математическиеметоды в лингвистике стали использоваться для того, чтобы уточнить основные понятия языкознания, однако с развитием компьютерной техники подобная теоретическая посылка стала находить применение на практике. Разрешение таких задач, как машинный перевод, машинный поиск информации, автоматическая обработка текста требовало принципиально нового подхода к языку. Перед лингвистами назрел вопрос: какнаучиться представлять языковые закономерности в том виде, в котором их можно подавать непосредственно на технику. Популярным в наше время термином «математическая лингвистика» называют любые лингвистические исследования, в которых применяются точные методы (а понятие точных методов в науке всегда тесно связано с математикой). Некоторые учёные прошлых лет, считают, что само выражение нельзя возводить вранг термина, так как оно обозначает не какую-то особую «лингвистику», а лишь новое направление, ориентированное на усовершенствование, повышение точности и надёжности методов исследования языка. В лингвистике используются как количественные (алгебраические), так и неколичественные методы, что сближает её с математической логикой, а, следовательно, и с философией, и даже с психологией. Ещё Шлегельотмечал взаимодействие языка и сознания, а видный лингвист начала ХХ века Фердинанд де Соссюр (о его влиянии на становление математических методов в лингвистике расскажу позже) связывал структуру языка с его принадлежностью к народу. Современный исследователь Л. Перловский идёт дальше, отождествляя количественные характеристики языка (например, число родов, падежей) с особенностями национальногоменталитета (об этом в разделе 2.2, «Статистические методы в лингвистике»).
Взаимодействие математики и языкознания – тема многогранная, и в своей работе я остановлюсь не на всех, а, в первую очередь, на её прикладных аспектах.
Глава I. История применения математических методов в лингвистике
1.1 Становление структурной лингвистики на рубеже XIX – ХХ веков
Математическое описание языка основано напредставлении о языке как о механизме, восходящем к известному швейцарскому лингвисту начала ХХ века Фердинанду де Соссюру.
Начальное звено его концепции – теория языка как системы, cостоящей из трёх частей (собственно язык – langue, речь – parole, и речевую деятельность – langage), в которой каждое слово (член системы) рассматривается не само по себе, а в связи с другими...
Проникновение в лингвистику математических методов и «математического духа» способствовало развитию лингвистики в сторону точности и объективности. Однако на пути ее дальнейшего развития в этом направлении стоят серьезные препятствия. Автор размышляет о причинах сближения лингвистики и математики, о границах применимости в лингвистике математических методов и о природе факторов, препятствующих взаимопониманию математиков и лингвистов.
Когда во второй половине 50-х годов некоторые молодые лингвисты задумались о применении математических методов для исследования структуры языка и начали сотрудничать с математиками, это вызвало у очень многих их коллег удивление и даже шок - ведь они с детства были убеждены, что гуманитарные науки, одной из которых является лингвистика, с математикой и другими «точными» науками не имеют и не могут иметь ничего общего.
Между тем наличие тесной связи между естественным языком и математикой вовсе не было в то время новым открытием. Л. С. Выготский писал в опубликованной в 1934 году книге «Мышление и речь»: «Первым, кто увидел в математике мышление, происходящее из языка, но преодолевающее его, был, по-видимому, Декарт» и продолжал: «Наш обычный разговорный язык из-за присущих ему колебаний и несоответствий грамматического и психологического находится в состоянии подвижного равновесия между идеалами математической и фантастической гармонии и в непрестанном движении, которое мы называем эволюцией».
Возникшее в Древней Греции учение о грамматических категориях уже представляло собой описание ряда важнейших аспектов строения языка с помощью абстрактных моделей, близких по стилю к тем моделям, которые были созданы древнегреческими математиками для описания пространственных форм; только привычность таких понятий, как падеж, род и т. п., ставших, как писал Х. Штейнталь, «нашей второй натурой», мешает нам понять, какого высокого уровня абстрактного мышления потребовало их создание. Так что удивляться следовало бы скорее тому, что первые попытки использовать для описания языкового «идеала математической гармонии» настоящие математические средства были предприняты лишь в середине ХХ столетия.
Можно указать две причины такого «запоздания». Во-первых, наука о языке после значительных шагов, сделанных в античную эпоху, снова начала по-настоящему развиваться только в XIX столетии, но в течение всего этого столетия главное внимание лингвистов было обращено на историю языка, и лишь в следующем веке, который вообще был для гуманитарных наук веком структурализма, лингвистика впервые после античного периода обратилась к изучению языковых структур, но уже на новом уровне. Когда лингвисты осознали, что язык представляет собой, говоря словами Ф. де Соссюра, «систему чистых отношений», т. е. систему знаков, физическая природа которых несущественна, а существенны только отношения между ними, стала совершенно очевидна параллель между языком и математическими конструкциями, которые тоже являются «системами чистых отношений», и уже в начале ХХ столетия тот же де Соссюр мечтал об исследовании языка математическими средствами.
Во-вторых, в математике в начале Нового времени вышли на первый план количественные методы, и только в XIX веке математики снова начали строить неколичественные абстрактные модели, отличавшиеся от античных более высоким уровнем абстракции, а также - что для нашей темы особенно важно - тем, что они могли использоваться для описания значительно более широкого круга явлений, чем пространственные формы; нередко такие модели оказывались удобным и даже необходимым средством для изучения явлений, о которых строившие их математики вовсе не думали и даже не знали об их существовании. Среди этих моделей были и те, которые впоследствии получили применение в лингвистике; особенно интенсивное развитие математических дисциплин, содержанием которых было их построение, пришлось на первую половину ХХ столетия. Поэтому встреча математики и лингвистики в середине этого столетия была вполне закономерна.
Одним из результатов этой встречи было возникновение новой математической дисциплин - математической лингвистики, предметом которой является разработка математического аппарата для лингвистических исследований. Центральное место в математической лингвистике занимает теория формальных грамматик, по характеру используемого в ней аппарата родственная математической логике и в особенности теории алгоритмов. Она доставляет формальные методы описания правильных языковых единиц различных уровней, а также, что особенно важно, формальные методы описания преобразований языковых единиц - как на одном уровне, так и межуровневых. К теории формальных грамматик примыкает теория синтаксических структур, значительно более простая в отношении аппарата, но не менее важная для лингвистических приложений. В математической лингвистике разрабатываются также аналитические модели языка, в которых на основе тех или иных - считающихся известными - данных о «правильных текстах» производятся формальные построения, результатом которых является описание каких-то «составных частей» механизма языка. На этом пути можно получить формальное описание некоторых традиционных грамматических понятий. Сюда же следует отнести описание смысла предложения с помощью аппарата интенсиональной логики («семантику Монтегю»).
Разумеется, с помощью математического аппарата можно описать только один из двух идеалов языка, о которых говорил Выготский; поэтому часто раздающиеся возражения против использования той или иной математической модели (или математических моделей вообще) на том основании, что такие-то и такие-то частные случаи она не охватывает, не имеют смысла: для описания присущих языку «колебаний и несоответствий» нужны совсем другие, не математические средства, и как раз четкое описание «математического идеала» могло бы помочь их находить, поскольку оно позволило бы ясно отграничивать в языке «фантастическое» от «математического». Но это пока что дело будущего.
Не меньшее, а может быть и большее значение, чем возникновение математической лингвистики, имело непосредственное проникновение в лингвистику фундаментальных математических идей и понятий - таких, как множество, функция, изоморфизм. В современной лингвистической семантике важную роль играют пришедшие из математической логики понятия предиката и квантора. (Первое из них возникло в логике еще тогда, когда она не отграничивалась от лингвистики, и теперь вернулось в лингвистику в обобщенном и математически обработанном виде.)
И, наконец, очень большое значение имеет уточнение языка лингвистических исследований, происходящее благодаря проникновению в лингвистику «математического духа» не только в тех ее областях, где возможно использование математических идей и методов. Все это можно коротко резюмировать так: лингвистика становится все более точной и более объективной наукой - не переставая, само собой, быть наукой гуманитарной.
Однако на этом естественном пути развития лингвистики стоят серьезные препятствия, которые могут его надолго затормозить. Главное из них - возникшее в начале Нового времени «разделение факультетов»: естествоиспытатели и математики с одной стороны и гуманитарные ученые с другой не интересуются работой коллег «на другом факультете» и, более того, - в глубине души, а нередко и открыто презирают их. Математики и естествоиспытатели (и еще больше «технари») склонны видеть в гуманитарных исследованиях всего лишь некое «украшение» или даже «пустую болтовню», а «гуманитарии» готовы терпеть математику и естественные науки лишь ради практической пользы и убеждены, что они ничем не могут помочь постижению природы человеческого духа.
Только в середине XIX столетия в этой, говоря словами великого биолога и великого мыслителя Конрада Лоренца, «зловредной стене между естественными и гуманитарными наукам (die böse Mauer zwischen Natur- und Geistwissenschaften)» была пробита первая брешь в самом тонком месте, отделявшем логику от математики. В ХХ столетии появились и другие бреши - среди них и та, которую пробили с двух сторон математики и лингвисты, - но их все еще мало, стена крепка до сих пор, и нет недостатка в усилиях с обеих сторон укреплять ее дальше и латать пробоины. Нередко эти усилия бывают довольно успешны; последнее «достижение» в этом направлении - «профильное образование» в средней школе, уже в детстве разделяющее способных и интересующихся людей на «факультеты» и приучающее их гордиться невежеством в «чужих» науках - может очень сильно воспрепятствовать дальнейшему сближению естественных и гуманитарных наук, настоятельно необходимому для нормального развития тех и других. Одно из последствий воздвижения стены состоит в том, что «гуманитарии», включая подавляющее большинство лингвистов, ничего не знают даже об азах как раз тех разделов математики, которые имеют наибольшее значение для гуманитарных наук (и представляют себе математика как человека, занятого исключительно вычислениями).
Другое препятствие - характерная для нынешнего состояния науки бешеная гонка, безостановочная погоня за все новыми и новыми «результатами», сужающая кругозор и не оставляющая времени задуматься над более глубокими проблемами или заняться серьезным изучением смежной и тем более не совсем смежной научной дисциплины. Это относится в равной степени к лингвистам и к математикам - как, впрочем, и ко всем, кто профессионально занимается наукой.
И третье - инертность, или, проще говоря, лень. На первый взгляд лень и бешеная гонка несовместимы, но в действительности они прекрасно уживаются между собой и, более того, поддерживают и стимулируют друг друга. Когда человеку лень взяться за трудное дело, он хватается за более легкое и более «надежное», успехи в котором оправдывают и поощряют его инертность. Высокомерное отношение к «меньшим братьям», копошащимся по другую сторону стены, также поощряет лень и поощряется ею. Когда, например, математик предлагает пересмотреть все представления о древней истории, не дав себе труда хоть немного познакомиться с древними языками, за это в весьма значительной степени ответственна та же лень-матушка.
Опасность для развития науки, создаваемая этими препятствиями, гораздо серьезнее, чем может показаться на первый взгляд. Когда невежество в «чужих» науках становится предметом гордости, это закономерно ведет к поверхностности и невежеству также и в «своих». «Факультетов» давно уже много больше двух, число их растет из года в год, и каждый отгораживается стеной от других; появляются стены и внутри факультетов. Кругозор исследователей постепенно сужается; правда, аппарат исследования становится все более тонким и изысканным, но в поле его зрения попадают почти исключительно мелкие предметы, и укрепляется представление, будто только они и заслуживают изучения. Есть все основания говорить о кризисе в науке, и лингвистика не является исключением. Сейчас, как мне представляется, самое время оглянуться и задуматься.
Здесь собрались лингвисты того направления, которое связано с моделью «Смысл - Текст». Эта модель, созданная в 60-е годы теперь уже прошлого столетия, была одним из первых и лучших результатов встречи лингвистики и математики, после которой выросли уже два поколения лингвистов, со студенческих лет приучившихся к точному мышлению. Но и они, к сожалению, не свободны от инертности, мешающей им осознать наличие кризиса и задуматься о путях его преодоления. Между тем среди всех лингвистов - и, может быть, даже среди всех, кто занимается гуманитарными науками - у них больше всего объективных возможностей для такого осознания, и хотелось бы надеяться, что они этими возможностями воспользуются.
Текст доклада любезно предоставлен А. В. Гладким и издательством
В течение последнего столетия языкознание всегда приводилось как пример науки, развивавшейся стремительно и очень быстро достигшей методической зрелости. Уже в середине прошлого столетия молодая наука уверенно заняла место в кругу наук, обладавших тысячелетней традицией, а один из виднейших ее представителей - А. Шлейхер - имел смелость полагать, что своими трудами он подводит уже итоговую линию.<113> История лингвистики, однако, показала, что такое мнение было слишком поспешно и неоправданно. В конце века языкознание претерпело первое большое потрясение, связанное с критикой младограмматических принципов, за которым последовали и другие. Следует при этом отметить, что все кризисы, которые мы можем вскрыть в истории науки о языке, как правило, не расшатывали ее основ, но, наоборот, способствовали укреплению и в конечном счете приносили с собой уточнение и усовершенствование методов лингвистического исследования, расширяя вместе с тем и научную проблематику.
Но рядом с языкознанием жили и развивались также и другие науки, в том числе и большое количество новых. Особенно бурное развитие в наше время получили физические, химические и технические (так называемые «точные») науки, а над всеми ними воцарилась их теоретическая основа - математика. Точные науки не только сильно потеснили все гуманитарные науки, но в настоящее время стремятся «привести их в свою веру», подчинить своим обычаям, навязать им свои исследовательские методы. При создавшемся положении, используя японское выражение, можно сказать, что ныне языковеды-филологи оскверняют собой самый краешек циновки, где торжествующе и привольно расположились точные науки во главе с математикой.
Не целесообразнее ли с точки зрения общенаучных интересов капитулировать перед математикой, целиком отдаться во власть ее методов, к чему уже откровенно призывают некоторые голоса 5 9 , и тем самым, быть может, обрести новую силу? Чтобы ответить на эти вопросы, надо сначала посмотреть, на что претендует математика в данном случае, в какой области лингвистики находят свое применение математические методы, в какой мере они согласуются со спецификой языкового материала и способны ли они дать или даже только подсказать ответы на те вопросы, которые ставит перед собой наука о языке.
С самого начала следует отметить, что и среди энтузиастов нового, математического направления в лингви<114>стических исследованиях нет единства мнений относительно его целей и задач. Акад. А. А. Марков, первым применивший математические методы к языку, Болдрини, Юл, Мариотти рассматривают языковые элементы как подходящий иллюстративный материал для построения квантитативных методов, или для статистических теорем, совершенно не задаваясь вопросом, представляют ли интерес результаты такого исследования для лингвистов 6 0 . Росс полагает, что теория вероятностей и математическая статистика представляют инструмент или, как ныне предпочитают говорить, математическую модель для проверки и подтверждения тех лингвистических выводов, которые допускают числовую трактовку. Тем самым математические методы мыслятся лишь как вспомогательные средства лингвистического исследования 6 1 . На гораздо большее претендует Хердан, который в своей книге не только подытожил и систематизировал все попытки математического изучения языковых проблем, но и попытался дать им четкую ориентацию в отношении дальнейшей работы. Изложение всего материала своей книги он ориентирует на «понимание литературной статистики (так он называет изучение текстов методами математической статистики. -В. 3.) как неотъемлемой части лингвистики» 6 2 , а сущность и задачи этого нового раздела в языкознании формулирует в следующих словах: «Литературная статистика в качестве квантитативной философии языка применима ко всем отраслям лингвистики. По нашему мнению, литературная статистика есть структуральная лингвистика, поднятая на уровень квантитативной науки или же квантитативной философии. Таким образом, одинаково неправильно определять ее результаты как не относящиеся к области<115> лингвистики или же трактовать ее как вспомогательное средство для исследования» 6 3 .
Едва ли целесообразно вдаваться в теоретизирования относительно того, правомерно ли в данном случае говорить о возникновении новой отрасли лингвистики и решать вопрос о ее претензиях, не обратившись сначала к рассмотрению уже фактически сделанного в этой области, и к выяснению того, в каком направлении идет применение новых методов 6 4 . Это поможет нам разобраться и в разноголосице мнений.
Применение математического (или, точнее говоря, статистического) критерия для решения лингвистических вопросов является отнюдь не новым для науки о языке и в той или иной мере уже давно используется языковедами. Ведь, по сути говоря, такие традиционные понятия лингвистики, как фонетический закон (и связан<116>ное с ним - исключение из закона), продуктивность грамматических элементов (например, словообразовательных суффиксов) или даже критерии родственных отношений между языками в известной степени строятся на относительных статистических признаках. Ведь чем резче и отчетливее статистическое противопоставление наблюдаемых случаев, тем больше у нас оснований говорить о продуктивных и непродуктивных суффиксах, о фонетическом законе и исключениях из него, о наличии или отсутствии родственных отношений между языками. Но если в подобных случаях статистический принцип использовался более или менее стихийно, то в дальнейшем он стал применяться сознательно и уже с определенной целеустановкой. Так, в наше время большое распространение получили так называемые частотные словари лексики и выражений отдельных языков 6 5 или даже значений разноязычных слов с «общей направленностью на действительность» 6 6 . Данные этих словарей используются для составления учебников иностранных языков (тексты которых строятся на наиболее употребительной лексике) и словарей-минимумов. Специально лингвистическое использование статистические исчисления нашли в методе лексикостатистики или глоттохронологии М. Сводеша, где на основе статистических формул, учитывающих случаи исчезновения из языков слов основного фонда, оказывается возможным установить абсолютную хронологию расчленения языковых семейств 6 7 .
В последние годы случаи применения математических методов к языковому материалу значительно умножились и в массе подобного рода попыток наметились более или менее определенные направления. Обратимся <117> к последовательному их рассмотрению, не вдаваясь в детали.
Начнем с того направления, которому присвоено наименование стилостатистики. Речь в данном случае идет об определении и характеристике стилистических особенностей отдельных произведений или авторов через посредство количественных отношений используемых языковых элементов. В основе статистического подхода к исследованию стилистических явлений лежит понимание литературного стиля как индивидуального способа владения средствами языка. При этом исследователь совершенно отвлекается от вопроса о качественной значимости исчисляемых языковых элементов, сосредоточивая все свое внимание только на количественной стороне; смысловая сторона исследуемых языковых единиц, их эмоционально-экспрессивная нагрузка, так же как и их удельный вес в ткани художественного произведения - все это остается вне учета, относится к так называемым избыточным явлениям. Таким образом, художественное произведение выступает в виде механической совокупности, специфика построения которого находит свое выражение лишь через числовые отношения ее элементов. На все отмеченные обстоятельства представители стилостатистики не закрывают глаза, противопоставляя методам традиционной стилистики, несомненно включающим элементы субъективности, одно единственное качество математического метода, которое, по их мнению, окупает все его недостатки - объективность достигнутых результатов. «Мы стремимся, - пишет, например, В. Фукс,-...охарактеризовать стиль языкового выражения математическими средствами. Для этой цели должны быть созданы методы, результаты которых должны обладать объективностью в такой же мере, как и результаты точных наук... Это предполагает, что мы, во всяком случае первоначально, будем заниматься только формальными структурными качествами, а не смысловым содержанием языковых выражений. Таким образом мы получим систему порядковых отношений, которая в своей совокупности представит собой основу и исходный пункт математической теории стиля» 6 8 . <118>
Простейшим видом статистического подхода к изучению языка писателей или отдельных произведений является подсчет употребляемых слов, так как богатство словаря, видимо, должно определенным образом характеризовать и самого автора. Однако результаты подобных подсчетов дают несколько неожиданные в этом плане результаты и никак не способствуют эстетическому познанию и оценке литературного произведения, что не в последнюю очередь входит в число задач стилистики. Вот некоторые данные относительно общего количества слов, употребляемых в ряде произведений:
Библия (латинская) . . . . . . . . . . 5649 слов
Библия (древнееврейская) . . . . 5642 слова
Демосфен (речи) . . . . . . . . . . . . 4972 слова
Саллюстий. . . . . . . . . . . . . . . . . 3394 слова
Гораций. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .6084 слова
Данте (Божественная комедия) 5860 слов
(сюда входит 1615 имен собственных и географич. названий)
Тассо (Неистовый Орланд) . . . . 8474 слова
Милтон. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .8000 слов (прибл. дан.)
Шекспир. . . . . . . . . . . . . . . . . . .15000 слов
(приблизительно, по другим данным 20 000 слов)
О. Есперсен указывает, что словарь Золя, Киплинга и Джека Лондона значительно превышает словарь Милтона, т. е. число в 8000 6 9 . Подсчет словаря речей президента США В. Вилсона установил, что он богаче, чем у Шекспира. К этому следует добавить данные психологов. Так, Терман на основе наблюдений над большим количеством случаев установил, что словарь среднего ребенка составляет около 3600 слов, а в 14 лет - уже 9000. Средний взрослый употребляет 11700 слов, а человек «повышенной интеллигентности» до 13500 7 0 . Таким образом, подобные числовые данные сами по себе не дают никаких оснований для выявления стилистических качеств произведений и только «объективно» кон<119>статируют употребление разного количества слов разными авторами, что, как показывают приведенные подсчеты, не связано с относительной художественной ценностью их произведений.
Несколько по-иному строятся подсчеты относительной частоты употребления слов у отдельных авторов. В этом случае учитывается не только общая сумма слов, но и частота употребления отдельных слов. Статистическая обработка полученного таким образом материала заключается в том, что слова с равной частотой употребления группируются по классам (или рангам), что приводит к установлению частотной дистрибуции всех употребляемых данным автором слов. Частным случаем такого рода подсчетов является определение относительной частотности специальных слов (например, романской лексики в произведениях Чосера, как это было сделано Мерсандом 7 1). Относительная частотность употребляемых авторами слов содержит такие же объективные сведения о стиле отдельных авторов, как и вышеприведенные суммарные подсчеты, с той только разницей, что в результате получаются более точные числовые данные. Но она используется и для датировки отдельных произведений одного и того же автора на основе предварительно произведенного подсчета относительной частоты употребления им слов в разные периоды его жизни (по датированным самим автором произведениям). Другим видом использования данных подобных подсчетов является установление подлинности авторства произведений, относительно которых этот вопрос представляется сомнительным 7 2 . В этом последнем случае все строится на сравнении статистических формул частоты употребления в подлинных и спорных произведениях. Нет надобности говорить об очень большой относительности и приблизительности результатов, полученных такими методами. Ведь относительная частота употребления меняется не только с возрастом автора, но и в зависимости от жанра, сюжета, а также и исторической среды действия произведения (ср., например, «Хлеб» и «Петр I» А. Толстого). <120>
Углубляя вышеописанный метод, стилостатистика в качестве стилевой характеристики стала прибегать к критерию стабильности относительной частоты наиболее употребительных слов. Применяемый в данном случае метод можно проиллюстрировать статистической обработкой рассказа Пушкина «Капитанская дочка», произведенной Есселсоном и Эпштейном в Институте славянских языков при Детройтском университете (США) 7 3 . Обследованию был подвергнут весь текст рассказа (около 30000 случаев употребления слов), а затем отрывки, содержащие около 10000 и 5000 случаев употребления. Далее, с целью определения стабильности относительной частоты употребления слов, у 102 наиболее употребительных слов (с частотой от 1160 раз до 35) было произведено сравнение расчетной относительной частоты (сделанной на основе выборочных отрывков) с действительной. Например, союз «и» во всем рассказе употреблялся 1 160 раз. В отрывке, содержащем 5 000 случаев употреблений всех слов, следует ожидать, что этот союз будет использоваться 5 000 x 1 160: 30 000, или округло 193 раза, а в отрывке, содержащем 10 000 случаев употреблений всех слов, он предположительно используется 10 000 x 1 160: 30 000, или 386 раз. Сравнение полученных с помощью подобного рода расчетов данных с фактическими показывает очень незначительное отклонение (в пределах 5%). На основе подобных расчетов было установлено, что в данном рассказе Пушкина предлог «к» используется в два раза чаще, чем «у», а местоимение «ты» в три раза чаще, чем «их» и т. д. Таким образом, несмотря на все перипетии сюжета, как на протяжении всего рассказа, так и в отдельных его частях, наблюдается стабильность относительной частоты употребления слов. То, что наблюдается в отношении некоторых (наиболее употребительных) слов, предположительно применимо и по отношению ко всем использованным в произведении словам. Отсюда следует, что стиль автора можно характеризовать определенным соотношением изменчивости средней частоты употребления слова к общей для данного языка<121> частоте его употребления. Это соотношение и рассматривается в качестве объективной квантитативной характеристики стиля автора.
Аналогичным образом исследуются и иные формальные элементы структуры языка. Так, например, В. Фукс подверг сопоставительно-статистическому рассмотрению метрические особенности произведений Гёте, Рильке, Цезаря, Саллюстия и др. 7 4
Критерий стабильности относительной частоты употребления слов, уточняя технику квантитативной характеристики стиля, ничего принципиально нового не вносит сравнительно с выше разобранными более примитивными способами. Все методы стилостатистики дают в конечном счете одинаково бесстрастные, скользящие по поверхности языка и цепляющиеся только за сугубо внешние признаки «объективные» результаты. Квантитативные методы, видимо, не способны ориентироваться на качественные различия исследуемого материала и фактически нивелируют все изучаемые объекты.
Там, где необходима максимальная конкретизация, предлагаются максимально обобщенные критерии; качественные характеристики выражаются языком количества. Здесь не только логическое противоречие, но и несогласие с природой вещей. В самом деле, что получится, если мы попытаемся получить сравнительную стилистическую (т. е., следовательно, качественную) характеристику произведений Александра Герасимова и Рембрандта на основании количественного отношения красной и черной краски на их полотнах? Видимо, абсолютная несуразица. В какой мере вполне «объективные» квантитативные сведения о физических данных человека способны дать нам представление о всем том, что характеризует человека и составляет его истинную сущность? Очевидно, ни в какой. Они могут служить лишь индивидуальным признаком, отличающим одного человека от другого, вроде отпечатка извилин на большом пальце руки. Аналогичным образом обстоит дело и с квантитативными характеристиками литературного стиля. Если внимательно разобраться, то они дают столь же скудные данные для суждения о действительных стилистических<122> качествах языка автора, как и описание извилин на пальце для изучения психологии человека.
Ко всему сказанному следует добавить, что в прошлом в так называемой формальной школе литературоведения уже делалась попытка квантитативного исследования стиля писателей, когда производились подсчеты эпитетов, метафор, ритмо-мелодических элементов стиха. Однако эта попытка не получила своего дальнейшего развития.
Другое направление применения математических методов для изучения языковых явлений можно объединить под именем лингвостатистики. Оно стремится вторгнуться в основные вопросы теории языка и таким образом получить призвание в собственно лингвистической сфере. Для ознакомления с этим направлением лучше всего обратиться к уже упоминавшейся работе Хердана, по выражению одного из ее многочисленных рецензентов, «чудовищно претенциозной книге» 7 5 , получившей, однако, широкий отклик среди языковедов 7 6 . Ввиду того, что Хердан (на что уже указывалось выше) стремился собрать в своей книге все наиболее существенное в области применения математических методов к лингвистической проблематике, в его книге мы фактически имеем дело не столько с Херданом, сколько с целым направлением. Как показывает само название книги - «Язык как выбор и вероятность», - основное ее внимание направлено на выяснение того, что в языке предоставлено свободному выбору говорящего и что обусловлено имманентной структурой языка, точно так же, как и на определение количественного соотношения элементов первого и второго порядка. Книга Хердана дает почти исчерпывающую информацию о всех работах в этой области, проведенных представителями разных специальностей<123> (философами, лингвистами, математиками, техниками), но не ограничивается этим и включает много оригинальных наблюдений, соображений и выводов самого автора. В качестве суммирующего труда она дает хорошее представление о применяемых квантитативных методах, и о достигаемых с их помощью результатах. Вопросы, которые мы условно объединяем в раздел лингвостатистики, трактуются во второй и четвертой частях книги.
Из множества случаев применения методов математической статистики к изучению лингвистических вопросов мы остановимся на наиболее общих, которые одновременно можно рассматривать и как наиболее типичные. Используя данные других авторов - Болдрини 7 7 , Матезиуса 7 8 , Мариотти 7 9 , Ципфа 8 0 , Диуэй 8 1 и др., а также приводя собственные исследования, определяющие относительную частоту распределения фонем, букв, длины слов (измеряемую количеством букв и слогов), грамматических форм и метрических элементов в латинском и греческом гекзаметре, Хердан устанавливает факт стабильности относительной частоты языковых элементов как общую характеристику всех лингвистических структур. Он выводит следующее правило: «Пропорции лингвистических элементов, принадлежащих тому или иному уровню или сфере лингвистического кодирования - фонологии, грамматике, метрике, - остаются более или менее постоянными для данного языка, в данный период его развития и в пределах достаточно обширных и беспристрастно проведенных наблюдений» 8 2 . Это правило, которое Хердан называет основным законом языка, он стремится определенным образом истолковать и расширить. «Он, - пишет Хердан об этом законе, - является выражением факта, что даже здесь, где человеческой воле и свободе выбора предоставлены<124> широчайшие рамки, где сознательный выбор и беззаботная игра живо чередуются друг с другом, в целом существует значительная стабильность... Наши исследования обнаружили еще один фактор общего порядка: далеко идущее сходство между членами одного языкового коллектива наблюдается не только в системе фонем, в словаре и в грамматике, но также и в отношении частоты употребления конкретных фонем, лексических единиц (слов) и грамматических фонем и конструкций; другими словами, сходство не только в том,чтоиспользуется, но также и в том,как частоиспользуется» 8 3 . Такое положение обусловливается понятными причинами, но это дает повод для новых выводов. При исследовании различных текстов или отрезков данного языка, например, обнаруживается, что относительные частоты использования данной конкретной фонемы (или других речевых элементов) разными людьми остаются в основном одними и теми же. Это и приводит к истолковыванию индивидуальных форм речи как некоторых колебаний постоянной вероятности употребления рассматриваемой фонемы в данном языке. Таким образом получается, что в своей речевой деятельности человек подчинен определенным законам вероятности в отношении количества используемых лингвистических элементов. А тогда, когда мы наблюдаем огромное количество лингвистических элементов в большой совокупности текстов или речевых отрезков, у нас создается впечатление причинной зависимости в том смысле, что в данном случае имеет место также детерминирование и в отношении использования определенных лингвистических элементов. Другими словами, оказывается допустимым утверждать, что то, что с интуитивной точки зрения представляется причинным отношением, в квантитативном плане является вероятностью 8 4 . При этом очевидно, что чем больше совокуп<125>ность обследываемых текстов или речевых отрезков, тем отчетливее будет проявляться стабильность относительной частоты употребления языковых элементов также и в индивидуальном использовании (закон больших чисел). Отсюда делается новый общий вывод о том, что язык есть массовое явление и должен трактоваться как таковое.
Указанные выводы, достигнутые на основании частотных исчислений фонетических элементов, слов и грамматических форм, которые в совокупности составляют язык, применяются затем к «статистической интерпретации» проводимого Соссюром разделения на «язык» (lalangue) и «речь» (laparole). По Соссюру, «язык» есть совокупность лингвистических привычек, которые делают возможным общение между членами данного языкового коллектива. Это социальная реальность, «массовое явление», обязательное для всего говорящего на данном языке народа. Хердан, как указывалось, доказывает, что члены единого языкового коллектива сходствуют друг с другом не только тем, что используют одни и те же фонемы, лексические единицы и грамматические формы, но и тем, что все эти элементы употребляются с одинаковой частотой. Таким образом, статистическое определение «языка» принимает у него следующую форму: «язык» (lalangue) есть совокупность общих лингвистических элементов плюс их относительная вероятность употребления.
Такое определение «языка» является исходным и для соответствующего статистического истолкования «речи», которая, согласно Соссюру, представляет собой индивидуальное высказывание. Противопоставляя «язык» как явление социальное «речи» как явлению индивидуальному, Соссюр писал: «Речь есть индивидуальный акт воли и понимания, в котором надлежит различать: 1. комбинации, при помощи которых говорящий субъект пользуется языковым кодексом с целью выражения своей личной мысли; 2. психофизический механизм, позволяющий ему объективировать эти комбинации» 8 5 . Поскольку «язык» в лингвостатистике рассматривается как совокупность элементов с определенной относитель<126>ной вероятностью их употребления, постольку он включает в себя в качестве существеннейшей характеристики статистическую совокупность или ансамбль (популяцию) и может рассматриваться в этом аспекте. В соответствии с этим «речь» превращается в отдельную выборку, взятую из «языка» как статистической совокупности. Вероятность в данном случае обусловливается отношением «речи» к «языку» (в их «квантитативном» понимании), а распределение относительной частоты употребления разных элементов языка истолковывается как результат коллективного «выбора» (choice) в определенный хронологический период существования языка. Понимая, что такая трактовка различий «языка» и «речи» строится все же на совершенно иных основаниях, чем у Соссюра, Хердан пишет в этой связи: «Эта, видимо, незначительная модификация концепции Соссюра имеет то важное следствие, что «язык» (lalangue) ныне приобретает существенную характеристику в виде статистической совокупности (популяции). Эта популяция характеризуется определенными относительными частотами или вероятностями колебаний, имея в виду, что каждый лингвистический элемент относится к определенному лингвистическому уровню. В этом случае «речь» (laparole) в соответствии со своим значением оказывается термином для определения статистических выборок, взятых из «языка» как статистической совокупности. Становится очевидным, что выбор (choice) выступает здесь в виде отношения «речи» к «языку», являясь отношением взятой наудачу выборки к статистической совокупности (популяции). Сам порядок распределения частоты, в качестве отложения речевой деятельности языкового коллектива в течение столетий, представляет собой элемент выбора (choice), но не индивидуального выбора, как в стиле, а коллективного выбора. Употребляя метафору, мы можем здесь говорить о выборе, сделанном духом языка, если мы понимаем под этим принципы лингвистической коммуникации, находящиеся в соответствии с комплексом психических данных членов конкретного языкового коллектива. Стабильность серий есть результат вероятности (chance)» 8 6 .
Частным случаем приложения изложенного принци<127>па является отграничение в языке нормативных явлении от «исключений» (отклонений). В лингвостатистике утверждается, что статистический метод позволяет устранить существующую в данном вопросе нечеткость и установить ясные критерии для разграничения указанных явлений. Если под нормой понимается статистическая совокупность (в вышеуказанном смысле), а исключением (или ошибкой) - отклонение от частот, показываемых статистической совокупностью, то квантитативное решение вопроса напрашивается само собой. Здесь все сводится к статистическим отношениям между «популяцией» и «отклонением». Если частоты, наблюдаемые в отдельной выборке, отклоняются от вероятностей, обусловленных статистической совокупностью, более, чем это определяется серией выборочных подсчетов, то мы имеем основание заключать, что демаркационная линия между «тем же самым» (нормой) и «не тем же самым» (исключением) оказывается нарушенной.
Квантитативные различия между «языком» и «речью» используются и для разграничения языковых элементов двух типов: грамматических и лексических. Исходным моментом для решения этой задачи, представляющей с лингвистической точки зрения часто большие трудности, является предположение, что степень величины частотности грамматических элементов иная, чем у лексических единиц. Это якобы связывается с «обобщенностью» грамматических элементов, чем они отличаются от понятий, фиксированных лексическими единицами. Кроме того, грамматические элементы якобы, как правило, значительно меньше по своему объему: в качестве самостоятельных слов (к ним причисляются местоимения, предлоги, союзы и служебные слова) они обычно состоят из малого количества фонем, а в виде «связанных форм» - из одной или двух фонем 8 7 . Чем меньше лингвистический элемент, тем менее способна его «длина» (количественный момент) служить в качестве определяющей характеристики и тем большее значение приобретает для этой цели «качество» фонем. Какие же методы предлагаются для решения рассматриваемой проблемы? Она решается посредством обращения к чисто квантитативному понятию грамматической<128> нагрузки, «Предположим, - пишет в этой связи Хердан, - что нас интересует сравнение в указанном отношении двух языков. Каким образом мы определяем с известной степенью объективности «грамматическую нагрузку», которую несет язык? Ясно, что эта нагрузка будет зависеть от положения демаркационной линии, отграничивающей грамматику от лексики. Первое соображение, которое может прийти при этом нам в голову, заключается в том, чтобы определить, насколько «сложна» грамматика данного языка. Ведь «сложность» - качественная характеристика, а понятие «грамматической нагрузки» является количественной характеристикой. Правда, нагрузка до известной степени зависит от сложности, но не целиком. Язык может быть награжден чрезвычайно сложной грамматикой, но в деятельности языка получает применение только сравнительно небольшая ее часть. Мы определяем «грамматическую нагрузку» как совокупность грамматики, которую несет язык, когда он находится в действии, что тотчас переводит нашу проблему в область структуральной лингвистики в том смысле, в каком эта дисциплина была определена Соссюром. В последующем изложении применяются квантитативные методы определения различия языков в зависимости от того, где проходит граница, разделяющая грамматику от лексики» 8 8 . Иными словами, различия языков в данном случае должны быть сведены к различиям числовых отношений между грамматическими и лексическими элементами.
Имеющиеся в нашем распоряжении материалы рисуют следующую картину. В английском языке (учитывались лишь «грамматические слова»: местоимения, или, как они также именуются, «заместители», предлоги, союзы и вспомогательные глаголы) в отрезке, включающем 78633 случая употребления всех слов (1027 различных слов), было обнаружено 53 102 случая употребления грамматических элементов, или, точнее говоря, «грамматических слов» (149 различных слов), что составляет 67,53% при 15,8% различных слов. Таковы данные Диуэй 8 9 . Другие данные показывают иное процентное<129> соотношение: 57,1% при 5,4% различных слов 9 0 . Такое значительное расхождение объясняется различием письменного и устного языка. Письменные формы языка (первые данные) используют якобы больше грамматических элементов, чем устные (второй случай). В «Божественной комедии» Данте (по итальянскому оригиналу) Мариотти установил 54,4% случаев употребления «грамматических слов».
Другой и, видимо, более совершенный способ определения грамматической нагрузки языка заключается в подсчете фонем, входящих в грамматические элементы. В данном случае учитываются не только самостоятельные грамматические слова, но и связанные формы. Здесь возможны различные варианты. Например, определение относительной частоты употребления отдельных согласных фонем в грамматических элементах и сопоставление их с частотой суммарного употребления этих же фонем (итоговые данные такого соотношения в английском языке дают пропорцию 99,9% к 100000 - суммарного употребления); или подобное же сопоставление согласных по отдельным классификационным группам (лабиальные, палатальные, велярные и прочие фонемы). Итоговое соотношение здесь принимает форму пропорции 56,47% (в грамматических элементах) к 60,25% (в суммарном употреблении); или такое же сопоставление начальных согласных фонем (в этом случае получилось соотношение 100,2% в грамматических словах к 99,95 - в суммарном употреблении). Возможны и иные более сложные статистические операции, которые, однако, в результате дают подобные же квантитативные выражения исследуемой проблемы.
Приведенные квантитативные данные служат основанием для общего вывода. Он сводится к тому, что распределение фонем в грамматических элементах обусловливает характер распределения (в числовом, конечно, выражении) фонем в языке в целом. А это в свою очередь позволяет заключить, что употребление грамматических элементов в наименьшей степени зависит от индивидуального выбора и составляет ту часть лингвистического выражения, которая контролируется вероят<130>ностью. Этот умозрительный вывод подтверждается подсчетом грамматических форм в русском языке, сделанным Есселсоном 9 1 . Исследованию было подвергнуто 46896 слов, взятых из II источников (произведения Грибоедова, Достоевского, Гончарова, Салтыкова-Щедрина, Гаршина, Белинского, Амфитеатрова, Гусева-Оренбургского, Эренбурга, Симонова и Н. Островского). Они были разделены на разговорные слова (17 756 слов, или 37,9%) и неразговорные (29140 слов, или 62,1%). Затем вся совокупность слов была подразделена на 4 группы в зависимости от их грамматического характера: в 1-ю группу вошли существительные, прилагательные, прилагательные в функции существительных, местоимения и склоняемые числительные; во 2-ю группу - глаголы; в 3-ю группу - отглагольные причастия, причастия в функции прилагательных и существительных и деепричастия; в 4-ю группу - неизменяемые формы наречия, предлоги, союзы и частицы. Суммарные результаты (приводятся также таблицы с данными по отдельным авторам) дают следующее соотношение:
1-я группа 2-я группа 3-я группа 4-я группа |
разговорн. |
неразговорн. |
Хердан следующими словами характеризует рассмотрение полученных таким образом квантитативных данных: «Они оправдывают вывод, что грамматические элементы следует рассматривать в качестве фактора, обусловливающего вероятность лингвистического выражения. Такой вывод позволяет избежать обременительной квалификации каждого употребляемого слова. Совершенно очевидно, что, поскольку грамматика и лексика не хранятся в водонепроницаемых оболочках, ни та и ни другая не являются чистым «выбором» (choice) или чистой «вероятностью» (chance). И грамматика и лексика содержат оба элемента, хотя и в значительно варьирующихся пропорциях» 9 2 . <131>
Большой раздел книги Хердана посвящен исследованию в языке двухплановости или двойственности (duality), причем само понятие двойственности основывается им на математических характеристиках.
Так, теоремы в проективной геометрии можно располагать в два ряда, так что каждая теорема одного ряда может быть получена из некоторый теоремы другого ряда посредством замены друг на друга слов точка ипрямая. Например, если дано положение: «любые различные точки принадлежат одной и только одной прямой», то мы можем из него вывести соотнесенное ему положение: «любые две различные прямые принадлежат одной и только одной точке». Другим методом определения двойственности является нанесение по оси абсцисс и оси ординат разных планов исследуемого явления. Так, как это, например, делает Юл 9 3 , по оси абсцисс отсчитываются различные частоты употребления, а по оси ординат - количество лексических единиц, у которых определяется частотность и т. д. Так трактуется понятие двойственности, якобы в равной мере применимое и к. лингвистическим исследованиям.
Под определенное таким образом понятие двойственности, которое во всех случаях фактически имеет характер бинарного кода и которое также считается самой существенной чертой языковой структуры, подводятся чрезвычайно разнокачественные явления, допускающие противоположение по двум планам: распределение употребления слов соответственно характеру лексических единиц и распределение лексических единиц соответственно частоте употребления слов; письменную и разговорную формы речи; лексические и грамматические элементы; синонимы и антонимы; фонема и ее графическое изображение; определяемое и определяющее (соссюровские signifiantиsignifiй) и т. д.
После квантитативного исследования двойственности того или иного частного, языкового явления или ограниченного «текста», как правило, делается вывод, которому приписываются качества лингвистической универсальности. Характер подобных выводов и способ их обоснования можно проследить на примере<132> исследования двойственности слова и понятия (фактически же речь идет о соотношении длины слова и объема понятия - надо иметь в виду, что чрезвычайно свободное употребление лингвистических и иных терминов в подобных работах часто весьма затрудняет понимание). Важно при этом отметить, что в качестве материала, послужившего источником наблюдений данного вида лингвистической двойственности, были использованы: международная номенклатура болезней (около 1000 названий) и общий регистр заболеваний по Англии и Уэллсу за 1949 г. В этом случае делается следующий общий вывод: «Каждое понятие, обозначающее общую идею, имеет то, что можно назвать «сферой» или «объемом». Оно позволяет через свое посредство думать о многих предметах или других понятиях, находящихся внутри его «сферы». С другой стороны, все предметы, необходимые для определения понятия, составляют то, что называется его «содержанием». Объем и содержание взаимно соотносимы - чем меньше содержание и соответственно чем более абстрактно понятие, тем больше его сфера или объем, т. е. тем больше объектов подводится под него. Это можно рассматривать как аналогию (в понятийной сфере) принципам кодирования, соответственно которым длина символа и частота употребления взаимозависимы» 9 4 .
Принцип двойственности применяется и к частным проблемам. Например, при установлении эквивалентности значений слов двух разных языков. В результате изучения англо-немецкого словаря Мюре - 3андерса с применением математического метода итераций делается вывод, что вероятность употребления английского слова с одним или больше значением в немецком переводе остается постоянной для каждой начальной буквы во всем словаре 9 5 . Рассмотрение порядка расположения слов в китайских словарях приводит к заключению, что он носит таксономический характер, так как количество черт в иероглифе указывает его место (как самостоятельного радикала или определенного подкласса, подчиняющегося радикалу). Таксономия представляет собой соподчиняющий принцип классификации, применяющийся в зоологии и ботанике. Хердан утверждает, что<133> основы китайской лексикографии также строятся на принципах таксономии 9 6 и т. д.
Делая общую оценку данного направления применения математических методов к изучению лингвистических проблем (т. е. лингвостатистики), необходимо, видимо, исходить из того положения, которое было сформулировано Эттингером: «Математика может быть эффективно использована на службе лингвистики только тогда, когда языковедам будут ясны реальные границы ее применения, так же как и возможности используемых математических моделей» 9 7 . Иными словами, о математической лингвистике речь может идти тогда, когда математические методы докажут свою пригодность для решения тех собственно лингвистических задач, которые в своей совокупности составляют науку о языке. Если же этого нет, хотя при этом, возможно, и открываются новые аспекты научного исследования, то в таком случае можно говорить о чем угодно, но только не о лингвистике - в данном случае имеются в виду не разные виды прикладной лингвистики (о ней еще будет речь ниже), а научное, или теоретическое, языкознание. Исходя из этой позиции, следует отметить, что с точки зрения лингвиста многое в лингвостатистике вызывает сомнение и даже недоумение.
Обратимся к разбору только двух примеров (чтобы не загромождать изложения), оговорившись, что весьма существенные возражения можно сделать по каждому из них. Вот перед нами квантитативное разграничение грамматических и лексических единиц. Оказывается, для того, чтобы произвести такое разграничение, необходимо уже заранее знать, что относится к области грамматики, а что - к лексике, так как «грамматическая нагрузка» языка (т. е. совокупность употребляемых в речи грамматических элементов), как указывается в приводившейся выше цитате, «зависит от демаркационной линии, отграничивающей лексику от грамматики». Не зная, где пролегает эта линия, нельзя, следовательно, и провести указанного разграничения. В чем же тогда смысл квантитативного способа разграничения лексического от грам<134>матического? Впрочем, что касается Хердана, то он особенно не задумывается над этим вопросом и смело классифицирует языковые элементы, относя к грамматическим элементам «связанные формы», под которыми, судя по изложению, следует разуметь внешнюю флексию, и «грамматические слова», куда относятся предлоги, союзы, вспомогательные глаголы и местоимения - последние в силу того, что они являются «заместителями». Но если говорить только об этом качестве местоимений и на этом основании относить их к грамматическим элементам, то тогда к ним, очевидно, следует отнести и такие слова, как «вышеупомянутый», «названный», «данный» и т. д., так как они тоже выступают в качестве заместителей. В связи с применяемым в лингвостатистике способом выделения грамматических элементов естественно возникает вопрос, как же поступать в этом случае с такими «не имеющими вида» грамматическими явлениями, как порядок слов, тоны, нулевые морфемы, парадигматические отношения (часть этих явлений, кстати говоря, находит отражение и в тех языках, которые исследуются математическими методами)? Как проводить разграничение в языках с богатой внутренней флексией (как, например, в семитских языках), где она осуществляет не только грамматическую модификацию корня (радикала), но и сообщает ему лексическое существование, так как корень без перегласовок не имеет реального существования в языке? Что следует понимать под грамматической сложностью языка, каким критерием она определяется? Если количественным моментом, который в этом случае всячески подчеркивается, то тогда одним из самых сложных в грамматическом отношении языков окажется английский, обладающий такими конструкциями, как IshallhavebeencallingилиHewouldhavebeencalling. В этих предложениях толькоcallможно отнести к лексическому, а все остальное, следовательно, надлежит считать грамматическим. Какие существуют основания связывать частотность употреблений грамматических элементов с обобщенностью или абстрактностью значений грамматических слов? Ведь совершенно очевидно, что относительно большая частота употребления грамматических элементов определяется их функцией в построении предложений, а что касается абстрактности значений, то очень просто найти большое<135> количество лексических элементов, которые легко в этом отношении могут соревноваться с грамматическими элементами, во многом уступая им в частотности (например,бытие, существование, протяженность, пространство, субстанция и т. д).
Подобного же рода несуразности встают перед нами и в случае с определением двойственности (duality) слова и понятия. Надо обладать чрезвычайно своеобразным пониманием структурной сущности языка, чтобы подвергать ее исследованию, пользуясь номенклатурой болезней и больничным регистром заболеваний, что, как указывалось выше, послужило исходным материалом для весьма ответственных лингвистических выводов. Не останавливаясь на совершенно неясном употреблении таких не имеющих лингвистического бытия терминов, как сфера, объем и содержание понятия (кстати говоря, при этом грубо путаются лексическое значение слова и обозначаемое научным термином понятие), обратимся к заключению, которое в этом случае делается. Как указывалось выше, мы имеем дело с утверждением, что «объем и содержание взаимно соотносимы». Весь ход рассуждения, который дает основание для такого вывода, так же как и способ математического оперирования языковыми фактами, отчетливо показывает, что в этом случае совершенно не учитывается одно весьма существенное качество языка, которое опрокидывает все проводимые расчеты: способность выражать одно и то же «содержание» лингвистическими единицами разного «объема», несомненно обладающими к тому же разной относительной частотой употребления. Так, одно и то же лицо мы можем обозначить как Петров, мой знакомый, он, москвич, молодой человек, сотрудник университета, брат моей жены, человек, которого мы встретили на мосту, и т. д. В свете подобных фактов сомнение вызывают не только частные выводы, которым, однако, как указывалось, придается универсальное значение, но и целесообразность применения самих квантитативных методов к подобного рода лингвистическим проблемам.
Но иногда лингвистам предлагаются выводы, справедливость которых не вызывает никакого сомнения. Таковым является «основной закон языка», заключающийся в том, что в языке наблюдается определенная стабильность его элементов и относительной частоты их упо<136>требления. Беда подобного рода открытий заключается, однако, в том, что они давно известны лингвистам. Ведь совершенно очевидно, что если бы язык не обладал известной стабильностью и каждый член данного языкового коллектива свободно варьировал элементы языка, то не было бы возможно взаимное общение и само существование языка стало бы бессмысленным. А что касается распределения относительной частоты употребления отдельных элементов языка, то она нашла свое выражение в языкознании в виде выделения категорий пассивной и активной лексики и грамматики, чему так много уделял внимания Л. В. Щерба. В данном случае статистические методы могут оказать помощь лингвистам только в распределении конкретных языковых элементов по разрядам относительной частоты их употребления, но не имеют никаких оснований претендовать на открытие каких-то новых закономерностей, представляющих ценность для теоретической лингвистики.
С другой стороны, лингвостатистика предлагает ряд действительно «оригинальных» выводов, которые чрезвычайно показательны для характера научного мышления ее адептов. Так, сложными статистическими методами исследуется «политическая лексика» в трудах Черчилля, Бенеша, Халифакса, Штреземана и других, причем в подсчетах для неанглоязычных авторов используются переводы их работ на английский язык. Результаты подсчетов представлены в виде многочисленных таблиц, математических формул и уравнений. Лингвистическая интерпретация квантитативных данных в этом случае сводится всего лишь к тому, что употребление Черчиллем «политической лексики» является наиболее типичным (?) для данной группы авторов и что использование Черчиллем слов в тех случаях, когда он касается политических вопросов, типично для английского речевого коллектива 9 8 .
В другом случае после соответствующих статистических манипуляций делается вывод, что Гитлер в словоупотреблении нацистской Германии нарушил двойственность между «языком» и «речью» в квантитативном понимании этих терминов. Частным случаем уничтожения этой двойственности является буквальное понима<137>ние метафорических оборотов (например, «сыпать соль в открытые раны»). Нацистская Германия заклеймила себя таким количеством бесчеловечных поступков, что едва ли есть надобность уличать ее и в этом лингвистическом злодействе 9 9 . К нарушению лингвистической двойственности ведет, по утверждению Хердана, и определение Марксом языка как непосредственной действительности мысли, а закон диалектики о переходе явления в свою противоположность есть, по его мнению, неправильно понятый лингвистический закон двойственности языка 1 00 . Подобного рода интерпретации говорят сами за себя.
Наконец, общим недостатком, свойственным всем приведенным случаям квантитативного способа изучения лингвистического материала и тем самым приобретающим уже методологический характер, является подход к языковым элементам как к механической совокупности абсолютно независимых друг от друга фактов, в соответствии с чем, если при этом и вскрываются какие-либо закономерности, то они относятся только к числовым отношениям распределения автономных фактов, вне их системных зависимостей. Правда, Дж. Уотмоу всячески стремится уверить, что именно математика лучше, чем любой вид лингвистического структурного анализа, способна вскрыть структурные особенности языка. «Современная математика, - пишет он, - занимается не измерением и исчислением, точность которых по самой своей природе ограничена, но в первую очередь структурой. Вот почему математика в высшей степени способствует точности изучения языка - в такой степени, на какую не способно раздельное описание, еще более ограниченное по своей природе... Так же как в физике математические элементы используются для описания физического мира, поскольку предполагается, что они соответствуют элементам физического мира, так и в математической лингвистике математические элементы предположительно должны соответствовать элементам мира речи» 1 01 . Но такая постановка вопроса отнюдь не спасает положения, так как в лучшем случае она может<138> дать анализ языка либо какфизическойструктуры, что для языка еще далеко не достаточно, и в конечном счете носит все тот же механистический характер, либо каклогико-математическойструктуры, а это переносит язык в иную и во многом чуждую ему плоскость 1 02 . Не лишне при этом отметить, что успехи математической лингвистики Уотмоу предвидит только в будущем, а что касается их реальных результатов, то он дает им оценку в следующих словах: «...почти вся работа, выполненная по настоящее время Херданом, Ципфом, Юлом, Гиро (Guiraux) и другими, находится отнюдь не за пределами критики как со стороны лингвистики, так и математики; она в значительной мере отдает любительщиной» 1 03 . Таким образом, если не пытаться предсказывать будущее математических методов в лингвистических исследованиях, а постараться по заслугам оценить то, чем мы располагаем на сегодняшний день, то по необходимости придется признать, что математика фактически пока ограничивалась в области языкознания лишь «измерением и подсчетом», а качественного анализа языка, вникающего в его структуру, не смогла дать. <139>
Постараемся все же быть максимально объективными. В известной своей части квантитативные данные, видимо, могут быть использованы лингвистикой, но лишь в качестве вспомогательныхи по преимуществу в проблемах, имеющих практическую направленность. В отношении же большей части квантитативных способов изучения отдельных лингвистических явлений, несомненно, оправдан общий вывод Р. Брауна: «Их можно рассматривать так, как их рассматривает Хердан, но каков смысл всего этого?» 1 04 . Представим себе, что мы задаем вопрос: «Что собой представляют деревья в этом саду?». И в ответ получаем: «В этом саду сто деревьев». Разве это ответ на наш вопрос и разве действительно он имеет смысл? А ведь в отношении многих лингвистических вопросов математические методы дают именно такого рода ответы.
Однако существует широкая область исследовательской деятельности, использующая по преимуществу математические методы и в то же время ориентирующая их на языковый материал, где целесообразность такого объединения не вызывает никакого сомнения. «Смысл» этой исследовательской деятельности, ее значимость обусловливается теми целями, к которым она стремится. Она уже апробирована практикой. Речь в данном случае идет о проблемах, связанных с созданием информационных машин, конструкций для машинного перевода письменных научных текстов, автоматизацией перевода устной речи с одного языка на другой и со всем тем комплексом задач, которые объединяются в лингвистических вопросах кибернетики. Всей совокупности подобных проблем обычно присваивают общее наименование прикладной лингвистики. Тем самым она отграничивается от так называемой математической лингвистики, включающей те направления работы, которые выше были обозначены как стилостатистика и лингвостатистика, хотя отнюдь не избегает статистической обработки лингвистического материала. Пожалуй, наиболее важной чертой прикладной лингвистики, отделяющей ее от математической лингвистики, как она обрисовывалась выше, является то, что первая имеет обратную направленность: не математика для лингвистики, но лингвистика<140> (формализованная математическими методами) для широкого комплекса практических задач.
Нет надобности раскрывать содержание отдельных проблем, включающихся в ныне чрезвычайно широкую область прикладной лингвистики. В противоположность математической лингвистике, эти проблемы активно обсуждаются в советской лингвистической литературе и справедливо начинают занимать все более видное место в научной проблематике исследовательских институтов 1 05 . Таким образом, они уже достаточно известны нашей лингвистической общественности. Это обстоятельство, однако, не освобождает нас от необходимости подвергнуть их осмыслению, в частности, с точки зрения принципов науки о языке. Это несомненно поможет устранению недоразумений, которые все чаще и чаще возникают между представителями весьма далеких друг от друга наук, принимающих участие в работе над проблемами прикладной лингвистики, и наметит пути их сближения, с одной стороны, и разграничения областей исследования, с другой стороны. Само собой разумеется, что нижеследующие соображения будут представлять точку зрения лингвиста, и необходимо, чтобы математики не только постарались ее усвоить, но в связи с поднимающимися вопросами дали им свою трактовку.
Лингвиста-теоретика никак не может удовлетворить то обстоятельство, что во всех случаях исследования яв<141>лений языка в тех целях, которые ставятся прикладной лингвистикой, основой их служит математическая модель. В соответствии с этим наблюдения над явлениями языка и получаемые при этом результаты выражаются в терминах и понятиях математики, т. е. посредством математических уравнений и формул. Обратимся для наглядности к примеру. Кондон 1 06 и Ципф 1 07 установили, что логарифмы частоты (f ) употребления слов в тексте большого объема располагаются почти на прямой линии, если на диаграмме соотнести их с логарифмами ранга или разряда (r ) этих слов. Уравнениеf = c: r, гдес является константой, отражает это отношение в том ограниченном смысле, чтоc: r для заданного значенияr с большой приближенностью воспроизводит наблюдаемую частоту. Отношение междуf иr, выраженное математической формулой, является моделью для отношений между наблюдаемыми значениями частоты употребления и ранга, или разряда, слов. Таков один из случаев математического моделирования.
Вся теория информации целиком базируется на математической модели процесса коммуникации, разработанной К. Шенноном 1 08 . Она определяется как «математическая дисциплина, посвященная способам вычисления и оценке количества информации, содержащейся в каких-либо данных, и исследованию процессов хранения и передачи информации» (БСЭ, т. 51, стр. 128). Соответственно и основные понятия теории информации получают математическое выражение.Информацияизмеряется бинитами или двоичными единицами (код, которому уподобляется и язык, с двумя условными равно вероятными сигналами передает одну двоичную единицу информации при передаче каждого символа).Избыточностьопределяется как «разность между теоретически возможной передающей способностью какого-либо кода и средним количеством передаваемой ин<142>формации. Избыточность выражается в процентах к общей передающей способности кода» 1 09 и пр. Точно так же и для машинного перевода необходима алгоритмическая разработка отображения элементов одного языка в другом и т. д. 1 10 . Таковы другие случаи моделирования.
Использование моделей вне всякого значения может оказать весьма существенную помощь, в частности, по всей вероятности, при решении тех задач, которые ставит перед собой прикладная лингвистика. Однако для теоретического языкознания весьма существенным является то обстоятельство, что абстрактная модель, как правило, не воспроизводит всех особенностей действительного явления, всех его функциональных качеств. Так, архитектор, перед тем как построить дом, может создать его модель, воспроизводящую во всех мельчайших деталях проектируемый дом, и это помогает ему решить ряд практических вопросов, связанных с постройкой самого дома. Но такая модель дома, какой бы она точной ни была, лишена той «функции» и того назначения, ради чего строятся вообще все дома - она не способна обеспечить человека жильем. Аналогичным образом обстоит дело и с языком, где модель не всегда способна воспроизвести все его качества. В данном же случае дело усложняется еще и тем, что для построения модели используются не собственно лингвистические, а математические мерила. «Математические модели...- пишет А. Эттингер, - играют чрезвычайно важную роль во всех областях техники, но поскольку они являются орудием синтеза, их значение для лингвистики, являющейся в первую очередь исторической и описательной дисциплиной, естественно имеет ограниченный характер» 1 11 .<143>
Математическое моделирование языка фактически применимо только к его статическому состоянию, которое для языковеда является условным и в действительности находится в прямом противоречии с основным качеством языка, самой формой существования которого является развитие. Само собой разумеется, статическое изучение языка отнюдь не исключается и из языкознания и является основой при составлении нормативных грамматик и словарей, описательных грамматик, практических грамматик и словарей, служащих пособием для практического изучения иностранных языков, и т. д. Однако во всех таких работах, имеющих по преимуществу прикладной характер, языковеды идут на сознательное ограничение поля исследования и отнюдь не закрывают глаза на другие аспекты языка 1 12 . При статическом рассмотрении языка, в частности, совершенно пропадают из поля зрения исследователя такие качества языка, связанные с его динамическим характером, как продуктивность, зависимость от форм мышления, широкое взаимодействие с культурными, социальными, политическими, историческими и прочими факторами. Только в плане синхроническом можно язык рассматривать как систему условных знаков или кодов, что, однако, оказывается совершенно неправомерным, как только мы становимся на более подходящую для языка динамическую точку зрения. Именно в процессах развития проявляются такие качества языка, как мотивированность, не имеющая стабильных границ многозначность слов, неавтономность значения слова и его звуковой оболочки, связанные с контекстом творческие потенции слова, а это все находится в резком противоречии с основными характеристиками кода или знака 1 13 . Очевидно, в прикладной лингвистике также можно отмысливаться от всех этих качеств языка и в практических целях довольствоваться, так сказать, «моментальным снимком» языка, который все же способен дать достаточно приближенное представление о механизме его функцио<144>нирования. Однако каждый такой «моментальный снимок», если его рассматривать как факт языка, а не как факт системы условных кодов, должен быть включенным в бесконечный процесс движения, в котором язык всегда пребывает 1 14 . Его нельзя изучать вне тех конкретных условий, которые характеризуют это движение, накладывающее свой отпечаток на данное состояние языка и обусловливающее потенции дальнейшего его развития. Здесь существует такая же разница, как между моментальной фотографией человека и его портретом, написанным кистью истинного художника. В произведении художника перед нами обобщающий образ человека во всем своеобразии не только его физического облика, но и внутреннего духовного содержания. По художественному портрету мы можем прочесть и прошлое запечатленного на нем человека и определить, на что он способен в своих поступках. А моментальная фотография, хотя и способна дать более точное изображение внешности оригинала, лишена этих качеств и нередко фиксирует и случайный прыщ, вскочивший на носу, и<145> совершенно нехарактерную позу или выражение, что в конечном счете приводит к искажению и оригинала.
Следует оговориться, что способ «моментальных снимков» можно, конечно, применять и к фактам развития языка. Но в этом случае мы в действительности будем иметь дело только с отдельными состояниями языка, которые при квантитативной своей характеристике оказываются связанными не в большей мере, чем сопоставительная квантитативная характеристика разных языков. Подобного рода квантитативная «динамика» ничего органического не будет заключать в себе, и связь отдельных состояний языка будет покоиться только на сопоставлении числовых отношений. Если и в этом случае прибегать к аналогии, то можно сослаться на рост ребенка. Его развитие, разумеется, можно представить в виде динамики числовых данных о его весе, росте, изменяющихся отношений объема частей его тела, но все эти данные абсолютно отрешены от всего того, что в первую очередь составляет индивидуальную сущность человека - его характера, склонностей, привычек, вкусов и т.д.
Другой негативной стороной математического «моделирования» языка является то обстоятельство, что оно не может служить тем общим принципом, на основе которого можно осуществить всестороннее и всеобъемлющее - систематическое описание языка. Только лишь математический подход к явлениям языка, например, не даст возможности ответить даже на такие коренные вопросы (без которых немыслимо само существование науки о языке), как: что такое язык, какие явления следует относить к собственно языковым, как определяется слово или предложение, каковы основные понятия и категории языка и пр. Прежде чем обратиться к математическим методам исследования языка, необходимо уже заранее располагать ответами (хотя бы и в форме рабочей гипотезы) на все эти вопросы. Нет надобности закрывать глаза на то, что во всех известных нам случаях исследования языковых явлений математическими методами все указанные понятия и категории неизбежно приходилось принимать таковыми, как они были определены традиционными или, условно говоря, качественными методами.
Эту особенность математических методов в их лингвистическом применении отметил Спанг-Ханссен, когда пи<146>сал: «Следует иметь в виду, что наблюденные факты, получающие квантитативное выражение... не имеют ценности, если они не составляют части описания, а для лингвистических целей это должно быть систематическое описание, тесно связанное с качественным лингвистическим описанием и теорией» 1 15 . В другом выступлении Спанг-Ханссена мы встречаем уточнение этой мысли: «До тех пор, пока не будет доказана возможность построения квантитативной системы, и до тех пор, пока существует общепринятая качественная система для данной области исследования, частотные подсчеты и иные числовые характеристики с лингвистической точки зрения не имеют никакого смысла» 1 16 . Подобные же идеи высказывает и Улдалль, несколько неожиданно связывая их с разработкой, общетеоретических основ глоссематики: «Когда лингвист считает или измеряет все то, что он считает и измеряет, само по себе определяется не квантитативно; например, слова, когда они подсчитываются, определяются, если они вообще определяются, в совершенно иных терминах» 1 17 . <147>
Таким образом оказывается, что как в теоретическом отношении, так и в практическом их применении, математические методы находятся в прямой зависимости от лингвистических понятий и категорий, определенных традиционными, филологическими, или, как говорилось выше, качественными методами. В плане прикладного языкознания важно осознание этой зависимости, а следовательно, и знакомство со всей совокупностью основных категорий традиционной лингвистики.
Нет, правда, никаких оснований упрекать представителей точных наук, работающих в области прикладной лингвистики, в том, что они не используют данных современной лингвистики. Это не соответствует действительному положению вещей. Они не только отлично знают, но и широко используют в своей работе установленные лингвистами системы дифференциальных признаков, свойственные разным языкам, дистрибуцию и аранжировку языковых элементов в пределах конкретных языковых систем, достижения акустической фонетики и т. д. Но в этом случае необходима весьма существенная оговорка. Фактически представители точных наук пользуются данными только одного направления в языкознании - так называемой дескриптивной лингвистики, которая сознательно отграничилась от традиционных проблем теоретического языкознания, далеко не покрывает собой всего поля лингвистического исследования, с собственно лингвистической точки зрения обладает существенными методическими недостатками, что и привело ее к вскрывшемуся в последнее время кризису 1 18 , и, кроме того, имеет сугубо практическую направленность, соответствующую интересам прикладной лингвистики. К дескриптивной лингвистике применимы все те оговорки и упреки, которые выше были сделаны в адрес статического рассмотрения языка. Подобный односторонний подход дескриптивной лингвистики может, следователь<148>но, оправдываться только теми задачами, которые ставит перед собой прикладная лингвистика, но он далеко не исчерпывает всего содержания науки о языке.
В процессе разработки вопросов прикладного языкознания могут возникнуть и фактически уже возникли новые теоретические проблемы. Некоторые из этих проблем тесно связаны с конкретными задачами прикладного языкознания и направлены на преодоление тех трудностей, которые возникают при разрешении этих задач. Другие проблемы имеют прямое отношение к теоретическому языкознанию, позволяя в новом аспекте взглянуть на традиционные представления или открывая новые области лингвистического исследования, новые понятия и теории. К числу этих последних, например, относится проблема создания «машинного» языка (или языка-посредника), которая самым тесным образом связана со сложным комплексом таких кардинальных вопросов теоретического языкознания, как взаимоотношение понятий и лексических значений, логики и грамматики, диахронии и синхронии, знаковой природы языка, сущности лингвистического значения, принципов построения искусственных языков и т.д. 1 19 . В этом случае особенно важно наладить взаимопонимание и содружество в общей работе представителей лингвистических дисциплин и точных наук. Что касается лингвистической стороны, то речь в данном случае, видимо, должна идти не о том, чтобы уже заранее ограничивать усилия, например, конструкторов переводческих машин» и пытаться установить рабочие возможности подобных машин стихами Н. Грибачева или прозой В. Кочетова 1 20 . Машина сама найдет границы своих возможностей, а рентабельность - пределы ее использования. Но языковеды в качестве своего вклада в общее дело должны внести свое знание особенностей структуры языка, ее многогранности, внутренних перекрещивающихся отношений ее элементов, а также широких и многосторонних связей языка с физическими, физиологическими, психическими и логически<149>ми явлениями, специфическими закономерностями функционирования и развития языка. Вся совокупность этих знаний необходима конструкторам соответствующих машин, чтобы не блуждать в неверных направлениях, но сделать поиски целеустремленными и четко ориентированными. Даже и тот весьма краткий обзор случаев применения математических методов к лингвистической проблематике, который был сделан в настоящем очерке, убеждает, что такие знания отнюдь не будут лишними для представителей точных наук.
На основании всех изложенных соображений можно, очевидно, прийти к некоторым общим выводам.
Итак, математическая лингвистика? Если под этим разумеется применение математических методов в качестве универсальной отмычки для решения всех лингвистических проблем, то такие претензии следует признать абсолютно неправомерными. Все, что было сделано в этом направлении, пока очень мало или даже совсем не способствовало решению традиционных проблем науки о языке. В худшем случае применение математических методов сопровождается очевидными нелепостями или же с лингвистической точки зрения является абсолютно бессмысленным. В лучшем случае математические методы могут быть использованы в качестве вспомогательных приемов лингвистического исследования, будучи поставлены на службу конкретным и ограниченным по своему характеру лингвистическим задачам. Ни о какой «квантитативной философии языка» при этом не может быть и речи. На самостоятельность науки о языке в свое время посягали и физика, и психология, и физиология, и логика, и социология, и этнология, но не смогли подчинить себе языкознания. Случилось обратное - языкознание воспользовалось достижениями этих наук и в нужной для себя мере стало пользоваться их помощью, обогатив тем самым арсенал своих исследовательских приемов. Теперь, видимо, наступила очередь математики. Следует надеяться, что это новое содружество также будет способствовать укреплению науки о языке, совершенствованию его рабочих приемов, увеличению их многообразия. О математической лингвистике, следовательно, правомерно в такой же степени говорить, как и о физической лингвистике, физиологической лингвистике, логической лингвистике, психологической лингвистике и<150> т. д. Таких лингвистик нет, есть только одна лингвистика, с пользой для себя реализующая данные других наук в качестве вспомогательных исследовательских средств. Таким образом, нет никаких оснований отступать перед натиском новой науки и с легкостью уступать ей завоеванные позиции. Здесь очень уместно вспомнить слова А. Мартине: «Быть может, это и соблазнительно -присоединиться путем использования нескольких удачно выбранных терминов к тому или иному крупному движению мысли, или заявить какой-нибудь математической формулой о строгости своего рассуждения. Однако лингвистам уже пришло время осознать самостоятельность их науки и освободиться от того комплекса неполноценности, который заставляет их связывать любое свое действие с тем или иным общенаучным принципом, в результате чего контуры действительности всегда делаются лишь более расплывчатыми, вместо того, чтобы стать более четкими» 1 21 .
Следовательно, математика сама по себе и языкознание само по себе. Это отнюдь не исключает их взаимной помощи или дружеской встречи в совместной работе над общими проблемами. Такого рода местом приложения согласных усилий двух наук и является весь широкий круг проблем, входящих в прикладное языкознание и обладающих большой народнохозяйственной значимостью. Следует пожелать только, чтобы в своей совместной работе обе науки проявили максимум взаимопонимания, что, несомненно, будет способствовать и максимальной плодотворности их сотрудничества.<151>
Введение
Глава 1. История применения математических методов в лингвистике
1.1. Становление структурной лингвистики на рубеже XIX – ХХ веков
1.2. Применение математических методов в лингвистике во второй половине ХХ века
Глава 2. Отдельные примеры использования математики в лингвистике
2.1. Машинный перевод
2.2.Статистические методы в изучении языка
2.3. Изучение языка методами формальной логики
2.4. Перспективы применения математических методов в лингвистике
Заключение
Литература
Приложение 1. Ronald Schleifer. Ferdinand de Saussure
Приложение 2. Фердинанд де Соссюр (перевод)
Введение
В ХХ веке наметилась продолжающаяся и поныне тенденция к взаимодействию и взаимопроникновению различных областей знаний. Постепенно стираются грани между отдельными науками; появляется всё больше отраслей умственной деятельности, находящихся «на стыке» гуманитарного, технического и естественнонаучного знания.
Другая очевидная особенность современности – стремление к изучению структур и составляющих их элементов. Поэтому всё большее место как в научной теории, так и на практике уделяется математике. Соприкасаясь, с одной стороны, с логикой и философией, с другой стороны, со статистикой (а, следовательно, и с общественными науками), математика всё глубже проникает в те сферы, которые на протяжении долгого времени было принято считать чисто «гуманитарными», расширяя их эвристический потенциал (ответ на вопрос «сколько» часто помоагет ответить и на вопросы «что» и «как). Исключением не стало и языкознание.
Цель моей курсовой работы – кратко осветить связь математики с такой отраслью языкознания, как лингвистика. Начиная с 50-х годов прошлого века, математика применяется в лингвистике при создании теоретического аппарата для описания строения языков (как естественных, так и искусственных). Однако следует сказать, что она не сразу нашла себе подобное практическое применение. Первоначально математические методы в лингвистике стали использоваться для того, чтобы уточнить основные понятия языкознания, однако с развитием компьютерной техники подобная теоретическая посылка стала находить применение на практике. Разрешение таких задач, как машинный перевод, машинный поиск информации, автоматическая обработка текста требовало принципиально нового подхода к языку. Перед лингвистами назрел вопрос: как научиться представлять языковые закономерности в том виде, в котором их можно подавать непосредственно на технику. Популярным в наше время термином «математическая лингвистика» называют любые лингвистические исследования, в которых применяются точные методы (а понятие точных методов в науке всегда тесно связано с математикой). Некоторые учёные прошлых лет, считают, что само выражение нельзя возводить в ранг термина, так как оно обозначает не какую-то особую «лингвистику», а лишь новое направление, ориентированное на усовершенствование, повышение точности и надёжности методов исследования языка. В лингвистике используются как количественные (алгебраические), так и неколичественные методы, что сближает её с математической логикой, а, следовательно, и с философией, и даже с психологией. Ещё Шлегель отмечал взаимодействие языка и сознания, а видный лингвист начала ХХ века Фердинанд де Соссюр (о его влиянии на становление математических методов в лингвистике расскажу позже) связывал структуру языка с его принадлежностью к народу. Современный исследователь Л. Перловский идёт дальше, отождествляя количественные характеристики языка (например, число родов, падежей) с особенностями национального менталитета (об этом в разделе 2.2, «Статистические методы в лингвистике»).
Взаимодействие математики и языкознания – тема многогранная, и в своей работе я остановлюсь не на всех, а, в первую очередь, на её прикладных аспектах.
Глава I. История применения математических методов в лингвистике
1.1 Становление структурной лингвистики на рубеже XIX – ХХ веков
Математическое описание языка основано на представлении о языке как о механизме, восходящем к известному швейцарскому лингвисту начала ХХ века Фердинанду де Соссюру.
Начальное звено его концепции – теория языка как системы, cостоящей из трёх частей (собственно язык – langue , речь – parole , и речевую деятельность – langage ), в которой каждое слово (член системы) рассматривается не само по себе, а в связи с другими членами. Как впоследствии отметил другой видный лингвист, датчанин Луи Ельмслев, Соссюр «первый требовал структурного подхода к языку, то есть научного описания языка путём регистрации соотношений между единицами» .
Понимая язык как иерархическую структуру, Соссюр первым поставил проблему ценности, значимости языковых единиц. Отдельные явления и события (скажем, история происхождения отдельных индоевропейских слов) должны изучаться не сами по себе, а в системе, в которой они соотнесены с подобными же составляющими.
Структурной единицей языка Соссюр считал слово, «знак», в котором соединялись звучание и смысл. Ни один из этих элементов не существует друг без друга: поэтому носителю языка понятны различные оттенки значения многозначного слова как отдельного элемента в структурном целом, в языке.
Таким образом, в теории Ф. де Соссюра можно увидеть взаимодействие лингвистики, с одной стороны, с социологией и социальной психологией (следует отметить, что в это же время развиваются феноменология Гуссерля, психоанализ Фрейда, теория относительности Эйнштейна, происходят эксперименты над формой и содержанием в литературе, музыке и изобразительном искусстве), с другой стороны – с математикой (понятие системности соответствует алгебраической концепции языка). Подобная концепция изменила понятие языковой интерпретации как таковой: Явления стали трактоваться не относительно причин их возникновения, а относительно настоящего и будущего. Толкование перестало быть независимым от намерений человека (несмотря на то, что намерения могут быть безличными, «бессознательными» во фрейдистском понимании этого слова).
Функционирование же языкового механизма проявляется через речевую деятельность носителей языка. Результатом речи являются так называемые «правильные тексты» – последовательности речевых единиц, подчиняющиеся определённым закономерностям, многие из которых допускают математическое описание. Изучением способов математического описания правильных текстов (в первую очередь, предложений) занимается теория способов описания синтаксической структуры. В подобной структуре языковые аналогии определены не с помощью изначально присущих им качеств, а с помощью системных («структурных») отношений.
На Западе соссюровские идеи развивают младшие современники великого швейцарского лингвиста: в Дании – уже упомянутый мною Л. Ельмслев, давший начало алгебраической теории языка в своём труде «Основы лингвистической теории», в США – Э. Сепир, Л. Блумфилд, Ц. Харрис, в Чехии – русский учёный-эмигрант Н. Трубецкой.
Статистическими же закономерностями в изучении языка стал заниматься не кто иной, как основоположник генетики Георг Мендель. Только в 1968 году филологи обнаружили, что, оказывается, в последние годы жизни он был увлечен изучением лингвистических явлений с помощью методов математики. Этот метод Мендель привнёс в лингвистику из биологии; в девяностые годы девятнадцатого века лишь самые смелые лингвисты и биологи заявляли о целесообразности подобного анализа. В архиве монастыря св. Томаша в г. Брно, аббатом которого был Мендель, были найдены листки со столбцами фамилий, оканчивающимися на «mann», «bauer», «mayer», и с какими-то дробями и вычислениями. Стремясь обнаружить формальные законы происхождения фамильных имен, Мендель производит сложные подсчеты, в которых учитывает количество гласных и согласных в немецком языке, общее число рассматриваемых им слов, количество фамилий и т.д.
В нашей стране структурная лингвистика начала развиваться примерно в то же время, что и на Западе – на рубеже XIX-XX веков. Одновременно с Ф. де Соссюром понятие языка как системы разрабатывали в своих трудах профессора Казанского университета Ф.Ф. Фортунатов и И.А. Бодуэн де Куртенэ. Последний на протяжении долгого времени переписывался с де Соссюром, соответственно, женевская и казанская школы языкознания сотрудничали друг с другом. Если Соссюра можно назвать идеологом «точных» методов в лингвистике, то Бодуэн де Куртенэ заложил практические основы их применения. Он первым отделил лингвистику (как точную науку, использующую статистические методы и функциональную зависимость) от филологии (общности гуманитарных дисциплин, изучающих духовную культуру через язык и речь). Сам учёный считал, что «языкознание может принести пользу в ближайшем будущем, лишь освободившись от обязательного союза с филологией и историей литературы» . «Испытательным полигоном» для внедрения математических методов в лингвистику стала фонология – звуки как «атомы» языковой системы, обладающие ограниченным количеством легко измеримых свойств, были самым удобным материалом для формальных, строгих методов описания. Фонология отрицает наличие смысла у звука, так что в исследованиях устранялся «человеческий» фактор. В этом смысле фонемы подобны физическим или биологическим объектам.
Фонемы, как самые мелкие языковые элементы, приемлемые для восприятия, представляют собой отдельную сферу, отдельную «феноменологическую реальность». Например, в английском языке звук «т» может произноситься по-разному, но во всех случаях человек, владеющий английским, будет воспринимать его как «т». Главное, что фонема будет выполнять свою главную – смыслоразличительную – функцию. Более того – различия между языками таковы, что разновидности одного звука в одном языке могут соответствовать разным фонемам в другом; например «л» и «р» в английском различны, в то время как в других языках это разновидности одной фонемы (подобно английскому «т», произнесённому с придыханием или без). Обширный словарный запас любого естественного языка представляет собой набор сочетаний гораздо меньшего количества фонем. В английском, например, для произнесения и написания около миллиона слов используется всего 40 фонем.