Монолог конька горбунка о своем хозяине. Но всё происходит наперекор желаниям братьев. Ершов делает Ивана удачливым. Почему? Характеристика героев “Конёк-горбунок”
Комментированное издание любимой многими поколениями сказки. Для младшего школьного возраста.
- О сказке «Конёк-горбунок»
* * *
компанией ЛитРес .
О сказке «Конёк-горбунок»
Послал отец Иванушку стеречь пшеницу: повадился кто-то топтать её по ночам. Послушался Иван – пошёл в дозор. О том, что за этим последовало, и о многом другом рассказал в своей сказке девятнадцатилетний поэт – студент Петербургского университета Пётр Павлович Ершов. Автор «Конька-горбунка» учился на философско-юридическом отделении. Но Ершова влекли к себе поэзия, история, музыка. Однажды он признался: «Я готов всем изящным любоваться до головокружения…»
Ершов был современником великого Пушкина, Жуковского. От них он услышал похвалу. Сказка была напечатана сначала в журнале, а потом – отдельной книгой. С памятного для Ершова 1834 года, когда это произошло, сказку о коньке-горбунке узнала и полюбила вся читающая Россия.
Поэт родился в Сибири. В детстве ему пришлось много ездить: его отец служил в беспокойной должности волостного комиссара – семья часто переезжала с места на место. Ершовы жили и в крепости святого Петра (сейчас Петропавловск), и в Омске, и на Крайнем Севере – в Берёзове (тогда место ссылок) и в Тобольске. Будущий поэт узнал быт крестьян, таёжных охотников, ямщиков, купцов, казаков, услышал рассказы о сибирской старине, от старожилов узнал сказки. Ершову, ставшему гимназистом, вновь повезло: он поселился в Тобольске у родственников матери, у купца Пилёнкова, – здесь в людской бывали разные люди. От них Ершов узнал о забайкальских краях, о далёких караванных путях на юг и восток. Пришло время, и сам Ершов стал рассказчиком-сказочником.
В Петербург Ершов приехал с родителями, с братом, который тоже стал студентом. Они поселились на городской окраине, в небольшом деревянном доме. Вечерами, улёгшись в постель, Ершов любил рассказывать домашним сказки. Здесь-то впервые и услышали друзья от поэта его сказку о коньке-горбунке. Сказка была перенята от сибирских сказочников, но не всегда легко решить, где перед нами искусство народа, а где собственное творчество Ершова.
Едут близко ли, далёко,
Едут низко ли, высоко
И увидели ль кого -
Я не знаю ничего.
Скоро сказка говорится,
Дело мéшкотно творится.
Как тут не узнать слов из народных сказок: «Близко ли, далёко ли, низко ли, высоко ли – скоро сказка сказывается, не скоро дело делается». Или вот ещё – конёк-горбунок трижды спрашивает у опечаленного Ивана:
«Что, Иванушка, невесел?
Что головушку повесил?»
А дело в том, что царь посылает Ивана к океану; горбунок неизменно утешает своего хозяина:
«Это – службишка, не служба;
Служба всё, брат, впереди!»
В народных сказках герой тоже находит утешение у своих друзей и помощников. Они тоже спрашивают у него, почему он невесел, почему голову ниже плеч повесил, и утешают теми же словами: «Это не служба – службишка, служба будет впереди». Из народных сказок Ершов взял и слова о преображении Ивана:
И такой он стал пригожий -
Что ни в сказке не сказать,
Ни пером не написать!
Нетрудно узнать обычную сказочную концовку и в последних стихах о свадебном пире:
Сердцу любо! Я там был,
Мёд, вино и пиво пил;
По усам хоть и бежало,
В рот ни капли не попало.
Но поэт не только пересказал своими стихами сказки народа. Ершов украсил народный вымысел, расцветил его своей выдумкой, дополнил его. Вот Иван караулит ночью пшеницу – сидит под кустом, считает на небе звёзды:
Вдруг о полночь конь заржал…
Караульщик наш привстал,
Посмотрел под рукавицу
И увидел кобылицу.
Мы можем проследить за всеми движениями Ивана: вот его слух поразило внезапное ржание, вот он привстал, вот приложил руку к глазам, чтобы лучше рассмотреть что-то там вдали, – и увидел кобылицу. Ершов даёт волю своей фантазии:
Кобылица та была
Вся, как зимний снег, бела,
Грива в землю, золотая,
В мелки кольцы завитая.
В сказках народа много чудесного, но можно поручиться, что точно такого описания в них не найти.
«Конёк-горбунок» захватывает нас вымыслом. Чего только не узнаём мы и где только не перебываем вместе с Иваном и его горбунком! В сказочной столице – на торгу, в конном ряду, в царской конюшне, у океана-моря, в диковинных краях, где водятся жар-птицы, на морском берегу, у самой кромки прибоя, откуда открывается пустынный простор и видно, как гуляет «одинёшенек» белый вал. Вот Иван доскакал на горбунке до поляны:
Что за поле! зелень тут
Словно камень-изумруд;
Ветерок над нею веет,
Так вот искорки и сеет;
А по зелени цветы
Несказанной красоты.
Вдали возвышается гора, «вся из чистого сребра» – ослепительный блеск разлит вокруг. Перед нашим мысленным взором открывается красота волшебного мира.
Ершов без боязни сочетает волшебный вымысел с шуткой. Поперёк океана неподвижно лежит кит – чудо-юдо. Сметливые крестьяне поселились на нём:
Мужички на губе пашут,
Между глаз мальчишки пляшут,
А в дубраве, меж усов,
Ищут девушки грибов.
Поэт весело смеётся над давними фантастическими россказнями о том, что земля держится на трёх китах.
Шутливость никогда не оставляет Ершова. Она постоянно сопровождает самые восторженные его описания. Ивану не показалась прекрасной даже царевна: увидав её, он разочарован – она кажется ему бледной, тонкой:
«А ножонка-то, ножонка!
Тьфу ты! словно у цыплёнка!
Пусть полюбится кому,
Я и даром не возьму».
Пересказывая народные сказки, Ершов сохранял их острый социальный смысл. Симпатии автора всецело на стороне гонимого и презираемого Ивана. Иван слыл дурачком уже в родной семье; он и вправду кажется дурачком: лежит на печи и распевает во всю мочь: «Распрекрасные вы очи!» Но вот вопрос: а чем его лучше старшие братья?… Они не горланят песен, не лезут на печь в лаптях и малахае, не стучат в двери так, что «чуть кровля не валится», но иных достоинств у них нет. Напротив, в них много плохого: никто из них не верен слову, они обманывают отца, нечисты на руку. Ради выгоды они готовы на всё – были бы рады погубить Ивана. Тёмной ночью они посылают его в поле за огоньком, в надежде, что он не вернётся обратно.
Сам же думает Данило:
«Чтоб тебя там задавило!»
А Гаврило говорит:
«Кто-петь знает, что горит!
Коль станичники пристали, -
Поминай его, как звали!»
Но всё происходит наперекор желаниям братьев. Ершов делает Ивана удачливым. Почему?
Потому что Иван никому не желает зла. Его «глупый ум» в том, что он не крадёт, не обманывает, верен слову. Он не строит козней против ближних. Всякий раз, сделав доброе дело, Иван беззаботно поёт: поёт, возвращаясь из дозора, «Ходил молодец на Пресню»; поёт по дороге в балаган, где у него стоят кони. И уж настоящее веселье – общая пляска – произошло в столице, когда Иван был взят на службу к царю. Весёлый, добрый и простодушный Иван потому и нравится нам, что не похож на тех, кто считает себя «умным».
Презираемый и обманываемый братьями, Иван стал жить при царском дворе. Иван сам удивлён перемене в своей судьбе. По его словам, он «из огорода» стал «царский воевода». Невероятность такого изменения в судьбе Ивана высмеяна самим поэтом, но без такого хода действия не было бы и сказки.
Иван и на царской службе остался прежним: он выговорил себе право вдоволь спать («А не то я был таков»). Ершов часто говорит о том, что Иван спит так крепко, что его едва могут добудиться. Иван чуть не погубил себя, заснув у шатра девицы под её пение и игру на гуслях. Недовольный горбунок толкнул его копытом и сказал:
«Спи, любезный, до звезды!
Высыпай себе беды!»
Иван и хотел бы остаться беззаботным, да на царской службе беззаботным быть нельзя. Иван должен стать иным. Он учится этому. Чтобы не уснуть, не упустить ещё раз Царь-девицу, Иван набрал острых камней и гвоздей: «Для того, чтоб уколоться, если вновь ему вздремнётся». Верный конёк учит своего хозяина: «Гей! хозяин! полно спать! Время дело исправлять!» Конёк – воплощение чудесной сказочной силы, которая приходит на помощь Ивану. Эта сила действует против царедворцев и самого царя. Беды, в которые попадает Иван, грозны. Царь узнал из доноса спальника, что Иван скрывает перо Жар-птицы. Царь в гневе. Он добивается у Ивана признания: «Отвечай же! Запорю!..» Царское желание иметь перо Жар-птицы – одна прихоть и вздор. Царь смешон: получив перо, он забавляется им, как дитя игрушкой: «Гладил бороду, смеялся и скусил пера конец». Приказывая поймать Жар-птицу, царь грозит в случае неповиновения посадить Ивана на кол:
«Я, помилуй Бог, сердит!
И с сердцов иной порою
Чуб сниму и с головою».
Иван для царя «холоп» и не должен перечить ни его словам, ни желаниям. Таков и приказ искупаться в кипятке:
«Если ты в рассвет зари
Не исполнишь повеленье, -
Я отдам тебя в мученье,
Прикажу тебя пытать,
По кусочкам разрывать».
Неблагодарность царя, которому Иван оказал столько услуг, доносы, лицемерие придворных, их ловкая клевета – вот что причиняло несчастья даже таким нетребовательным, незлобивым людям, каков Иванушка.
Ершов противопоставил этому вполне реальному злу сказочную силу конька-горбунка.
Сказочный конёк-горбунок, как всякая хорошая выдумка, заключает в себе серьёзную мысль: силу царя и его придворных может сокрушить сила верного товарищества. Ершов опоэтизировал это чувство. Даря Ивану коней, кобылица сказала:
«Двух коней, коль хошь, продай,
Но конька не отдавай
Ни за пояс, ни за шапку,
Ни за чёрную, слышь, бабку.
На земле и под землёй
Он товарищ будет твой…»
Ершов сам раскрыл внутренний смысл сказочной выдумки: товарищество способно творить чудеса. И в жизни со студенческих лет Ершов верил в силу верной дружбы. В университете он встретил Константина Тимковского. Они подружились. Оба мечтали о полезной деятельности на благо России: им казалось, что они могут преобразить жизнь в Сибири, сделать край каторги и ссылки цветущим, а народы, его населявшие, просвещёнными. Друзья поклялись быть верными этому стремлению и даже обменялись кольцами. На внутренней стороне колец были выгравированы первые буквы латинских слов Mors et Vita, что значило: «Смерть и Жизнь». Друзья поклялись всю жизнь до самой смерти оставаться верными общему гражданскому долгу. Всей своей деятельностью после окончания университета Ершов – учитель русской словесности в Тобольской гимназии, а потом инспектор, директор её, а спустя время управляющий дирекцией училищ всей обширной Тобольской губернии, подтвердил верность своей клятве. По-разному сложилась жизнь друзей, но путь каждого имел началом клятву на верность России, скреплённую чувством товарищества. Это чувство и было воспето Ершовым в сказке.
Горбунок делит все радости и печали Ивана. Когда настало время самого сурового испытания – прыгать в кипящий котёл, горбунок сказал, что теперь понадобится вся его дружба:
«И скорее сам я сгину,
Чем тебя, Иван, покину».
Это-то и придало Ивану решимость:
На конька Иван взглянул
И в котёл тотчас нырнул…
Настоящая сказка всегда близка к правде. Поэт сохранил множество примет народной жизни. Собираясь в дозор, братья берут с собой вилы, топор – те орудия труда, которые крестьянин мог превратить и в оружие. Пойманную кобылу Иван загнал в пастушеский балаган – временный загон под навесом. Собираясь в дорогу, Иван берёт с собой три луковки, кладёт за пазуху хлеб, а небогатую поклажу сложил в мешок. Сказочная столица очень похожа на российский губернский или даже уездный город. Городничий с отрядом усачей прочищает дорогу в толпе, рассыпая удары налево и направо: «Эй! вы, черти босоноги! Прочь с дороги! Прочь с дороги!» Народ снимает шапки. Торговые гости-купцы в сговоре с надсмотрщиками, обманывают и обсчитывают покупателей. На торгу идёт не только денежная торговля, но и обмен натурой. Кричат глашатаи. Царь ездит в сопровождении стрельцов. Такие описания очень красят сказку и придают достоверность выдумке.
Красят сказку и упоминания о времени, хотя и краткие, но выразительные – говорится об утреннем свете, дневном блеске неба, вечернем сумраке и ночной темноте: «Только начало зариться», «Ясный полдень наступает», «Вот как стало лишь смеркаться», «Стало на небе темнеть», «Запад тихо догорал», «Ночь холодная настала», «Ночь настала, месяц всходит». Яркая картина набросана стихами:
Время к вечеру клонилось;
Вот уж солнышко спустилось;
Тихим пламенем горя,
Развернулася заря.
Ершов усвоил из речи народа множество слов и выражений, вроде «зориться», «о полночь» и подобных им. Бытовая речь придала сказке особенные художественные свойства.
Попав на небо, Иван размышляет:
«Эко диво! Эко диво!
Наше царство хоть красиво…
А как с небом-то сравнится,
Так под стельку не годится.
Что земля-то!.. Ведь она
И черна-то и грязна;
Здесь земля-то голубая,
А уж светлая какая!..
Посмотри-ка, горбунок,
Видишь, вон где, на восток,
Словно светится зарница…
Чай, небесная светлица…
Что-то больно высока!»
В этой речи и восторг, и размышление, и удивление, и сравнение, и предположение, и ирония. Это живая народная речь с остановками, неожиданными поворотами в течении. В неё вошли и просторечные слова: «эко», «чай», «больно», и их нельзя заменить никакими другими – вместо «Эко диво!» сказать «Вот диво!» или «Какое диво!», вместо «чай» – «наверное», «вероятно», а вместо «больно высока» – «очень высока». Заменить слова – означало бы утратить народный оттенок в сказочной речи.
Ершов блистательно владел стихом. Как у всякого настоящего поэта, у Ершова стих был сильным поэтическим средством. Вот только один пример: на обратном пути из небесного царства Иван достиг океана -
Вот конёк бежи́т по ки́ту,
По костя́м стучи́т копы́том.
Ритм сам по себе становится изображением стука копыт. Но вот бег конька сменяется прыжком, и ритм становится другим:
Понатýжился – и вми́г
На далёкий бéрег пры́г.
Рассказывают, что Пушкина восхитило мастерство Ершова. Молодой поэт учился у великого мастера. Считают, что начало сказки – четыре стиха «За горами, за долами…» – правил Пушкин. Не случайно стихи:
«Путь-дорога, господа!
Вы откуда и куда?» -
навеяны «Сказкой о царе Салтане», где есть строчки:
«Ой вы, гости-господа,
Долго ль ездили, куда?»
А стих Ершова «Пушки с крепости палят» сочинён по образцу пушкинского: «Пушки с пристани палят».
Сказка Ершова – прекрасное и высокое произведение искусства. Поэт почувствовал и передал очарование народных сказок, а главное, разделил народные понятия и представления.
Как и простые люди, Ершов мечтал о победе добра и справедливости. Именно это сделало сказку о коньке-горбунке всенародно признанным произведением.
Умер поэт в августе 1869 года. При жизни Ершова сказка была издана семь раз и много раз после кончины автора. Пушкин мечтал издать сказку с картинками. Но стоить такая книга должна была дёшево.
Скачет и скачет горбунок в сказке Ершова от одного поколения людей к другому, и весёлый стук его копыт прозвучит ещё для многих читателей.
В. Аникин
Начинается сказка сказываться.
За горами, за лесами,
За широкими морями,
Против неба – на земле,
Жил старик в одном селе.
У старинушки три сына.
Старший умный был детина,
Средний сын и так и сяк,
Младший вовсе был дурак.
Братья сеяли пшеницу
Да возили в град-столицу:
Знать, столица та была
Недалече от села.
Там пшеницу продавали,
Деньги счётом принимали
И с набитою сумой
Возвращалися домой.
В долгом времени аль вскоре
Приключилося им горе:
Кто-то в поле стал ходить
И пшеницу шевелить.
Мужички такой печали
Отродяся не видали;
Стали думать да гадать -
Как бы вора соглядать;
Наконец себе смекнули,
Чтоб стоять на карауле,
Хлеб ночами поберечь,
Злого вора подстеречь.
Вот, как стало лишь смеркаться,
Начал старший брат сбираться:
Вынул вилы и топор
И отправился в дозор.
Ночь ненастная настала,
На него боязнь напала,
И со страхов наш мужик
Закопался под сенник.
Ночь проходит, день приходит;
С сенника дозорный сходит
И, облив себя водой,
Стал стучаться под избой:
«Эй вы, сонные тетери!
Отпирайте брату двери,
Под дождём я весь промок
С головы до самых ног!»
Братья двери отворили,
Караульщика впустили,
Стали спрашивать его:
Не видал ли он чего?
Караульщик помолился,
Вправо, влево поклонился
И, прокашлявшись, сказал:
«Всю я ноченьку не спал,
На моё ж притом несчастье,
Было страшное ненастье:
Дождь вот так ливмя и лил,
Рубашонку всю смочил.
Уж куда как было скучно!..
Впрочем, всё благополучно».
Похвалил его отец:
«Ты, Данило, молодец!
Ты вот, так сказать, примерно,
Сослужил мне службу верно,
То есть, будучи при всём,
Не ударил в грязь лицом».
Стало сызнова смеркаться,
Средний брат пошёл сбираться:
Взял и вилы и топор
И отправился в дозор.
Ночь холодная настала,
Дрожь на малого напала,
Зубы начали плясать;
Он ударился бежать -
И всю ночь ходил дозором
У соседки под забором.
Жутко было молодцу!
Но вот утро. Он к крыльцу:
«Эй вы, сони! Что вы спите!
Брату двери отоприте;
Ночью страшный был мороз -
До животиков промёрз».
Братья двери отворили,
Караульщика впустили,
Стали спрашивать его:
Не видал ли он чего?
Караульщик помолился,
Вправо, влево поклонился
И сквозь зубы отвечал:
«Всю я ноченьку не спал,
Да, к моей судьбе несчастной,
Ночью холод был ужасный,
До сердцов меня пробрал;
Всю я ночку проскакал;
Слишком было несподручно…
Впрочем, всё благополучно».
И ему сказал отец:
«Ты, Гаврило, молодец!»
Стало в третий раз смеркаться,
Надо младшему сбираться;
Он и усом не ведёт,
На печи в углу поёт
Изо всей дурацкой мочи:
«Распрекрасные вы очи!»
Братья ну ему пенять,
Стали в поле погонять,
Но, сколь долго ни кричали,
Он ни с места. Наконец
Подошёл к нему отец,
Говорит ему: «Послушай,
Побегáй в дозор, Ванюша;
Я куплю тебе лубков,
Дам гороху и бобов».
Тут Иван с печи слезает,
Малахай свой надевает,
Хлеб за пазуху кладёт,
Караул держать идёт.
Ночь настала; месяц всходит;
Поле всё Иван обходит,
Озираючись кругом,
И садится под кустом;
Звёзды на небе считает
Да краюшку уплетает.
Вдруг о полночь конь заржал…
Караульщик наш привстал,
Посмотрел под рукавицу
И увидел кобылицу.
Кобылица та была
Вся, как зимний снег, бела,
Грива в землю, золотая,
В мелки кольцы завитая.
«Эхе-хе! Так вот какой
Наш воришко!.. Но постой,
Я шутить ведь не умею,
Разом сяду те на шею.
Вишь, какая саранча!»
И, минуту улуча,
К кобылице подбегает,
За волнистый хвост хватает
И прыгнýл к ней на хребёт -
Только задом наперёд.
Кобылица молодая,
Очью бешено сверкая,
Змеем голову свила
И пустилась как стрела.
Вьётся кругом над полями,
Виснет пластью надо рвами,
Мчится скоком по горам,
Ходит дыбом по лесам,
Хочет, силой аль обманом,
Лишь бы справиться с Иваном;
Но Иван и сам не прост -
Крепко держится за хвост.
Наконец она устала.
«Ну, Иван, – ему сказала, -
Коль умел ты усидеть,
Так тебе мной и владеть.
Дай мне место для покою
Да ухаживай за мною,
Сколько смыслишь. Да смотри:
По три утренни зари
Выпущай меня на волю
Погулять по чисту полю.
По исходе же трёх дней
Двух рожу тебе коней -
Да таких, каких поныне
Не бывало и в помине;
Да еще рожу конька
Ростом только в три вершка,
На спине с двумя горбами
Да с аршинными ушами.
Двух коней, коль хошь, продай,
Но конька не отдавай
Ни за пояс, ни за шапку,
Ни за чёрную, слышь, бабку.
На земле и под землёй
Он товарищ будет твой:
Он зимой тебя согреет,
Летом холодом обвеет,
В голод хлебом угостит,
В жажду мёдом напоит.
Я же снова выйду в поле
Силы пробовать на воле».
«Ладно», – думает Иван
И в пастуший балаган
Кобылицу загоняет,
Дверь рогожей закрывает
И, лишь только рассвело,
Отправляется в село,
Напевая громко песню
«Ходил молодец на Пресню».
Вот он всходит на крыльцо,
Вот хватает за кольцо,
Что есть силы в дверь стучится,
Чуть что кровля не валится,
И кричит на весь базар,
Словно сделался пожар.
Братья с лавок поскакали,
Заикаяся, вскричали:
«Кто стучится сильно так?»
«Это я, Иван-дурак!»
Братья двери отворили,
Дурака в избу впустили
И давай его ругать -
Как он смел их так пугать!
А Иван наш, не снимая
Ни лаптей, ни малахая,
Отправляется на печь
И ведёт оттуда речь
Про ночное похожденье,
Всем ушам на удивленье:
«Всю я ноченьку не спал,
Звёзды на небе считал;
Месяц, ровно, тоже светил, -
Я порядком не приметил.
Вдруг приходит дьявол сам,
С бородою и с усам;
Рожа словно как у кошки,
А глаза-то – что те плошки!
Вот и стал тот чёрт скакать
И зерно хвостом сбивать.
Я шутить ведь не умею -
И вскочи ему на шею.
Уж таскал же он, таскал,
Чуть башки мне не сломал.
Но и я ведь сам не промах,
Слышь, держал его, как в жомах.
Бился, бился мой хитрец
И взмолился наконец:
„Не губи меня со света!
Целый год тебе за это
Обещаюсь смирно жить,
Православных не мутить“.
Я, слышь, слов-то не померил,
Да чёртенку и поверил».
Тут рассказчик замолчал,
Позевнул и задремал.
Братья, сколько ни серчали,
Не смогли – захохотали,
Ухватившись под бока,
Над рассказом дурака.
Сам старик не мог сдержаться,
Чтоб до слёз не посмеяться,
Хоть смеяться – так оно
Старикам уж и грешно.
Много ль времени аль мало
С этой ночи пробежало, -
Я про это ничего
Не слыхал ни от кого.
Ну, да что нам в том за дело,
Год ли, два ли пролетело, -
Ведь за ними не бежать…
Станем сказку продолжать.
Ну-с, так вот что! Раз Данило
(В праздник, помнится, то было),
Натянувшись зельно пьян,
Затащился в балаган.
Что ж он видит? – Прекрасивых
Двух коней золотогривых
Да игрушечку-конька
Ростом только в три вершка,
На спине с двумя горбами
Да с аршинными ушами.
«Хм! Теперь-то я узнал,
Для чего здесь дурень спал!» -
Говорит себе Данило…
Чудо разом хмель посбило;
Вот Данило в дом бежит
И Гавриле говорит:
«Посмотри, каких красивых
Двух коней золотогривых
Наш дурак себе достал, -
Конец ознакомительного фрагмента.
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Конёк-горбунок (П. П. Ершов, 1834) предоставлен нашим книжным партнёром -
БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА
Ершов Петр Павлович - известный писатель (1815 - 1869), уроженец Сибири; образование получил в Петербургском университете; был директором тобольской гимназии. Печатал стихотворения в "Библиотеке для Чтения" Сенковского и в "Современнике" Плетнева. Известность доставила Ершову сказка "Конек-Горбунок", написанная им еще на студенческой скамье и впервые напечатанная отрывком в 3 т. "Библиотеки для Чтения" 1834 г с похвальным отзывом Сенковского; первые четыре стиха сказки набросал Пушкин, читавший ее в рукописи. "Теперь этот род сочинений можно мне и оставить", - сказал тогда Пушкин. Великому поэту понравилась легкость стиха, с которым - говорил он - Ершов "обращается как с своим крепостным мужиком". Вслед затем она вышла отдельной книжкой и при жизни Ершова выдержала 7 изданий; начиная с 4-го издания, в 1856 г она выходила с восстановлением тех мест, которые в первых изданиях заменены были точками. "Конек-Горбунок" - произведение народное, почти слово в слово, по сообщению самого автора, взятое из уст рассказчиков, от которых он его слышал; Ершов только привел его в более стройный вид и местами дополнил.
Простой, звучный и сильный стих, чисто народный юмор, обилие удачных и художественных картин (конный рынок, земский суд у рыб, городничий) доставили этой сказке широкое распространение; она вызвала несколько подражаний (например, Конек-Горбунок с золотой щетинкой).
Первое издание “Конька-Горбунка” не появилось на свет в полном своем написании, часть произведения была вырезана цензурой, но после выхода второго издания произведение выпускалось уже без цензуры.
После выхода четвертого издания Ершов написал:”Конёк мой снова поскакал по всему русскому царству, счастливого ему пути.” ”Конёк-Горбунок”издавался не только на родине,но и за рубежом.
Анализ литературной сказки «Конёк-Горбунок» Павла Петровича Ершова.
1) История создания произведения:
Со времён Пушкина русская литература приобрела народный характер. Пушкинское начинание тотчас было подхвачено. Сказка «Конёк – Горбунок» стала одним из откликов на призыв великого поэта повернуть русскую литературу к народности.
На протяжении всей жизни Ершова не покидала мысль описать Сибирь. Он мечтал создать роман о родине подобно романам Фенимора Купера.
Думы о народе стали причиной рождения сказки «Конёк – Горбунок». Близость к народу, знание его жизни, привычек, обычаев, вкусов, взглядов обеспечили сказке небывалый успех, которым она пользовалась ещё в рукописи.
Впервые сказка была напечатана в «Библиотеке для чтения» в 1834 году, позже издавалась отдельными изданиями. Царская цензура внесла свой коррективы – сказка вышла с купюрами. Пушкин ввёл Ершова в поэтические круги. Есть свидетельства, что он сам отредактировал сказку и написал к ней вступление.
Сказка Ершова заняла место рядом со сказками Пушкина. Так она рассматривалась и современниками. Официальная критика отнеслась к ней с тем же пренебрежением, что и к сказкам Пушкина: это лёгкая побасенка для праздных людей, не лишённая, однако, занимательности.
2) Родожанровые особенности:
Своеобразен жанр сказки. Рассмотрим две точки зрения: В.П. Аникин рассматривает творчество П.П. Ершова как реалистическое и считает, что сказка «Конёк – Горбунок» - отклик поэта на процесс формирования в литературе реалистической сказки. Нетрадиционен взгляд на жанр в исследованиях о П.П. Ершове профессора В.Н. Евсеева: «Конёк – Горбунок» - произведение поэта – романтика, «пародийно – фольклорная сказка», в которой «задаёт тон романтическая ирония автора»; начинающий поэт выразил идеи «свободы как великой ценности романтического сознания». В сказке можно найти и черты романтической поэмы (стихотворная форма, трёхчастная структура, эпиграфы к частям, лиро–эпический характер повествования, напряжённость сюжета, незаурядность событий и главных героев, экспрессивность стиля.
В «Коньке – Горбунке» присутствуют и признаки романа: значительная протяжённость истории жизни Иванушки Петровича, эволюция его характера, смена функций действующих лиц, развёрнутость портретов, пейзажи, описательность, диалоги, переплетение «сказочной обрядности» с обилием реалистических сцен и подробностей, будто выхваченных из жизни, широта социального фона.
В первой половине 19 века среди народных сказок сюжетов, подобных «Коньку – Горбунку» не встречалось. Только после выхода в свет сказки фольклористы начали находить сюжеты, возникшие под влиянием этой сказки.
Однако в целом ряде народных сказок есть мотивы, образы и сюжетные ходы, присутствующие в «Коньке – Горбунке»: сказки о Жар – Птице, волшебном коне Сивке – Бурке, о таинственном налёте на райский сад, о том, как старому дураку – царю доставляли молодую невесту и пр.
Ершов талантливо соединил сюжеты этих сказок, создав великолепное, яркое произведение с захватывающими событиями, чудесными приключениями главного героя, его находчивостью и жизнелюбием.
3) Тематика, проблематика, идея. Особенности их выражения.
Смысл сказки - в иронии, в шутке, в прямой сатире: тем, кто хочет разбогатеть, богатство не достаётся. А Иван-дурак всего достиг, потому что жил честно, был щедрым и всегда оставался верным своему долгу и слову.
4) Сюжет и композиция:
Уже самый зачин "Конька-Горбунка" свидетельствует о глубоком интересе Ершова к подлинному народному быту. Вместо бытовавших в литературе идиллических "поселян" Ершов показывает людей, живущих трудовыми интересами. Сказочный сюжет развертывается на будничном, прозаическом фоне реального крестьянского быта. Ершов показывает будничную прозаическую изнанку неоднократно идеализировавшейся "сельской жизни".
Сказка как литературное произведение имеет классическую трёхчастную форму, логическую последовательность в развитии событий, отдельные части органически сплетаются в единое целое. Все действия, совершаемые героями, оправданы классическими законами волшебной сказки.
Композиционно сказка П.П.Ершова состоит из трех частей, каждую из к-рых предваряет эпиграф:
1.Начинает сказка сказываться.
2.Скоро сказка сказывается. А не скоро дело делается.
3.Доселе Макар огороды копал. А нынче Макар в воеводы попал.
В этих эпиграфах угадываются уже и темп, и плотность повествования, и меняющаяся роль главного героя, определяемая меткостью народной пословицы.
Каждая из частей имеет свой доминантный конфликт:
1.Иван и Конек-Горбунок - и смекалистые братья. (Пространство семьи - государства.)
2.Иван и Конек-Горбунок - и царь с прислугой. (Пространство царства, столь разительно напоминающего своей широтой российские пределы.)
3.Иван и Конек-Горбунок - и Царь-девица. (Пространство Мироздания.)
Сюжет каждой из трёх частей представляет законченное целое, состоящее из быстро протекающих событий. Время в них уплотнено до предела, а пространство безгранично; в каждой части есть центральное событие, наиболее полно выявляющее характеры героев и предопределяет дальнейшие события.
В первой части это пленение кобылицы. Она дарит Ивану жеребят, с ними вместе Иван попадает на службу в царскую конюшню. Первая часть завершается кратким рассказом о дальнейших событиях вплоть до заключительного эпизода, как главный герой сделался царём, тем самым готовя читателя к дальнейшим событиям, заинтриговывая его.
Во второй части центральными являются два события: Иван с помощью Конька-горбунка ловит Жар-птицу и доставляет во дворец Царь-девицу.
Как и во многих народных сказках, Иван выполняет третье, самое трудное, почти непосильное задание - добывает перстень Царь-девицы и встречается с китом; заодно побывал на небе, где беседовал с Месяцем Месяцовичем, матерью Царь-девицы, освободил кита от мучения, за что тот помог Ивану достать перстень. Третья часть, таким образом, наиболее насыщена событиями. В ней использованы известные в народной сказке мотивы: герой. помогает встречному, который в свою очередь, через цепочку действующих лиц, выручает самого героя, содействуя выполнению наиболее трудного задания.
Третья часть наиболее насыщена событиями. В ней так же использованы известные в народной сказке мотивы: герой помогает встречному, который, в свою очередь, через цепочку действующих лиц выручает самого героя, помогая выполнению самого трудного задания.
Все три части сказки крепко связаны между собой образом Ивана и его верного друга Конька-горбунка.
Завершается сказка характерной для фольклора концовкой: победой главного героя и пиром на весь мир, на котором присутствовал и рассказчик.
Двигателем сюжета в основном является характер главного героя, всегда находящегося в центре событий. Его смелость, отвага, самостоятельность, находчивость, честность, умение ценить дружбу, чувство собственного достоинства помогают преодолеть" все препятствия и победить.
Одним из традиционных художественных приёмов, используемых сказочником, является удвоение, принимающее всеохватывающий характер: удваиваются сюжетные мотивы и фрагменты, персонажи имеют своих двойников и «близнецов», в повествовательной структуре возникает множество параллельных синтаксических конструкций с лексическими повторами. Происходит удвоение жанра – сказка в сказке, удваиваются «сферы вселенной» (земное и подводное, земное и небесное царства). Функция удвоения – создание и разрушение сказочной реальности; сатирично описаны «двойники – братья» «Данило да Гаврило».
ПРОСТРАНСТВО В СКАЗКЕ:
Бытовое и фантастическое переплелось в сказке. Сказочное мироздание состоит из трёх обособленных царств – земного, небесного и подводного. Основное – земное, имеющее множество характеристик и примет, наиболее детализировано:
За горами, за лесами, За широкими полями…,
Братья сеяли пшеницу, Да возили в град-столицу: Знать, столица та была Недалече от села.
Кроме «топографии» земное царство имеет свою погоду, приметы царского и крестьянского быта. Это царство и самое густонаселённое: тут и крестьяне, и стрельцы, звери и птицы, царь и его слуги, купцы и таинственный «царь Салтан». «Я с земли пришёл Землянской, Из страны ведь христианской».
Небесное царство похоже на земное, только «земля – то голубая», те же терема с русскими православными крестами, забор с воротами, сад.
Подводное царство противоречиво: оно огромно, но меньше земного; его обитатели необычны, но подчинены один другому по законам земного царства.
Все три царства при своей, кажется, непохожести являются одним по сути, подчиняются одним и тем же социальным законам – законам царской чиновничьей России, а в отношении географии, мироустройства – по законам восприятия мира россиянином – степняком, для которого нет и не может быть ничего больше и необъятнее, чем земля с её полями, лесами и горами.
Удивляют читателя персонажи, населяющие подводное и небесное царства.
Образ «Чуда–Юда рыбы Кит» - отзвук мифов о происхождении Земли (тверди на трёх китах):
Все бока его изрыты, Частоколы в рёбра вбиты, На хвосте сыр – бор шумит, На спине село стоит…
Деревня, мужицкая крестьянская Русь. Кит «подневольный», «страдающий», как и Иван, последний на социальной лестнице, по сюжету сказки переживает превращение в самовластного тирана.
Ершов, рассказывая о необычной небесной семейке – Царь – девице, её матери Месяце Месяцовиче и «братце» Солнце, ориентируется на мифологические представления сибирских народностей, сходные с китайской мифологической традицией, где Солнце осмысливается как «ян» - мужское начало, а Луна – «инь» - женское.
5) Система образов-характеров:
С одной стороны, система персонажей складывается из традиционных образов фольклорной сказки. Это Иван-дурак, братья Ивана, старый царь, Царь-девица, чудесный конь - волшебный помощник, Жар-птица.
С другой стороны, сказочный мир Ершова является многоперсонажным. В нем представлена много-уровневая градация главных и второстепенных героев, дополненных "двойниками" - в "зеркальном" отражении земного царства подводным (царь - кит, Иван - ерш).
Положительным героем избран народно-сказочный тип Ивана-дурака. Праобразом Иванушки Петровича является "иронический дурак". Как иронический дурак, он предельно активен в речи: автор изобразил в этом образе критическое, иронического вида отстраненное отношение народного ума и сердца к любой власти, к любым человеческим соблазнам (единственный соблазн Иванушки - восхитившее его перо Жар-птицы).
Уже при первом испытании Иван оказался самым честным и смелым. Если его брат Данило сразу струсил и «закопался под сенник», а второй - Гаврило, вместо того, чтобы охранять пшеницу, «всю ночь ходил дозором у соседки под забором», то Иван добросовестно и без страха стоял на карауле и поймал вора. Он трезво относится к окружающему, любое чудо воспринимает как естественное явление, а если нужно - вступает с ним в борьбу. Иван верно оценивает поведение других и прямо говорит им об этом невзирая на лица, будь то родные братья или сам царь.
В то же время он отходчив, способен прощать чужие проступки. Так, он простил своих братьев, укравших его коней, когда те убедили его, что сделали это от бедности.
Во всех случаях Иван проявляет самостоятельность, не стесняется высказать свое мнение, не теряет чувство собственного достоинства. Увидев Царь-девицу, прямо говорит, что она «вовсе не красива».
Если "братья" воплощают для Ершова косность, корыстолюбие и другие непривлекательные черты, то Иван является в его глазах подлинным олицетворением лучших моральных качеств народа.
Естественное, разумное представление о необходимости гуманных отношений человека к человеку лежит в основе образа Ивана. Отсюда своеобразие его отношений с царем; "дураку" никак не усвоить необходимости соблюдения почтительного тона; он говорит с царем, как с равным, дерзит ему - и вовсе не демонстративно, а просто потому, что чистосердечно не понимает "неприличия" своего тона.
Необычен образ помощника Ивана – конька – «игрушечный» рост в три вершка, аршинные уши, которыми удобно «хлопать с радости», да два горба.
Отчего же конёк двугорб? Может, этот образ пришёл из детства – Ершов жил в Петропавловске и Омске – городах, являющихся вратами в земли полуденные – Индию, Персию, Бухару; там на базарах встречал он небывалых для Сибири животных – двугорбых верблюдов и длинноухих осликов. Но, пожалуй, это слишком упрощённая аналогия. Образ Иванушки Ершов писал с балаганного Петрушки – любимца русского народа. Петрушка был неказист: носат, горбат. Не «переместились» ли горбы со спины Петрушки на конька?
Есть и ещё гипотеза: конёк – дальний «родственник» древнемифологического крылатого коня, способного взлететь к Солнцу. У миниатюрного ершовского конька крылья «отпали», но «горбы» сохранились, а с ними и могучая сила, способная доставить Иванушку на небо. Человеку всегда хотелось летать, поэтому образ конька притягателен для читателя.
ИВАН И КОНЕК:
Пара героев как один главный герой вполне оригинально (в сравнении с фольклорной сказочной традицией) явлена в этой сказке.
Герои эти и противопоставлены, и сопоставлены: герой и его "конь". Любопытный, безрассудный, даже самонадеянный - герой - и рассудительный, мудрый, сострадательный его товарищ по существу две стороны одной и той же "широкой русской натуры".
При всем этом они удивительно похожи между собой: Иван-то дурак, самый младший, "герой с дефектом" с общепринятой точки зрения; Конек-Горбунок - "уродец" в своем мире, он тоже третий, младший, так они оказываются диалектически взаимодополняющими и взаимоисключающими друг друга героями.
Антигуманистическое начало, враждебное народу, воплощает в ершовской сказке царь, представленный свирепым и тупым самодуром, - образ, обличительный не в меньшей мере, чем пушкинский царь Дадон. Он далек от добродушного и чистосердечного царя. "Запорю", "посажу тебя я на кол", "вон, холоп". Сама лексика, типичная для повседневного крепостнического обихода, свидетельствует о том, что в лице царя Ершов дал собирательный образ крепостнической России.
Я отдам тебя в мученье, Я велю тебя терзать, В мелки части разорвать...
Продолжая пушкинские традиции, Ершов все стрелы сарказма направляет в фигуру царя – жалкого, глупого, лениво почёсывающегося от скуки самодура.
Все появления царя сопровождаются репликами вроде: «Царь сказал ему, зевая», «Царь, затрясши бородою, закричал ему вослед».
Очень хорошо проявляется отношение к Царю и его придворным когда П.П.Ершов описывает порядки и взаимоотношения в морском царстве которое является зеркальным отражением мира земного. Им даже для исполнения указа требуется много «рыб». Иван у П.П.Ершова не уважает Царя, так как Царь капризен, труслив и сумасброден, он напоминает избалованного ребенка, а не мудрого взрослого человека.
Царь изображён смешным и неприятным, над ним смеётся не только Иван, но и Месяц Месяцович, вот как Месяц ответил узнав что Царь хочет жениться на Царь-девице:
Вишь, что старый хрен затеял: Хочет жать там, где не сеял!...
К концу сказки презрительное отношение к царю вполне ясно. Его смерть в котле («Бух в котёл - / И там сварился») довершает образ ничтожного правителя.
ПРИДВОРНЫЕ:
Но царь только главный притеснитель народа. Беда в том, что с ним хозяйничает и вся его челядь. Ершов рисует яркую картину собирательства народа. Притесняют не только крестьян, но и дворовых людей. Как бы ни трудился народ, всё равно он остаётся нищим.
Появление «градского отряда» во главе с городничим свидетельствует о полицейском режиме. С народом обращаются как со скотом: сторож кричит, бьёт людей бичом. Народ, не протестуя, безмолвствует.
Городничий, надсмотрщики, конные отряды, «расшевеливающие народ» - вот картины крепостнической Руси, проступающие через игровой ершовский стих. Веселье, вспыхнувшее в толпе, несказанно удивило представителей власти, им непривычен люд, выражающий эмоции.
6) Особенности речевой организации произведения:
А) речь повествователя:
Но теперь мы их оставим, Снова сказкой позабавим Православных христиан, Что наделал наш Иван…
“Эх, послушай, люд честной! Жили-были муж с женой…“
А так же начинается рассказ о каких- либо событиях с частицы ”ну”:
Ну-с, так вот! Раз Данило (В праздник, помниться, то было)…
Ну-с, так едет наш Иван За кольцом на океян…
И как народный рассказчик прерывает изложение, поясняя что-то либо непонятное слушателю:
Тут, уклав его в ларец, Закричал (от нетерпенья)…
Б) синтаксис и лексика:
Каждый стих представляет собой самостоятельную смысловую единицу, предложения короткие, простые.
Язык сказки, по подсчету Л.А. Островской, насчитывает 700 глаголов, что составляет 28 процентов текста. Глаголы театрализуют сказочное действие, создают динамичность, движения героев подчеркнуто сценичны, комические: "Молодцом с повозки прыг…", "с полатей скок…", "затрясши бородою", "быстрым взмахом кулака". Иногда встречается целый каскад глаголов.
Речь персонажей должна быть "балаганной", разговорно-просторечной, грубо-фамильярной. Стиховая форма приближается к народной, отчасти раешному (говорному) стиху - с его парной рифмовкой, с небольшим количеством слогов в этой ритмической единице народно-стиховой речи. Лексическая "разноголосица", "испорченный" синтаксис не только уместны, но необходимы как приметы свободной стихии театральной площади, играющей и со словом. Сценичность "Конька-горбунка" объясняет, почему многие театры на протяжении столетия охотно ставили спектакли по этому произведению.
В) средства выразительности (язык сказки):
Сказка пронизана лёгким юмором, лукавством, исстари свойственным русскому народу и отразившемся в его устном художественном творчестве.
Как и Пушкин, Ершов не злоупотребляет метафорами, эпитетами, украшающими слова. Исключения составляют обрядовые сказочные выражения: «очи яхонтом горели», «хвост струился золотой», «кони буйны», «кони буры, сивы». Зато выпуклому, чисто народному образу он умеет дать большую смысловую нагрузку. Как герой Иван представлен в двух планах, так и каждое его слово, фраза двусмысленны. В его описаниях нередко звучит ирония, издёвка.
Смешное в сказке создают и пословицы, поговорки, присказки, прибаутки:
Та-ра-ра-ли, та-ра-ра! Вышли кони со двора; Вот крестьяне их поймали Да покрепче привязали…
Сидит ворон на дубу, Он играет во трубу…
Муха песенку поёт: «Что дадите мне за вестку? Бьёт свекровь свою невестку…»
Сравнения: кобылица та была вся, как зимний снег бела; змеем голову свила и пустилась, как стрела; рожа словно как у кошки, а глаза-то - что те плошки; зелень тут словно камень-изумруд; словно вал на океане, возвышается гора; горбунок летит, как ветер.
Эпитеты: ночь ненастная, грива золотая, алмазные копыты,чудный свет, летними лучами, сладки речи.
Метонимия: будешь в золоте ходить.
Риторические вопросы, обращения, восклицания: Что за диво?
Устаревшие слова : сенник (матрац с сеном), малахай (разгильдяй), рогожа (ткань), ражий (крепкий, здоровый), прозументы (тесьма, лента), шабалка (средство для дробления чего-л.), чуб (прядь волос, вихор), бусурман (неверный, нехристианин), балясы (веселые россказни).
Фразеологизмы : не ударил в грязь лицом, мыкать свет, он и усом не ведет, хоть лоб себе разбей, словно в масле сыр кататься, ни жив ни мёртв, черти б вас побрали!
7) Ритмико-интонационный строй:
В целом сказка написана звонким четырёхстопным хореем, отличается музыкальностью стиха. Иногда случается нарушение ритма.
Попадаются словесные натяжки: «жары – птицы», «версту, другу пробежал», «молвил ловчий мря со смеху», «канальски отличиться» и др. Всё это является следствием некритического отношения к народному творчеству, невнимания к строгому отбору языковых единиц, к отделке стиха.
В тексте много глагольных рифм, почти всегда они звонкие. Рифмующиеся слова несут наибольшую смысловую нагрузку. Это помогает прочнее запоминать содержание.
Сказка «Конек-горбунок» и ее идейно-художественные достоинства
Главным достоинством сказки является ярко выраженная народность. Как будто не один человек, а весь народ коллективно сочинял ее и из поколения в поколение передавал устно: она неотделима от народного творчества. Между тем это совершенно оригинальное произведение талантливого поэта, вышедшего из недр народа, не только усвоившего секреты его устно-поэтического творчества, но и сумевшего передать его дух.
Среди бесчисленного множества народных сказок подобных «Коньку-горбунку» не встречалось, а если со второй половины XIX века фольклористы и записывали такие же сюжеты, то возникали они под влиянием ершовской сказки. В то же время в целом ряде русских народных сказок встречаются похожие мотивы, образы и сюжетные ходы, рисутствующие в «Коньке-горбунке»: есть сказки о Жар-птице, необыкновенном коне Сивке-Бурке, о таинственных налетах на сад, о том, как доставали дряхлому царю молодую жену и др.
Ершов не просто соединил куски из отдельных сказок, а создал совершенно новое, цельное и законченное произведение. Оно привлекает читателей яркими событиями, чудесными приключениями главного героя, его оптимизмом и находчивостью. Все здесь ярко, живо и занимательно. Сказка отличается удивительной строгостью, логической последовательностью в развитии событий, спаянностью отдельных частей в одно целое. Все, что совершают герои, вполне оправдано законами сказки.
Сказка П.П. Ершова "Конек–Горбунок" пользуется заслуженной популярностью вот уже почти 200 лет, будучи впервые опубликованной еще в 1834 году, не без помощи самого А. С. Пушкина. Он одним из первых прочитал это произведение, и настолько высоко его оценил, что лично помог еще неизвестному тогда Ершову с издательством книги, тем самым введя автора в поэтические круги того времени. И ведь не ошибся – эта сказка не зря вызывает большой интерес как среди детей, так и взрослых. Сюжет настолько увлекательный, что начав читать книгу, уже невозможно будет оторваться, пока не дочитаешь ее до победного конца, ведь главный герой – Иван, как будто и дня не может прожить, чтоб не попасть в очередную историю.
Очень часто Ивана называют дураком, начиная с его собственной родни -отца и двух старших братьев, заканчивая царем и придворными. Что с одной стороны и понятно, ведь в начале книги показано, что больше всего ему нравится валяться на печи и есть, не особо заботясь о других вещах. Да и найдя перо Жар- птицы, он был предупрежден Горбунком, что лучше бы его не брать, ведь оно принесет больше бед и забот, чем счастья. Но, опять же из-за своей беспечности он не обратил на это никакого внимания, за что действительно потом не раз поплатился. Но, если подумать глубже, этот персонаж не так уж и глуп. Например, когда он сторожил поле, ему не составило большого труда подкараулить и поймать волшебную кобылицу, и даже суметь с ней договориться о том, что поле она больше топтать не будет, а в награду за то, что он ее отпустит, ей пришлось пообещать родить ему двух златогривых красавцев- коней, и еще одного, неприметного с первого взгляда конька, который потом станет его лучшим другом, что она и предвидела, попросив ни в коем случае его не продавать ни за какие деньги. Мало того, он даже не рассказал об этом случае своей семье, придумав рассказ, будто изловил самого черта, чтобы те не узнали о его приобретении. Позже он, правда не без помощи конька, смог провести и царя, сумел поймать для него Жар-птицу, и заморскую красавицу Царь- девицу, ставшую в будущем его женой.
В целом же наш Иван-дурак как человек очень положительный, он не раз приходил на помощь другим, никогда не помышлял ничего лихого, и даже прощал козни против него другим, тех же братьев, которые не постеснялись украсть у него жеребцов ради собственной наживы.
Стоит отметить и Конька–Горбунка, который ради любимого хозяина не раз рисковал собственной шкурой. Он является замечательным образцом друга, бескорыстного и верного, и доказывает, что не стоит обращать слишком много внимания на внешний вид. Хоть он совсем не был похож на своих красивых братьев, а казался даже смешным из-за своего маленького роста, двух горбов и длинных, будто ослиных ушей, - именно он оказался самым ценным другом Ивану, будучи готовым в любой момент оказать ему помощь.
В общем, сказка действительно не только очень интересная, но и поучительная, ведь показывает читателям что хорошие люди, не смотря ни на какие козни, все равно рано или поздно выйдут победителями, а нечестные и плохие – сполна заплатят за все свои прогрешения, как тот же царь, сварившийся из-за своего коварства в кипящем молоке.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter .
Часть 3
Доселева Макар огороды копал,
а нынече Макар в воеводы попал.
Та-ра-ра-ли, та-ра-ра!
Вышли кони со двора;
Вот крестьяне их поймали
Да покрепче привязали.
Сидит ворон на дубу,
Он играет во трубу;
Как во трубушку играет,
Православных потешает:
«Эй! Послушай, люд честной!
Жили-были муж с женой;
Муж-то примется за шутки,
А жена за прибаутки,
И пойдёт у них тут пир,
Что на весь крещёный мир!»
Это присказка ведётся,
Сказка послее начнётся.
Как у наших у ворот
Муха песенку поёт:
«Что дадите мне за вестку?
Бьёт свекровь свою невестку:
Посадила на шесток,
Привязала за шнурок,
Ручки к ножкам притянула,
Ножку правую разула:
«Не ходи ты по зарям!
Не кажися молодцам!»
Это присказка велася,
Вот и сказка началася.
Ну-с, так едет наш Иван
За кольцом на окиян.
Горбунок летит как ветер.
И в почин на первый вечер
Вёрст сто тысяч отмахал
И нигде не отдыхал.
Подъезжая к окияну,
Говорит коне Ивану:
«Ну, Иванушка, смотри,
Вот минутки через три
Мы приедем на поляну -
Прямо к морю-окияну;
Поперёк его лежит
Чудо-юдо Рыба-кит;
Десять лет уж он страдает,
А доселева не знает,
Чем прощенье получить:
Он начнёт тебя просить,
Чтоб ты в Солнцевом селенье
Попросил ему прощенье;
Ты исполнить обещай,
Да, смотри, не забывай!»
Вот въезжает на поляну
Прямо к морю-окияну;
Поперёк его лежит
Чудо-юдо Рыба-кит.
Все бока его изрыты.
Частоколы в рёбра вбиты,
На хвосте сыр-бор шумит,
На спине село стоит;
Мужички на губе пашут,
Между глаз мальчишки пляшут,
А в дуброве, меж усов,
Ищут девушки грибов.
Вот конёк бежит по киту,
По костям стучит копытом.
Чудо-юдо Рыба-кит
Так проезжим говорит,
Рот широкий отворяя,
Тяжко, горько воздыхая:
«Путь-дорога, господа!
Вы откуда и куда?» -
«Мы послы от Царь-девицы,
Едем оба из столицы, -
Говорит ему конёк, -
К Солнцу прямо на восток,
Во хоромы золотые». -
«Так нельзя ль, отцы родные,
Вам у Солнышка спросить:
Долго ль мне в опале быть,
И за кои прегрешенья
Я терплю беды-мученья?» -
«Ладно, ладно, Рыба-кит!» -
Наш Иван ему кричит.
«Будь отец мне милосердный!
Вишь, как мучуся я, бедный!
Десять лет уж тут лежу...
Я и сам те услужу!..» -
Кит Ивана умоляет,
Сам же горько воздыхает.
«Ладно. Ладно, Рыба-кит!» -
Наш Иван ему кричит.
Тут конёк под ним забился,
Прыг на берег и пустился:
Только видно, как песок,
Вьётся вихорем у ног.
Едут близко ли, далёко,
Едут низко ли, высоко
И увидели ль кого -
Я не знаю ничего.
Скоро сказка говорится,
Дело мешкотно творится.
Только, братца, я узнал,
Что конёк туда вбежал,
Где (я слышал стороною)
Небо сходится с землёю,
Где крестьянки лён прядут,
Прялки на небо кладут.
Тут Иван с землёй простился
И на небе очутился,
И поехал, будто князь,
Шапка набок, подбодрясь.
«Эко диво! Эко диво!
Наше царство хоть красиво, -
Говорит коньку Иван
Средь лазоревых полян, -
А как с небом-то сравнится,
Так под стельку не годится.
Что земля-то!.. Ведь она
И черна-то и грязна;
Здесь земля-то голубая, -
А уж светлая какая!..
Посмотри-ка, горбунок,
Видишь, вон где, на восток,
Словно светится зарница...
Чай, небесная светлица...
Что-то больно высока!» -
Так спросил Иван конька.
«Это терем Царь-девицы,
Нашей будущей царицы, -
Горбунок ему кричит, -
По ночам здесь Солнце спит,
А полуденной порою
Месяц входит для покою».
Подъезжают; у ворот
Из столбов хрустальный свод:
Все столбы те завитые
Хитро в змейки золотые;
На верхушках три звезды,
Вокруг терема сады;
На серебряных там ветках,
В раззолоченных во клетках
Птицы райские живут,
Песни царские поют.
А ведь терем с теремами
Будто город с деревнями;
А на тереме из звёзд -
Православный русский крест.
Вот конёк во двор въезжает;
Наш Иван с него слезает,
В терем к Месяцу идёт
И такую речь ведёт:
«Здравствуй, Месяц Месяцович!
Я – Иванушка Петрович,
Из далёких я сторон
И привёз тебе поклон». -
«Сядь, Иванушка Петрович! -
Молвил Месяц Месяцович. -
И поведай мне вину
В нашу светлую страну
Твоего с земли прихода;
Из какого ты народа,
Как попал ты в этот край, -
Всё скажи мне, не утай». -
«Я с земли пришёл Землянской,
Из страны христианской, -
Говорит, садясь, Иван, -
Переехал окиян
С порученьем от царицы -
В светлый терем поклониться
И сказать вот так, постой!
«Ты скажи моей родной:
Дочь её узнать желает,
Для чего она скрывает
По три ночи, по три дня
Лик какой-то от меня;
И зачем мой братец красный
Завернулся в мрак ненастный
И в туманной вышине
Не пошлёт луча ко мне?»
Так, кажися? Мастерица
Говорить красно царица;
Не припомнишь всё сполна,
Что сказала мне она». -
«А какая то царица?»
«Это, знаешь, Царь-девица». -
«Царь-девица?.. Так она,
Что ль, тобой увезена?» -
Вскрикнул Месяц Месяцович.
А Иванушка Петрович
Говорит: «Известно, мной!
Вишь, я царский стремянной;
Ну, так царь меня отправил,
Чтобы я её доставил
В три недели во дворец;
А не то меня отец
Посадить грозился на кол».
Месяц с радости заплакал,
Ну Ивана обнимать,
Целовать и миловать.
«Ах, Иванушка Петрович! -
Молвил Месяц Месяцович. -
Ты принёс такую весть,
Что не знаю, чем и счесть!
А уж как мы горевали,
Что царевну потеряли!..
Оттого-то, видишь, я
По три ночи, по три дня
В тёмном облаке ходила,
Всё грустила да грустила,
Трое суток не спала,
Крошки хлеба не брала,
Оттого-то сын мой красный
Завернулся в мрак ненастный,
Луч свой жаркий погасил,
Миру божью не светил:
Всё грустил, вишь, по сестрице,
Той ли красной Царь-девице.
Что, здорова ли она?
Не грустна ли, не больна?» -
«Всем бы, кажется, красотка,
Да у ней, кажись, сухотка:
Ну, как спичка, слышь, тонка,
Чай в обхват-то три вершка;
Вот как замуж-то поспеет,
Так небось и потолстеет:
Царь, слышь, женится на ней».
Месяц вскрикнул: «Ах, злодей!
Вздумал в семьдесят жениться
На молоденькой девице!
Да стою я крепко в том -
Просидит он женихом!
Вишь, что старый хрен затеял:
Хочет жать там, где не сеял!
Полно, лаком больно стал!»
Тут Иван опять сказал:
«Есть ещё к тебе прошенье,
То о китовом прощенье...
Есть, вишь, море; чудо-кит
Поперёк его лежит:
Все бока его изрыты,
Частоколы в рёбра вбиты...
Он, бедняк, меня прошал,
Чтобы я тебя спрошал:
Скоро ль кончится мученье?
Чем сыскать ему прощенье?
И на что он тут лежит?»
Месяц ясный говорит:
«Он за то несёт мученье,
Что без божия веленья
Проглотил среди морей
Три десятка кораблей.
Если даст он им свободу,
Снимет бог с него невзгоду.
Вмиг все раны заживит,
Долгим веком наградит».
Тут Иванушка поднялся,
С светлым Месяцем прощался,
Крепко шею обнимал,
Трижды в щёки целовал
«Ну, Иванушка Петрович! -
Молвил Месяц Месяцович. -
Благодарствую тебя
За сынка и за себя.
Отнеси благословенье
Нашей дочке в утешенье
И скажи моей родной:
«Мать твоя всегда с тобой;
Полно плакать и крушиться:
Скоро грусть твоя решится, -
И не старый, с бородой,
А красавец молодой
Поведёт тебя к налою.»
Ну, прощай же! Бог с тобою!»
Поклонившись, как умел,
На конька Иван тут сел,
Свистнул, будто витязь знатный,
И пустился в путь обратный.
На другой день наш Иван
Вновь пришёл на окиян.
Вот конёк бежит по киту,
По костям стучит копытом.
Чудо-юдо Рыба-кит
Так, вздохнувши, говорит:
«Что, отцы, моё прошенье?
Получу ль когда прощенье?» -
«Погоди ты, Рыба-кит!» -
Тут конёк ему кричит.
Вот в село он прибегает,
Мужичков к себе сзывает,
Чёрной гривкою трясёт
И такую речь ведёт:
«Эй, послушайте, миряне,
Православны христиане!
Коль не хочет кто из вас
К водяному сесть в приказ,
Убирайся вмиг отсюда.
Здесь тотчас случится чудо:
Море сильно закипит,
Повернётся Рыба-кит...»
Тут крестьяне и миряне,
Православны христиане,
Закричали: «Быть бедам!»
И пустились по домам.
Все телеги собирали;
В них, не мешкая, поклали
Всё, что было живота,
И оставили кита.
Утро с полднем повстречалось,
А в селе уж не осталось
Ни одной души живой,
Словно шёл Мамай войной!
Тут конёк на хвост вбегает,
К перьям близко прилегает
И что мочи есть кричит:
«Чудо-юдо Рыба-кит!
Оттого твои мученья,
Что без божия веленья
Проглотил ты средь морей
Три десятка кораблей.
Если дашь ты им свободу,
Снимет бог с тебя невзгоду,
Вмиг все раны заживит,
Веком долгим наградит».
И окончив речь такую,
Закусил узду стальную,
Понатужился – и вмиг
На далёкий берег прыг.
Чудо-кит зашевелился,
Словно холм поворотился,
Начал море волновать
И из челюстей бросать
Корабли за кораблями
С парусами и гребцами.
Тут поднялся шум такой,
Что проснулся царь морской:
В пушки медные палили,
В трубы кованы трубили;
Белый парус поднялся,
Флаг на мачте развился;
Поп с причетом всем служебным
Пел на палубе молебны;
А гребцов весёлый ряд
Грянул песню наподхват:
«Как по моречку, по морю,
По широкому раздолью,
Что по самый край земли,
Выбегают корабли...»
Волны моря заклубились,
Корабли из глаз сокрылись.
Рот широкий отворяя,
Плёсом волны разбивая:
«Чем вам, други, услужить?
Чем за службу наградить?
Надо ль раковин цветистых?
Надо ль рыбок золотистых?
Надо ль крупных жемчугов?
Всё достать для вас готов!» -
«Нет, кит-рыба, нам в награду
Ничего того не надо, -
Говорит ему Иван, -
Лучше перстень нам достань, -
Перстень, знаешь. Царь-девицы,
Нашей будущей царицы». -
«Ладно, ладно! Для дружка
И серёжку из ушка!
Отыщу я до зарницы
Перстень красной Царь-девицы», -
Кит Ивану отвечал
И, как ключ, на дно упал.
Осетриный весь народ
И такую речь ведёт:
«Вы достаньте до зарницы
Перстень красной Царь-девицы,
Скрытый в ящичке на дне.
Кто его доставит мне,
Награжу того я чином:
Будет думным дворянином.
Если ж умный мой приказ
Не исполните... я вас!..»
Осетры тут поклонились
И в порядке удалились.
Через несколько часов
Двое белых осетров
К киту медленно подплыли
И смиренно говорили:
«Царь великий! Не гневись!
Мы всё море уж, кажись,
Исходили и изрыли,
Но и знаку не открыли.
Только Ёрш один из нас
Совершил бы твой приказ:
Он по всем морям гуляет,
Так уж, верно, перстень знает;
Но его, как бы назло,
Уж куда-то унесло».
«Отыскать его в минуту
И послать в мою каюту!» -
Кит сердито закричал
И усами закачал.
Осетры тут поклонились,
В земский суд бежать пустились
И велели в тот же час
От кита писать указ,
Чтоб гонцов скорей послали
И Ерша того поймали.
Лещ, услыша сей приказ,
Именной писал указ;
Сом (советником он звался)
Под указом подписался;
Чёрный рак указ сложил
И печати приложил.
Двух дельфинов тут призвали
И, отдав указ, сказали,
Чтоб, от имени царя,
Обежали все моря
И того Ерша-гуляку,
Крикуна и забияку,
Где бы ни было, нашли,
К государю привели.
Тут дельфины поклонились
И Ерша искать пустились.
Ищут час они в морях,
Ищут час они в реках,
Все озёра исходили,
Все проливы переплыли,
Не могли Ерша сыскать
И вернулися назад,
Чуть не плача от печали...
Вдруг дельфины услыхали,
Где-то в маленьком пруде
Крик неслыханный в воде.
В пруд дельфины завернули
И на дно его нырнули, -
Глядь: в пруде, под камышом,
Ёрш дерётся с Карасём.
«Смирно! Черти б вас побрали!
Вишь, содом какой подняли,
Словно важные бойцы!» -
Закричали им гонцы.
«Ну, а вам какое дело? -
Ёрш кричит дельфинам смело. -
Я шутить ведь не люблю,
Разом всех переколю!» -
«Ох ты, вечная гуляка,
И крикун, и забияка!
Всё бы, дрянь, тебе гулять,
Всё бы драться да кричать.
Дома – нет ведь, не сидится!..
Ну, да что с тобой рядиться, -
Вот тебе царёв указ,
Чтоб ты плыл к нему тотчас».
Тут проказника дельфины
Подхватили под щетины
И отправились назад.
Ёрш ну рваться и кричать:
«Будьте милостивы, братцы!
Дайте чуточку подраться.
Распроклятый тот Карась
Поносил меня вчерась
При честном при всём собранье
Неподобной разной бранью...»
Долго Ёрш ещё кричал,
Наконец и замолчал;
А проказника дельфины
Всё тащили за щетины,
Ничего не говоря,
И явились пред царя.
«Что ты долго не являлся?
Где ты, вражий сын, шатался?» -
Кит со гневом закричал.
На колени Ёрш упал,
И, признавшись в преступленье,
Он молился о прощенье.
«Ну, уж бог тебя простит! -
Кит державный говорит. -
Но за то твоё прощенье
Ты исполни повеленье».
«Рад стараться, Чудо-кит!» -
На коленях Ёрш пищит.
«Ты по всем морям гуляешь,
Так уж, верно, перстень знаешь
Царь-девицы?» – «Как не знать!
Можем разом отыскать». -
«Так ступай же поскорее
Да сыщи его живее!»
Тут, отдав царю поклон,
Ёрш пошёл, согнувшись, вон.
С царской дворней побранился,
За плотвой поволочился
И салакушкам шести
Нос разбил он на пути.
Совершив такое дело
В омут кинулся он смело
И в подводной глубине
Вырыл ящичек на дне -
Пуд по крайней мере во сто.
«О, здесь дело-то не просто!»
И давай из всех морей
Ёрш скликать к себе сельдей.
Сельди духом собралися,
Сундучок тащить взялися,
Только слышно и всего -
«У-у-у!» да «О-о-о!».
Но сколь сильно ни кричали,
Животы лишь надорвали,
А проклятый сундучок
Не дался и на вершок.
«Настоящие селёдки!
Вам кнута бы вместо водки!» -
Крикнул Ёрш со всех сердцов
И нырнул по осетров.
Осетры тут приплывают
И без крика подымают
Крепко ввязнувший в песок
С перстнем красный сундучок.
«Ну, ребятушки, смотрите,
Вы к царю теперь плывите,
Я ж пойду теперь ко дну
Да немножко отдохну:
Что-то сон одолевает,
Так глаза вот и смыкает...»
Осетры к царю плывут,
Ёрш-гуляка прямо в пруд
(Из которого дельфины
Утащили за щетины).
Чай, додраться с Карасём, -
Я не ведаю о том.
Но теперь мы с ним простимся
И к Ивану возвратимся.
Тихо море-окиян.
На песке сидит Иван,
Ждёт кита из синя моря
И мурлыкает от горя;
Повалившись на песок,
Дремлет верный горбунок,
Время к вечеру клонилось;
Вот уж солнышко спустилось;
Тихим пламенем горя,
Развернулася заря.
А кита не тут-то было.
«Чтоб те, вора, задавило!
Вишь, какой морской шайтан! -
Говорит себе Иван. -
Обещался до зарницы
Вынесть перстень Царь-девицы,
А доселе не сыскал,
Окаянный зубоскал!
А уж солнышко-то село,
И...» Тут море закипело:
Появился чудо-кит
И к Ивану говорит:
«За твоё благодеянье
Я исполнил обещанье».
С этим словом сундучок
Брякнул плотно на песок,
Только берег закачался.
«Ну, теперь я расквитался.
Если ж вновь принужусь я,
Позови опять меня;
Твоего благодеянья
Не забыть мне... До свиданья!»
Тут Кит-чудо замолчал
И, всплеснув, на дно упал.
Горбунок-конёк проснулся,
Встал на лапки, отряхнулся,
На Иванушку взглянул
И четырежды прыгнул.
«Ай да Кит Китович! Славно!
Долг свой выполнил исправно!
Ну, спасибо, Рыба-кит! -
Горбунок-конёк кричит. -
Что ж, хозяин, одевайся,
В путь-дорожку отправляйся;
Три денька ведь уж прошло:
Завтра срочное число,
Чай, старик уж умирает».
Тут Ванюша отвечает:
«Рад бы радостью поднять;
Да ведь силы не занять!
Сундучишко больно плотен,
Чай, чертей в него пять сотен
Кит проклятый насажал.
Я уж трижды подымал:
Тяжесть страшная такая!»
Тут конёк, не отвечая,
Поднял ящичек ногой,
Будто камышек какой,
И взмахнул к себе на шею.
«Ну, Иван, садись скорее!
Помни, завтра минет срок,
А обратный путь далёк».
Стал четвёртый день зориться,
Наш Иван уже в столице.
Царь с крыльца к нему бежит, -
«Что кольцо моё?» – кричит.
Тут Иван с конька слезает
И преважно отвечает:
«Вот тебе и сундучок!
Да вели-ка скликать полк:
Сундучишко мал хоть на вид,
Да и дьявола задавит».
Царь тотчас стрельцов позвал
И не медля приказал
Сундучок отнесть в светлицу.
Сам пошёл по Царь-девицу.
«Перстень твой, душа, найден, -
Сладкогласно молвил он, -
И теперь, примолвить снова,
Нет препятства никакого
Завтра утром, светик мой,
Обвенчаться мне с тобой.
Но не хочешь ли, дружочек,
Свой увидеть перстенёчек?
Он в дворце моём лежит».
Царь-девица говорит:
«Знаю, знаю! Но, признаться,
Нам нельзя ещё венчаться». -
«Отчего же, светик мой?
Я люблю тебя душой,
Мне, прости ты мою смелость,
Страх жениться захотелось.
Если ж ты... то я умру
Завтра ж с горя поутру.
Сжалься, матушка царица!»
Говорит ему девица:
«Но взгляни-ка, ты ведь сед;
Мне пятнадцать только лет:
Как же можно нам венчаться?
Все цари начнут смеяться,
Дед-то, скажут, внуку взял!»
Царь со гневом закричал:
«Пусть-ка только засмеются -
У меня как раз свернутся:
Все их царства полоню!
Весь их род искореню!» -
«Пусть не станут и смеяться,
Всё не можно нам венчаться. -
Не растут зимой цветы:
Я красавица, а ты?..
Чем ты можешь похвалиться?» -
Говорит ему девица.
«Я хоть стар, да я удал! -
Царь царице отвечал. -
Как немножко приберуся,
Хоть кому так покажуся
Разудалым молодцом.
Ну, да что нам нужды в том?
Лишь бы только нам жениться».
Говорит ему девица:
«А такая в том нужда,
Что не выйду никогда
За дурного, за седого,
За беззубого такого!»
Царь в затылке почесал
И, нахмуряся, сказал:
«Что ж мне делать-то, царица?
Страх как хочется жениться;
Ты же, ровно на беду:
Не пойду да не пойду!» -
«Не пойду я за седого, -
Царь-девица молвит снова. -
Стань, как прежде, молодец, -
Я тотчас же под венец». -
«Вспомни, матушка царица,
Ведь нельзя переродиться;
Чудо бог один творит».
Царь-девица говорит:
«Коль себя не пожалеешь,
Ты опять помолодеешь.
Слушай: завтра на заре
На широком на дворе
Должен челядь ты заставить
Три котла больших поставить
И костры под них сложить.
Первый надобно налить
До краёв водой студёной,
А второй – водой варёной,
А последний – молоком,
Вскипятя его ключом.
Вот, коль хочешь ты жениться
И красавцем учиниться -
Ты, без платья, налегке,
Искупайся в молоке;
Тут побудь в воде варёной,
А потом ещё в студёной.
И скажу тебе, отец,
Будешь знатный молодец!»
Царь не вымолвил ни слова,
Кликнул тотчас стремяннова.
«Что, опять на окиян? -
Говорит царю Иван. -
Нет, уж дудки, ваша милость!
Уж и то во мне всё сбилось.
Не поеду ни за что!» -
«Нет, Иванушка, не то,
Завтра я хочу заставить
На дворе котлы поставить
И костры под них сложить.
Первый думаю налить
До краёв водой студёной,
А второй – водой варёной,
А последний – молоком,
Вскипятя его ключом.
Ты же должен постараться,
Пробы ради, искупаться
В этих трёх больших котлах,
В молоке и двух водах». -
«Вишь, откуда подъезжает! -
Речь Иван тут начинает. -
Шпарят только поросят,
Да индюшек, да цыплят;
Я ведь, глянь, не поросёнок,
Не индюшка, не цыплёнок,
Вот в холодной, так оно
Искупаться бы можно,
А подваривать как станешь,
Так меня и не заманишь.
Полно, царь, хитрить-мудрить
Да Ивана проводить!»
Царь, затрясши бородою:
«Что? Рядиться мне с тобою? -
Закричал он.– Но смотри!
Если ты в рассвет зари
Не исполнишь повеленье, -
Я отдам тебя в мученье,
Прикажу тебя пытать,
По кусочкам разрывать.
Вон отсюда, болесть злая!»
Тут Иванушка, рыдая,
Поплёлся на сеновал,
Где конёк его лежал.
«Что, Иванушка, невесел?
Что головушку повесил? -
Говорит ему конёк. -
Чай, наш старый женишок
Снова выкинул затею?»
Пал Иван к коньку на шею,
Обнимал и целовал.
«Ох, беда, конёк!– сказал. -
Царь вконец меня сбывает;
Сам подумай, заставляет
Искупаться мне в котлах,
В молоке и двух водах:
Как в одной воде студёной,
А в другой воде варёной,
Молоко, слышь, кипяток».
Говорит ему конёк:
«Вот уж служба, так уж служба!
Тут нужна моя вся дружба.
Как же к слову не сказать:
Лучше б нам пера не брать;
От него-то, от злодея,
Столько бед тебе на шею...
Ну, не плачь же, бог с тобой!
Сладим как-нибудь с бедой.
И скорее сам я сгину,
Чем тебя, Иван, покину.
Слушай, завтра на заре
В те поры, как на дворе
Ты разденешься, как должно,
Ты скажи царю: «Не можно ль,
Ваша милость, приказать
Горбунка ко мне послать,
Чтоб впоследни с ним проститься».
Царь на это согласится.
Вот как я хвостом махну,
В те котлы мордой макну,
На тебя два раза прысну,
Громким посвистом присвистну,
Ты, смотри же, не зевай:
В молоко сперва ныряй,
Тут в котёл с водой варёной,
А оттудова в студёной.
А теперича молись
Да спокойно спать ложись».
На другой день, утром рано,
Разбудил конёк Ивана:
«Эй, хозяин, полно спать!
Время службу исполнять».
Тут Ванюша почесался,
Потянулся и поднялся,
Помолился на забор
И пошёл к царю во двор.
Там котлы уже кипели;
Подле них рядком сидели
Кучера и повара
И служители двора;
Дров усердно прибавляли,
Об Иване толковали
Втихомолку меж собой
И смеялися порой.
Вот и двери растворились,
Царь с царицей появились
И готовимся с крыльца
Посмотреть на удальца.
«Ну, Ванюша, раздевайся
И в котлах, брат, покупайся!» -
Царь Ивану закричал.
Тут Иван одежду снял,
Ничего не отвечая.
А царица молодая,
Чтоб не видеть наготу,
Завернулася в фату.
Вот Иван к котлам поднялся,
Глянул в них – и зачесался.
«Что же ты, Ванюша, стал? -
Царь опять ему вскричал. -
Исполняй-ка, брат, что должно!»
Говорит Иван: «Не можно ль,
Ваша милость, приказать
Горбунка ко мне послать?
Я впоследни б с ним простился».
Царь, подумав, согласился
И изволил приказать
Горбунка к нему послать.
Тут слуга конька приводит
И к сторонке сам отходит.
Вот конёк хвостом махнул,
В те котлы мордой макнул,
На Ивана дважды прыснул,
Громким посвистом присвистнул,
На конька Иван взглянул
И в котёл тотчас нырнул,
Тут в другой, там в третий тоже,
И такой он стал пригожий,
Что ни в сказке не сказать,
Ни пером не написать!
Вот он в платье нарядился,
Царь-девице поклонился,
Осмотрелся, подбодрясь,
С важным видом, будто князь.
«Эко диво!– все кричали. -
Мы и слыхом не слыхали,
Чтобы льзя похорошеть!»
Царь велел себя раздеть,
Два раза перекрестился, -
Бух в котёл – и там сварился!
Царь-девица тут встаёт,
Знак к молчанью подаёт,
Покрывало поднимает
И к прислужникам вещает:
«Царь велел вам долго жить!
Я хочу царицей быть.
Люба ль я вам? Отвечайте!
Если люба, то признайте
Володетелем всего -
И супруга моего!»
Тут царица замолчала,
На Ивана показала.
«Люба, люба!– все кричат. -
За тебя хоть в самый ад!
Твоего ради талана
Признаём царя Ивана!»
Царь царицу тут берёт,
В церковь божию ведёт,
И с невестой молодою
Он обходит вкруг налою.
Пушки с крепости палят;
В трубы кованы трубят;
Все подвалы отворяют
Бочки с фряжским выставляют,
И, напившися, народ
Что есть мочушки дерёт:
«Здравствуй, царь наш со царицей!
С распрекрасной Царь-девицей!»
Во дворце же пир горой:
Вина льются там рекой;
За дубовыми столами
Пьют бояре со князьями,
Сердцу любо! Я там был,
Мёд, вино и пиво пил;
По усам хоть и бежало,
В рот ни капли не попало.
Страница 1 из 3
Часть первая. Начинается сказка сказываться…
За горами, за лесами,
За широкими морями,
Против неба - на земле
Жил старик в одном селе.
У старинушки три сына:
Старший умный был детина,
Средний был и так и сяк,
Младший вовсе был дурак.
Братья сеяли пшеницу
Да возили в град-столицу:
Знать, столица та была
Недалече от села.
Там пшеницу продавали,
Деньги счетом принимали
И с набитою сумой
Возвращалися домой.
В долгом времени аль вскоре
Приключилося им горе:
Кто-то в поле стал ходить
И пшеницу шевелить.
Мужички такой печали
Отродяся не видали;
Стали думать да гадать -
Как бы вора соглядать;
Наконец они смекнули,
Чтоб стоять на карауле,
Хлеб ночами поберечь,
Злого вора подстеречь.
Вот, как стало лишь смеркаться,
Начал старший брат сбираться:
Вынул вилы и топор
И отправился в дозор.
Ночь ненастная настала,
На него боязнь напала,
И со страхов наш мужик
Закопался под сенник.
Ночь проходит, день приходит;
С сенника дозорный сходит
И, облив себя водой,
Стал стучаться под избой:
"Эй вы, сонные тетери!
Отворяйте брату двери,
Под дождем я весь промок
С головы до самых ног".
Братья двери отворили,
Караульщика впустили,
Стали спрашивать его:
Не видал ли он чего?
Караульщик помолился,
Вправо, влево поклонился
И, прокашлявшись, сказал:
"Я всю ноченьку не спал;
На мое ж притом несчастье,
Было страшное ненастье:
Дождь вот так ливмя и лил,
Рубашонку всю смочил.
Уж куда как было скучно!..
Впрочем, все благополучно".
Похвалил его отец:
"Ты, Данило, молодец!
Ты вот, так сказать, примерно,
Сослужил мне службу верно,
То есть, будучи при всем,
Не ударил в грязь лицом".
Стало сызнова смеркаться;
Средний брат пошел сбираться:
Взял и вилы и топор
И отправился в дозор.
Ночь холодная настала,
Дрожь на малого напала,
Зубы начали плясать;
Он ударился бежать -
И всю ночь ходил дозором
У соседки под забором.
Жутко было молодцу!
Но вот утро. Он к крыльцу:
"Эй вы, сони! Что вы спите!
Брату двери отворите;
Ночью страшный был мороз,-
До животиков промерз".
Братья двери отворили,
Караульщика впустили,
Стали спрашивать его:
Не видал ли он чего?
Караульщик помолился,
Вправо, влево поклонился
И сквозь зубы отвечал:
"Всю я ноченьку не спал,
Да, к моей судьбе несчастной,
Ночью холод был ужасный,
До сердцов меня пробрал;
Всю я ночку проскакал;
Слишком было несподручно...
Впрочем, все благополучно".
И сказал ему отец:
"Ты, Гаврило, молодец!"
Стало в третий раз смеркаться,
Надо младшему сбираться;
Он и усом не ведет,
На печи в углу поет
Изо всей дурацкой мочи:
"Распрекрасные вы очи!"
Братья ну ему пенять,
Стали в поле погонять,
Он ни с места. Наконец
Подошел к нему отец,
Говорит ему: "Послушай,
Побегай в дозор, Ванюша.
Я куплю тебе лубков,
Дам гороху и бобов".
Тут Иван с печи слезает,
Малахай свой надевает,
Хлеб за пазуху кладет,
Караул держать идет.
Поле все Иван обходит,
Озираючись кругом,
И садится под кустом;
Звезды на небе считает
Да краюшку уплетает.
Вдруг о полночь конь заржал...
Караульщик наш привстал,
Посмотрел под рукавицу
И увидел кобылицу.
Кобылица та была
Вся, как зимний снег, бела,
Грива в землю, золотая,
В мелки кольца завитая.
"Эхе-хе! так вот какой
Наш воришко!.. Но, постой,
Я шутить ведь, не умею,
Разом сяду те на шею.
Вишь, какая саранча!"
И, минуту улуча,
К кобылице подбегает,
За волнистый хвост хватает
И прыгнул к ней на хребет -
Только задом наперед.
Кобылица молодая,
Очью бешено сверкая,
Змеем голову свила
И пустилась, как стрела.
Вьется кругом над полями,
Виснет пластью надо рвами,
Мчится скоком по горам,
Ходит дыбом по лесам,
Хочет силой аль обманом,
Лишь бы справиться с Иваном.
Но Иван и сам не прост -
Крепко держится за хвост.
Наконец она устала.
"Ну, Иван, - ему сказала,-
Коль умел ты усидеть,
Так тебе мной и владеть.
Дай мне место для покою
Да ухаживай за мною
Сколько смыслишь. Да смотри:
По три утренни зари
Выпущай меня на волю
Погулять по чисту полю.
По исходе же трех дней
Двух рожу тебе коней -
Да таких, каких поныне
Не бывало и в помине;
Да еще рожу конька
Ростом только в три вершка,
На спине с двумя горбами
Да с аршинными ушами.
Двух коней, коль хошь, продай,
Но конька не отдавай
Ни за пояс, ни за шапку,
Ни за черную, слышь, бабку.
На земле и под землей
Он товарищ будет твой:
Он зимой тебя согреет,
Летом холодом обвеет,
В голод хлебом угостит,
В жажду медом напоит.
Я же снова выйду в поле
Силы пробовать на воле".
"Ладно", - думает Иван
И в пастуший балаган
Кобылицу загоняет,
Дверь рогожей закрывает
И, лишь только рассвело,
Отправляется в село,
Напевая громко песню:
"Ходил молодец на Пресню".
Вот он всходит на крыльцо,
Вот хватает за кольцо,
Что есть силы в дверь стучится,
Чуть что кровля не валится,
И кричит на весь базар,
Словно сделался пожар.
Братья с лавок поскакали,
Заикаяся вскричали:
"Кто стучится сильно так?" -
"Это я, Иван-дурак!"
Братья двери отворили,
Дурака в избу впустили
И давай его ругать, -
Как он смел их так пугать!
А Иван наш, не снимая
Ни лаптей, ни малахая,
Отправляется на печь
И ведет оттуда речь
Про ночное похожденье,
Всем ушам на удивленье:
"Всю я ноченьку не спал,
Звезды на небе считал;
Месяц, ровно, тоже светил, -
Я порядком не приметил.
Вдруг приходит дьявол сам,
С бородою и с усам;
Рожа словно как у кошки,
А глаза-то-что те плошки!
Вот и стал тот черт скакать
И зерно хвостом сбивать.
Я шутить ведь не умею -
И вскочи ему на шею.
Уж таскал же он, таскал,
Чуть башки мне не сломал,
Но и я ведь сам не промах,
Слышь, держал его как в жомах.
Бился, бился мой хитрец
И взмолился наконец:
"Не губи меня со света!
Целый год тебе за это
Обещаюсь смирно жить,
Православных не мутить".
Я, слышь, слов-то не померил,
Да чертенку и поверил".
Тут рассказчик замолчал,
Позевнул и задремал.
Братья, сколько ни серчали,
Не смогли - захохотали,
Ухватившись под бока,
Над рассказом дурака.
Сам старик не мог сдержаться,
Чтоб до слез не посмеяться,
Хоть смеяться - так оно
Старикам уж и грешно.
Много ль времени аль мало
С этой ночи пробежало,-
Я про это ничего
Не слыхал ни от кого.
Ну, да что нам в том за дело,
Год ли, два ли пролетело, -
Ведь за ними не бежать...
Станем сказку продолжать.
Ну-с, так вот что! Раз Данило
(В праздник, помнится, то было),
Натянувшись зельно пьян,
Затащился в балаган.
Что ж он видит? - Прекрасивых
Двух коней золотогривых
Да игрушечку-конька
Ростом только в три вершка,
На спине с двумя горбами
Да с аршинными ушами.
"Хм! Теперь-то я узнал,
Для чего здесь дурень спал!" -
Говорит себе Данило...
Чудо разом хмель посбило;
Вот Данило в дом бежит
И Гавриле говорит:
"Посмотри, каких красивых
Двух коней золотогривых
Наш дурак себе достал:
Ты и слыхом не слыхал".
И Данило да Гаврило,
Что в ногах их мочи было,
По крапиве прямиком
Так и дуют босиком.
Спотыкнувшися три раза,
Починивши оба глаза,
Потирая здесь и там,
Входят братья к двум коням.
Кони ржали и храпели,
Очи яхонтом горели;
В мелки кольца завитой,
Хвост струился золотой,
И алмазные копыты
Крупным жемчугом обиты.
Любо-дорого смотреть!
Лишь царю б на них сидеть!
Братья так на них смотрели,
Что чуть-чуть не окривели.
"Где он это их достал? -
Старший среднему сказал. -
Но давно уж речь ведется,
Что лишь дурням клад дается,
Ты ж хоть лоб себе разбей,
Так не выбьешь двух рублей.
Ну, Гаврило, в ту седмицу
Отведем-ка их в столицу;
Там боярам продадим,
Деньги ровно поделим.
А с деньжонками, сам знаешь,
И попьешь и погуляешь,
Только хлопни по мешку.
А благому дураку
Недостанет ведь догадки,
Где гостят его лошадки;
Пусть их ищет там и сям.
Ну, приятель, по рукам!"
Братья разом согласились,
Обнялись, перекрестились
И вернулися домой,
Говоря промеж собой
Про коней и про пирушку
И про чудную зверушку.
Время катит чередом,
Час за часом, день за днем.
И на первую седмицу
Братья едут в град-столицу,
Чтоб товар свой там продать
И на пристани узнать,
Не пришли ли с кораблями
Немцы в город за холстами
И нейдет ли царь Салтан
Басурманить христиан.
Вот иконам помолились,
У отца благословились,
Взяли двух коней тайком
И отправились тишком.
Вечер к ночи пробирался;
На ночлег Иван собрался;
Вдоль по улице идет,
Ест краюшку да поет.
Вот он поля достигает,
Руки в боки подпирает
И с прискочкой, словно пан,
Боком входит в балаган.
Все по-прежнему стояло,
Но коней как не бывало;
Лишь игрушка-горбунок
У его вертелся ног,
Хлопал с радости ушами
Да приплясывал ногами.
Как завоет тут Иван,
Опершись о балаган:
"Ой вы, кони буры-сивы,
Добры кони златогривы!
Я ль вас, други, не ласкал,
Да какой вас черт украл?
Чтоб пропасть ему, собаке!
Чтоб издохнуть в буераке!
Чтоб ему на том свету
Провалиться на мосту!
Ой вы, кони буры-сивы,
Добры кони златогривы!"
Тут конек ему заржал.
"Не тужи, Иван, - сказал, -
Велика беда, не спорю,
Но могу помочь я горю.
Ты на черта не клепли:
Братья коников свели.
Ну, да что болтать пустое,
Будь, Иванушка, в покое.
На меня скорей садись,
Только знай себе держись;
Я хоть росту небольшого,
Да сменю коня другого:
Как пущусь да побегу,
Так и беса настигу".
Тут конек пред ним ложится;
На конька Иван садится,
Уши в загреби берет,
Что есть мочушки ревет.
Горбунок-конек встряхнулся,
Встал на лапки, встрепенулся,
Хлопнул гривкой, захрапел
И стрелою полетел;
Только пыльными клубами
Вихорь вился под ногами.
И в два мига, коль не в миг,
Наш Иван воров настиг.
Братья, то есть, испугались,
Зачесались и замялись.
А Иван им стал кричать:
"Стыдно, братья, воровать!
Хоть Ивана вы умнее,
Да Иван-то вас честнее:
Он у вас коней не крал".
Старший, корчась, тут сказал:
"Дорогой наш брат Иваша,
Что переться - дело наше!
Но возьми же ты в расчет
Некорыстный наш живот.
Сколь пшеницы мы ни сеем,
Чуть насущный хлеб имеем.
А коли неурожай,
Так хоть в петлю полезай!
Вот в такой большой печали
Мы с Гаврилой толковали
Всю намеднишнюю ночь -
Чем бы горюшку помочь?
Так и этак мы вершили,
Наконец вот так решили:
Чтоб продать твоих коньков
Хоть за тысячу рублев.
А в спасибо, молвить к слову,
Привезти тебе обнову -
Красну шапку с позвонком
Да сапожки с каблучком.
Да к тому ж старик неможет,
Работать уже не может;
А ведь надо ж мыкать век, -
Сам ты умный человек!" -
"Ну, коль этак, так ступайте, -
Говорит Иван, - продайте
Златогривых два коня,
Да возьмите ж и меня".
Братья больно покосились,
Да нельзя же! согласились.
Стало на небе темнеть;
Воздух начал холодеть;
Вот, чтоб им не заблудиться,
Решено остановиться.
Под навесами ветвей
Привязали всех коней,
Принесли с естным лукошко,
Опохмелились немножко
И пошли, что боже даст,
Кто во что из них горазд.
Вот Данило вдруг приметил,
Что огонь вдали засветил.
На Гаврилу он взглянул,
Левым глазом подмигнул
И прикашлянул легонько,
Указав огонь тихонько;
Тут в затылке почесал,
"Эх, как темно! - он сказал. -
Хоть бы месяц этак в шутку
К нам проглянул на минутку,
Все бы легче. А теперь,
Право, хуже мы тетерь...
Да постой-ка... мне сдается,
Что дымок там светлый вьется...
Видишь, эвон!.. Так и есть!..
Вот бы курево развесть!
Чудо было б!.. А послушай,
Побегай-ка, брат Ванюша!
А, признаться, у меня
Ни огнива, ни кремня".
Сам же думает Данило:
"Чтоб тебя там задавило!"
А Гаврило говорит:
"Кто-петь знает, что горит!
Коль станичники пристали
Поминай его, как звали!"
Все пустяк для дурака.
Он садится на конька,
Бьет в круты бока ногами,
Теребит его руками,
Изо всех горланит сил...
Конь взвился, и след простыл.
"Буди с нами крестна сила! -
Закричал тогда Гаврило,
Оградясь крестом святым. -
Что за бес такой под ним!"
Огонек горит светлее,
Горбунок бежит скорее.
Вот уж он перед огнем.
Светит поле словно днем;
Чудный свет кругом струится,
Но не греет, не дымится.
Диву дался тут Иван.
"Что, - сказал он, - за шайтан!
Шапок с пять найдется свету,
А тепла и дыму нету;
Эко чудо-огонек!"
Говорит ему конек:
"Вот уж есть чему дивиться!
Тут лежит перо Жар-птицы,
Но для счастья своего
Не бери себе его.
Много, много непокою
Принесет оно с собою". -
"Говори ты! Как не так!" -
Про себя ворчит дурак;
И, подняв перо Жар-птицы,
Завернул его в тряпицы,
Тряпки в шапку положил
И конька поворотил.
Вот он к братьям приезжает
И на спрос их отвечает:
"Как туда я доскакал,
Пень горелый увидал;
Уж над ним я бился, бился,
Так что чуть не надсадился;
Раздувал его я с час -
Нет ведь, черт возьми, угас!"
Братья целу ночь не спали,
Над Иваном хохотали;
А Иван под воз присел,
Вплоть до утра прохрапел.
Тут коней они впрягали
И в столицу приезжали,
Становились в конный ряд,
Супротив больших палат.
В той столице был обычай:
Коль не скажет городничий -
Ничего не покупать,
Ничего не продавать.
Вот обедня наступает;
Городничий выезжает
В туфлях, в шапке меховой,
С сотней стражи городской.
Рядом едет с ним глашатый,
Длинноусый, бородатый;
"Гости! Лавки отпирайте,
Покупайте, продавайте.
А надсмотрщикам сидеть
Подле лавок и смотреть,
Чтобы не было содому,
Ни давежа, ни погрому,
И чтобы никой урод
Не обманывал народ!"
Гости лавки отпирают,
Люд крещеный закликают:
"Эй, честные господа,
К нам пожалуйте сюда!
Как у нас ли тары-бары,
Всяки разные товары!"
Покупальщики идут,
У гостей товар берут;
Гости денежки считают
Да надсмотрщикам мигают.
Между тем градской отряд
Приезжает в конный ряд;
Смотрит - давка от народу.
Нет ни выходу ни входу;
Так кишмя вот и кишат,
И смеются, и кричат.
Городничий удивился,
Что народ развеселился,
И приказ отряду дал,
Чтоб дорогу прочищал.
"Эй! вы, черти босоноги!
Прочь с дороги! прочь с дороги!"
Закричали усачи
И ударили в бичи.
Тут народ зашевелился,
Шапки снял и расступился.
Пред глазами конный ряд;
Два коня в ряду стоят,
Молодые, вороные,
Вьются гривы золотые,
В мелки кольца завитой,
Хвост струится золотой...
Наш старик, сколь ни был пылок,
Долго тер себе затылок.
"Чуден, - молвил, - божий свет,
Уж каких чудес в нем нет!"
Весь отряд тут поклонился,
Мудрой речи подивился.
Городничий между тем
Наказал престрого всем,
Чтоб коней не покупали,
Не зевали, не кричали;
Что он едет ко двору
Доложить о всем царю.
И, оставив часть отряда,
Он поехал для доклада.
Приезжает во дворец.
"Ты помилуй, царь-отец!-
Городничий восклицает
И всем телом упадает. -
Не вели меня казнить,
Прикажи мне говорить!"
Царь изволил молвить: "Ладно,
Говори, да только складно". -
"Как умею, расскажу:
Городничим я служу;
Верой-правдой исправляю
Эту должность..." - "Знаю, знаю!" -
"Вот сегодня, взяв отряд,
Я поехал в конный ряд.
Приезжаю - тьма народу!
Ну, ни выходу ни входу.
Что тут делать?.. Приказал
Гнать народ, чтоб не мешал.
Так и сталось, царь-надежа!
И поехал я - и что же?
Предо мною конный ряд;
Два коня в ряду стоят,
Молодые, вороные,
Вьются гривы золотые,
В мелки кольца завитой,
Хвост струится золотой,
И алмазные копыты
Крупным жемчугом обиты".
Царь не мог тут усидеть.
"Надо коней поглядеть, -
Говорит он, - да не худо
И завесть такое чудо.
Гей, повозку мне!" И вот
Уж повозка у ворот.
Царь умылся, нарядился
И на рынок покатился;
За царем стрельцов отряд.
Вот он въехал в конный ряд.
На колени все тут пали
И "ура" царю кричали.
Царь раскланялся и вмиг
Молодцом с повозки прыг...
Глаз своих с коней не сводит,
Справа, слева к ним заходит,
Словом ласковым зовет,
По спине их тихо бьет,
Треплет шею их крутую,
Гладит гриву золотую,
И, довольно засмотрясь,
Он спросил, оборотясь
К окружавшим: "Эй, ребята!
Чьи такие жеребята?
Кто хозяин?" Тут Иван,
Руки в боки, словно пан,
Из-за братьев выступает
И, надувшись, отвечает:
"Эта пара, царь, моя,
И хозяин - тоже я". -
"Ну, я пару покупаю!
Продаешь ты?" - "Нет, меняю". -
"Что в промен берешь добра?" -
"Два-пять шапок серебра". -
"То есть, это будет десять".
Царь тотчас велел отвесить
И, по милости своей,
Дал в прибавок пять рублей.
Царь-то был великодушный!
Повели коней в конюшни
Десять конюхов седых,
Все в нашивках золотых,
Все с цветными кушаками
И с сафьянными бичами.
Но дорогой, как на смех,
Кони с ног их сбили всех,
Все уздечки разорвали
И к Ивану прибежали.
Царь отправился назад,
Говорит ему: "Ну, брат,
Пара нашим не дается;
Делать нечего, придется
Во дворце тебе служить.
Будешь в золоте ходить,
В красно платье наряжаться,
Словно в масле сыр кататься,
Всю конюшенну мою
Я в приказ тебе даю,
Царско слово в том порука.
Что, согласен?" - "Эка штука!
Во дворце я буду жить,
Буду в золоте ходить,
В красно платье наряжаться,
Словно в масле сыр кататься,
Весь конюшенный завод
Царь в приказ мне отдает;
То есть, я из огорода
Стану царский воевода.
Чудно дело! Так и быть,
Стану, царь, тебе служить.
Только, чур, со мной не драться
И давать мне высыпаться,
А не то я был таков!"
Тут он кликнул скакунов
И пошел вдоль по столице,
Сам махая рукавицей,
И под песню дурака
Кони пляшут трепака;
А конек его - горбатко -
Так и ломится вприсядку,
К удивленью людям всем.
Два же брата между тем
Деньги царски получили,
В опояски их зашили,
Постучали ендовой
И отправились домой.
Дома дружно поделились,
Оба враз они женились,
Стали жить да поживать
Да Ивана поминать.
Но теперь мы их оставим,
Снова сказкой позабавим
Православных христиан,
Что наделал наш Иван,
Находясь во службе царской,
При конюшне государской;
Как в суседки он попал,
Как перо свое проспал,
Как хитро поймал Жар-птицу,
Как похитил Царь-девицу,
Как он ездил за кольцом,
Как был на небе послом,
Как он в солнцевом селенье
Киту выпросил прощенье;
Как, к числу других затей,
Спас он тридцать кораблей;
Как в котлах он не сварился,
Как красавцем учинился;
Словом: наша речь о том,
Как он сделался царем.