Перспективы применения математических методов в лингвистике. Взаимодействие математики и языкознания

История применения математических методов в лингвистикеЛЕКЦИЯ № 1

план

Становление
структурной лингвистики
на рубеже XIX – ХХ веков.
Применение математических методов
в лингвистике во второй половине ХХ
века.
Перспективы
применения
математических методов в
лингвистике.

Фердинанд де Соссюр (1857-1913) язык как система

собственно язык langue
речь - parole
речевую деятельность
- langage

И.А. Бодуэн де Куртенэ (1845 - 1929)

«Звуки - «атомы» языковой
системы, обладающие
ограниченным количеством
легко измеримых свойств.
Это самый удобный
материал для формальных,
строгих методов
описания.»

Структурная лингвистика –

это совокупность воззрений на язык и
методов его исследования, в основе
которых лежит понимание языка как
знаковой системы с четко выделимыми
структурными элементами (единицами
языка, их классами и пр.) и стремление к
строгому (приближающемуся к точным
наукам) формальному описанию языка.

Ленинградская
фонологическая школа
(Л.В. Щерба) использовала в качестве
основного критерия обобщения звука в
виде фонемы психолингвистический
эксперимент, основанный на анализе
речи носителей языка.
Пражский лингвистический кружок
(Н.С. Трубецкой) разработал теорию
оппозиций – семантическая структура
языка была описана ими как набор
оппозитивно постороенных
семантических единиц – сем.

Применение математических методов в лингвистике во второй половине ХХ века

Американский
дескриптивизм
(Л. Блумфилд и Э. Сепир). Язык
представлялся дескриптивистам в виде
совокупности речевых высказываний.
Формальная грамматика Н. Хомского.
Московская
фонологическая школа,
представителями которой были А.А.
Реформатский, В.Н. Сидоров, П.С.
Кузнецов, А.М. Сухотин, Р.И. Аванесов.

системы машинного перевода

Алгоритм
последовательного перевода
«слово за словом», «фраза за фразой.»
Т-системы (от английского слова «transfer»
- преобразование), в которых перевод
осуществлялся на уровне синтаксических
структур.
И-системы (от слова «интерлингва») получение смыслового представления
входного предложения путём его
семантического анализа и синтеза
входного предложения по полученному
смысловому представлению.

10. Пракладная лингвистика

изучает
не язык в его состоянии (т.е.
системе), а язык в действии (т.е. в
общении);
решает конкретную прикладную задачу,
создавая языковые модели, и при этом не
претендует на объяснение фактов языка
(как теоретическая лингвистика);
ориентирована на конкретные подъязыки
(т.е. на выборочные знания о языке), а не
на весь язык в целом.

11. квантитативная лингвистика

- междисциплинарное направление в
прикладных исследованиях, в котором в
качестве основного инструмента изучения
языка и речи используются
количественные или статистические
методы анализа.

12. компьютерная лингвистика

– разработка методов, технологий и
конкретных систем, обеспечивающих
общение человека с ЭВМ на естественном
или ограниченном естественном языке.

13. компьютерная лингвистика

создание систем обработки естественного
языка (например, систем обработки связного
текста);
разработка информационно-поисковых систем
(документальных, т.е. в которых хранятся
тексты, и фактографических, т.е. в которых
хранятся факты, представленные не только в
текстовой форме, то и в форме таблиц,
формул и т.п.);
создание гипертекстовых систем (т.е.
множества текстов со связывающими их
отношениями);
разработка компьютерных технологий
составления и эксплуатации словарей.

14. Спасибо за внимание!

15. Доклады:

Законы
природы и «гуманитарные» законы.
Математическая революция в лингвистике.
Копенгагенская школа структурной
лингвистики.
Становление прикладной лингвистики как
научной дисциплины.

16. Практическое занятие:

Описание истории применения математических
методов в лингвистике от античности до наших
дней.
Проявление тенденций интеграции
математических, лингвистических и др. знаний в
истории развития науки о языке.
Сопоставительная характеристика прикладной и
теоретической лингвистики (заполните таблицу
Сравнительная характеристика прикладной и
теоретической лингвистики).
Корпусная лингвистика как раздел прикладной
лингвистики.
Прикладные аспекты квантитативной лингвистики.
Компьютерная лингвистика и ее инструментарий.

I МАТЕМАТИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ СТРУКТУРЫ ЯЗЫКА

В. Звегинцев ПРИМЕНЕНИЕ В ЛИНГВИСТИКЕ ЛОГИКО-МАТЕМАТИЧЕСКИХ МЕТОДОВ

].

Не подлежит сомнению, что использование в языкознании математических и логических методов в значительной степени было стимулировано задачами прикладной лингвистики. Если и делались попытки приложения этих методов к решению проблем, непосредственно относящихся к области теоретического языкознания, например для разграничения явлений языка и речи 1 , то в перспективе (хотя, может быть, и не всегда ясной и близкой) имелись в виду все же потребности прикладной лингвистики.

Успех использования этих методов в совершенно новой области с общей точки зрения во многом обусловливается ответом на вопрос о том, в какой мере допустимо отождествление логически правильного языка с естественным языком, или, в другой формулировке, возможно ли сведение второго к первому 2 . Ответ на этот вопрос обычно дается в практической форме - посредством построения статистических, теоретико-информационных, теоретико-множественных, теоретико-вероятностных и других моделей языка, не всегда, впрочем, ориентирующихся на конкретные задачи. При построении подобного рода моделей их авторы нередко исходят из того допущения (очевидного с их точки зрения), что любое приложение формальнологического или математического аппарата к лингвистическому описанию и исследованию автоматически способствует их совершенствованию. По этому поводу хорошо

1 См . G. Herdan, Language as Choice and Chance, Gronigen, 1956.

2 Ср. замечание Г. Карри: «То, что существует тесная связь между математикой и логикой, с одной стороны, и языком - с другой, стало очевидным уже довольно давно, а сейчас этот факт оказался в центре внимания в более строгом смысле...» (см. ниже, стр. 98).

сказал Уоррен Плат в своем обзоре работ по математической лингвистике: «Если рассматривать языковые модели как абстрактные системы дискретных элементов, то к ним можно применять различные математические понятия и методы, начиная от элементарной идеи числа и кончая сложными логическими, статистическими и теоретико-множественными операциями. Однако представление о том, что всякое привлечение чисел и математических операций для описания таких систем элементов делает утверждения более «точными» или более «научными», является абсолютно ошибочным. Нужно прежде всего показать, что новая система, полученная таким образом, является более удовлетворительной моделью, чем исходная система,- либо в том отношении, что она дает возможность формулировать более простые и более общие теоретические утверждения о некоторых аспектах моделируемой области, либо потому, что операции над моделью проливают свет на результаты соответствующих операций в моделируемой области. Одна из самых больших опасностей, связанных с построением математических моделей языка, в особенности количественных, состоит в том, что неразборчивое использование математического аппарата неизбежно приводит к бессмысленным и дезориентирующим результатам. Поэтому необходимо ясно понимать, что предпосылкой обогащения лингвистики с помощью математики является не только знание соответствующих областей математики, но и, кроме того, глубокое понимание сущности лингвистических проблем, на разрешение которых должны быть направлены математические методы» 3 .

С тем чтобы по возможности избежать указанной Уорреном Платом опасности, необходимо располагать не только чисто эмпирическими попытками ответа на сформулированный выше вопрос, но и стремиться к его общетеоретическому осмыслению. По сути дела вопрос о сводимости естественного языка к той или иной логико-математической его модели или интерпретации есть основной вопрос теории прикладной лингвистики, необходимость создания которой ощущается все более настоятельно. Для решения данного вопроса в первую очередь должна быть рассмотрена природа тех явлений, которые составляют предмет изучения, с одной стороны, логики и математики,

3 См. статью Плата в настоящем сборнике, стр. 202.

а с другой - естественного языка, а затем также возможности тех методов, которые использует каждая из этих наук. Уже из сопоставительного изучения этих моментов окажется возможным сделать некоторые общие выводы. Последние могут быть не бесполезными для всех тех, кому по необходимости приходится проводить свои исследования на пересечении указанных наук.

До известной степени эту цель преследовал и симпозиум «Структура языка и его математические аспекты», проведенный Американским математическим обществом. Избранные работы этого симпозиума и составляют нижеследующий раздел. Но все они, как это явствует и из самого названия симпозиума, затрагивают только отдельные и в ряде случаев весьма частные аспекты интересующей нас проблемы. Хотя в своей совокупности они и создают достаточно аргументированные предпосылки для ответа на поставленный нами вопрос, однако в них все же отсутствует четкое и недвусмысленное формулирование необходимых выводов. Во многом участники симпозиума продолжают линию эмпирических попыток разрешения данного вопроса, отнюдь не навязчиво предлагая свои опыты вниманию лингвистов в надежде, что последние уже сами разберутся в том, насколько предоставленные в их распоряжение гипотезы и решения окажутся пригодными для целей лингвистики.

2.

Как кажется, мы уже располагаем недвусмысленным ответом на наш вопрос. Так, Н. Д. Андреев и Л. Р. Зиндер пишут: «Математическое представление (модель) языков отнюдь не тождественно самому языку» 4 . Эту мысль развивает и автор книги «Модели языка» И. И. Ревзин, который указывает, что результатом моделирования может явиться лишь «более или менее близкая аппроксимация данных конкретной действительности» 5 . Однако сказать так, значит еще ничего не сказать, поскольку остается

4 Н. Д. Андреев, Л. Р. Зиндер, Основные проблемы прикладной лингвистики, «Вопросы языкознания», 1959, № 4, стр. 18

5 И. И. Р е в з и н, Модели языка, Москва, 1962, стр. 8. Кстати говоря, выражение «близкая аппроксимация» - прямая тавтология: близкая приближенность.

нераскрытым, почему это так, и следует ли все же обращаться к методу математического и логического моделирования, а если да, то в каких пределах и для какой цели.

Прежде чем приступить к решению этих вопросов, необходимо сначала установить, к каким наукам - индуктивным или дедуктивным - относятся лингвистика, логика и математика. Что касается последних двух наук, то их положение ясно - они, бесспорно, относятся к дедуктивным наукам, которые опираются в своей исследовательской методике на умозаключение. Лингвистику же традиционно определяют как эмпирическую науку, поскольку полагают, что ее главной научной целью является описание фактов. Это значит, видимо, что лингвистика должна быть отнесена к области индуктивных наук. Это значит также, что, стремясь использовать в лингвистике формальный аппарат логики и математики, пытаются применить в индуктивной науке дедуктивные методы исследования.

Впрочем, в последние годы индуктивная природа науки о языке косвенно или прямо стала подвергаться сомнению. В наиболее резкой форме это сделал Л. Ельмслев. Правда, используемая им терминология весьма сбивчива и, в частности, характеризуется своеобразным и очень личным пониманием терминов дедукция и индукция (фактически он истолковывает их в обратном смысле). Однако основы его лингвистической теории не оставляют никаких сомнений относительно ее методологической сущности. Так, он считает допустимым использование любых исходных операционных определений, что характерно для дедуктивных наук. И сам он в следующих выражениях характеризует свою теорию: «1. Теория в нашем смысле сама по себе независима от опыта. Сама по себе она ничего не говорит ни о возможности ее применения, ни об отношении к опытным данным. Она не включает постулата о существовании. Она представляет собой то, что было названо чисто дедуктивной системой, в том смысле, что она одна может быть использована для исчисления возможностей, вытекающих из ее предпосылок. 2. С другой стороны, теория включает ряд предпосылок, о которых из предшествующего опыта известно, что они удовлетворяют условиям применения к некоторым опытным данным. Эти предпосылки наиболее общи и могут поэтому удовлетворять условиям применения к большому числу экспериментальных данных» 6 .

Как явствует из этого высказывания, Л. Ельмслев стремится провести идею о двойственной методической природе объектов лингвистического исследования с преимущественным акцентом на их дедуктивные признаки. Ему следует приписать и тот довольно двусмысленный способ («с одной стороны.., но с другой стороны...»), который вообще стал характерным для рассмотрения данного вопроса (и который дает возможность повернуть в любую из сторон). Идея методической двойственности лингвистики получила в последнее время широкое распространение и даже послужила теоретической основой для формулирования принципов самого последнего по времени своего возникновения направления в науке о языке - лингвистики универсалий (универсалиализма). В «Меморандуме относительно лингвистических универсалий» говорится по этому поводу: «Изучение лингвистических универсалий ведет к целой серии эмпирических обобщений относительно языкового поведения - как еще требующих эксперимента, так и уже установленных. Эти обобщения представляют собой потенциальный материал для построения дедуктивной структуры научных законов. Впрочем, некоторые и, может быть, большинство из них пока располагают всего лишь статусом эмпирических обобщений, которые при современном состоянии наших знаний не представляется возможным соотнести с обобщениями или дедуктивно вывести из законов более общей значимости» 7 . С не меньшей определенностью выражается и Дж. Грян-берг в своем предисловии к сборнику, посвященному лингвистическим универсалиям. Полемизируя с известными словами Л. Блумфилда о том, что «единственно правомерными обобщениями относительно языка являются индуктивные обобщения», он пишет: «Все же, по-видимому, считается общепринятым, что научный метод должен быть-не только индуктивным, но и дедуктивным. Формулирование обобщений, полученных индуктивным исследованием, приводит к теоретическим гипотезам, на основе

6 Л. Е л ь м с л е в, Пролегомены к теории языка, Сб. «Новое-в лингвистике», вып. I , М., 1960, стр. 274-275.

7 «Memorandum Concerning Language Universals», в «Universals of Language», ed. by J. Greenberg, Cambridge, Mass., 1963, pp. 262 - 263.

которых путем дедукции в свою очередь могут быть выведены дальнейшие обобщения. Эти последние затем должны быть подвергнуты эмпирической проверке» 8 .

То обстоятельство, что история языкознания состоит не только из накопления фактов языка и их классификации, но и из смены точек зрения на сам язык, что неизбежно предполагает различие подходов к языковым фактам и даже различное их теоретическое истолкование, заставило и некоторых советских лингвистов также прийти к выводам о методической двойственности их науки. С. К. Шаумян предпочитает, правда, говорить при этом о методе гипотетико-дедуктивном, и следующим образом излагает его особенности: «Гипотетико-дедуктивный метод представляет собой циклическую процедуру, которая начинается с фактов и кончается фактами. В этой процедуре различаются четыре фазы:

1) фиксирование фактов, требующих объяснения;

2) выдвижение гипотез для объяснения данных фактов;

3) выведение из гипотез предсказаний о фактах, лежащих за пределами круга фактов, для объяснения которых были выдвинуты гипотезы;

4) проверка фактов, которые предсказываются гипотезами, и определение вероятности гипотез.

Гипотетико-дедуктивный метод принципиально отличается от индуктивного метода, применяемого в таких областях знания, как, например, описательная ботаника или зоология» 9 . Метод С. К. Шаумяна полностью повторяет метод лингвистики универсалий и Дж. Гринберга. Единственное различие состоит в наименовании. Если, например, Дж. Гринберг говорит о сочетании индуктивного и дедуктивного метода, то С. К. Шаумян именует свой метод гипотетико-дедуктивным - обозначение явно непоследовательное для метода, который «начинается с фактов и кончается фактами».

Вопросом о том, куда следует отнести языкознание, задается и И. И. Ревзин. «По самой своей природе,- от-

8 « Universals of Languages p . IX .

9 С. К- Шаумян, Проблемы теоретической фонологии, М., 1962, сгр. 18-19. Относительно гипотетико-дедуктивного метода см. также статью В. С. Ш в ы р е в а, Некоторые вопросы логико-методологического анализа отношения теоретического и эмпирического уровней научного знания, в сборнике «Проблемы логики науч-шого познания», М., «Наука», 1964, стр. 66-75 (3-й раздел статьи).

вечает он на этот вопрос,- языковедение должно прежде всего пользоваться индуктивными методами, оно описывает конкретные речевые акты конкретных языков...

С другой стороны, наличие бесконечного множества речевых актов, изучаемых лингвистом, едва ли дает возможность сформулировать основные понятия науки о языке обобщением по индукции.

Отсюда следует, что лингвисты нуждаются не только в индуктивных, но и в дедуктивных методах исследовав ния, чтобы получить систему общих знаний, помогающих осмыслить те данные, которые добываются при анализе конкретных языков...

В своей дедуктивной части языковедение, по-видимому, может быть построено так, как строится логика или математика, а именно: выделяется некоторое минимальное количество первичных, неопределяемых терминов, а все остальные термины определяются через первичные. При этом должны быть четко сформулированы некоторые первичные утверждения о связи этих терминов между собой (аксиомы), и все остальные утверждения должны доказываться, то есть сводиться к некоторым другим утверждениям» 10 .

Здесь метод дедукции, воплощающийся в логике и математике, выступает всего лишь как средство упорядочения «множества речевых актов», для целей создания «системы общих понятий». В прямом противоречии с этой задачей стоит, однако, изложение самого дедуктивного метода, рекомендуемого для использования в языкознании. Он полностью отмысливается и от актов и от фактов и за исходный момент построения системы общих лингвистических понятий принимает набор неопределяемых и, по-видимому, абсолютно условных первичных терминов, через посредство которых определяются все последующие термины.

Это противоречие не случайно, оно кроется в самой природе рассматриваемых нами наук. Казалось бы, вывод о том, что при изучении лингвистических объектов допустимо сочетание индуктивного и дедуктивного методов, открывает двери для использования в лингвистике логических и математических методов, а конкретной реализацией этого вывода является создание многочисленных

10 И. И. Р е в з и н, Модели языка, М., 1962, стр. 7-8.

формально-логических и математических моделей языка. Но, как будет показано в дальнейшем, такой упрощенный лодход не может дать удовлетворительных результатов. Можно согласиться с тем, что в лингвистическом исследовании допустимо и даже необходимо сочетать дедуктивную и индуктивную методику. В конце концов, как писал В. Брёндаль, «индукция есть не что иное, как замаскированная дедукция, и за чистыми связями, установленными между наблюдаемыми явлениями, совершенно неизбежно предполагается реальность, специфический объект данной науки» 11 . Но это еще не значит, что в лингвистику следует безоговорочно и механически переносить формальный аппарат логики и математики без всякого учета «специфического объекта данной науки». Как справедливо замечает тот же И. И. Ревзин, «доказательства, полученные дедуктивным путем, сколь бы безукоризненными они ни были с логической точки зрения, еще ничего не говорят о свойствах реального языка, описываемого моделью» 12 . И для определения действенности моделей он рекомендует обратиться к практике, каковую представляет машинный перевод и «другие практические приложения, языкознания».

А практика прикладной лингвистики свидетельствует, что на использование математических и логических методов при изучении явлений языка накладываются очень строгие ограничения.

Логика дает пример наиболее последовательного использования дедуктивного метода. Математика во многом следует в этом отношении за логикой, и поэтому они могут рассматриваться совместно.

Разумеется, и логика, и математика в отношении своих методов и интерпретации целей не представляют гомогенных систем. Так, например, применительно к логике мы можем говорить о логике диалектической, формальной, математической и в более узком смысле - о предметной, семантической, феноменологической, трансцедентальной, или конструктивной, комбинаторной, многозначной, мо-

11 В. Брёндаль, Структуральная лингвистика. Цит. по
книге В. А. Звегинцева «История языкознания XIX и XX вв. в очер-
ках и извлечениях», ч. II, М., Учпедгиз, 1960, стр. 41-42.

12 И. И. Ревзин, Модели языка, М., 1962, стр. 10.

дальной и пр. По необходимости, однако, придется от-мыслиться от всех подобных подразделений и говорить только о самых общих чертах, свойственных логике и математике в целом, и главным образом о тех, которые с наибольшей отчетливостью демонстрируют дедуктивный характер методов этих наук.

Став на эту позицию, мы, следовательно, не будем обращаться к индуктивной логике. Отметим только, что выводы в индуктивной логике не определяются предпосылками - тем самым они не являются тавтологическими. Выводы в индуктивной логике находятся в прямой зависимости от фактов, а эти последние определяются объемом наших знаний - таким образом, они устанавливаются на вероятностной основе. Вероятность является основным методическим орудием индуктивной логики.

Дедуктивную логику наиболее полным образом представляют формальная и математическая логики, имеющие много общего. Дедуктивная логика - наука, изучающая человеческое мышление или мыслительные акты со стороны их структуры или формы, отвлекаясь от их конкретного содержания. Таким образом, дедуктивная логика стремится сформулировать законы и принципы, соблюдение которых является обязательным условием для достижения истинных результатов в процессе получения выводного знания. Основным методическим орудием дедуктивной логики является импликация. Выводное зна-ние она получает без непосредственного обращения к опыту или к практике, лишь посредством применения законов логики. В процессе дедукции предпосылка обусловливает вывод: если предпосылка истинна, то и вывод должен быть истинным. Таким образом, вывод заключается уже в предпосылке, и цель дедукции - сделать очевидным то, что в скрытом состоянии заключено уже в предпосылке. Отсюда следует, что всякий полученный посредством дедукции вывод тавтологичен, то есть логически является пустым, хотя с иных точек зрения, например в случаях применения формально-логического аппарата для целей других наук, может быть новым, неожиданным и оригинальным.

Аналогичное положение имеет место в математике - обоснованность доводов в ней полностью покоится на дедукции. При этом в математике, как правило, приемлема любая исходная точка зрения, любой подход к решению проблемы - лишь бы они удовлетворяли условиям математической дедукции. Математика располагает богатым набором такого рода «исходных точек зрения» и «подходов», которые исследователь альтернативно может использовать для решения своей задачи. Математическая проблематика часто переводима в разные эквивалентные формы, а каждая из них предполагает использование различных областей математической теории с целью решения проблемы. Таким образом, математик обладает фактически неограниченной свободой выбора предпосылок - он выбирает те из них, которые, с его точки зрения, таят в себе самые обещающие возможности для наиболее простого, небанального, изящного решения задачи. Его талант и опыт проявляются именно в удачном выборе предпосылок, тех «допустим, что...» или «если..., то», которыми пестрят математические работы. Так же как и в логике, математические предпосылки - аксиомы или постулаты - обусловливают определения еще не определенных единиц.

Свобода выбора предпосылок в математике находится в прямой зависимости от тех нематериальных единиц или объектов, которыми она оперирует,- ее внимание направлено на отношения между ними. Математические объекты выступают в качестве символов, выражающих структуру чистых отношений. Математическую систему можно, таким образом, рассматривать как набор формальных отношений, существующих лишь в силу констатации этих отношений. Разумеется, в частности в прикладных целях, констатации отношений могут быть направлены на воплощение в них корреспонденции с внешней реальностью, что не окажет никакого воздействия на сами эти констатации, скорее, наоборот. Математики исследуют не «истинность» своих аксиом, хотя и требуют между ними взаимной согласованности. Исследование внутри математической системы есть исследование и установление связей, которые позволяют доказать, что факт теории А предполагает факт теории Б. Следовательно, основной вопрос в математике не «что такое А и Б», а «предполагает ли А (или обусловливает ли) Б?»

Совершенно иное положение в лингвистике - она в основном ориентируется на первый из этих вопросов, и это не дает ей возможности оторваться от реальности; она, следовательно, оперирует не абстрактными, а конкретными единицами, хотя и стремится в ряде случаев к созданию абстрагированных объектов вроде понятия фонемы или морфемы. Такое положение характерно не только для традиционной лингвистики, но в равной степени свойственно и новейшим ее направлениям, объединившимся под знаменем структурализма. Выше уже приводился ряд высказываний, авторы которых, пытаясь использовать в науке о языке не только индуктивные, но и дедуктивные методы (или математические и логические методы), не смогли все же обойти необходимость обращения к реальному лингвистическому факту. В дополнение к ним можно привести еще одно, которое вносит полную ясность в рассматриваемый вопрос. «Лингвистический анализ, - пишет в указанной связи П. Гарвин, - в основном индуктивный процесс в том смысле, что он стремится установить список элементов или набор констатации, исходя из лингвистических стимулов информантов или же из изучения текста. Он основывается на предположении, что в обоих этих источниках сведений окажется возможным распознать регулярно встречающиеся элементы различных типов и порядков сложности. Классификация этих типов и констатация их условий дистрибуции, полученные в результате анализа, образуют индуктивное описание языка» 13 .

В лингвистике, конечно, также можно использовать метод предпосылок, исходя из которых затем определяются частные объекты, факты или единицы языка. Но здесь мы сталкиваемся с двумя особенностями, которые вносят существенные коррективы в использование этого метода. В отличие от логики и математики в этом случае будет искаться «истинность» полученных таким способом определений, то есть их соответствие данным опыта. Таким образом, устанавливается взаимозависимость предпосылки и выводного знания: предпосылка определяет вывод (определение частного лингвистического объекта в терминах предпосылки), но если вывод не соответствует данным опыта, то возникает необходимость коррективы самой предпосылки. Но такого рода коррективы предпосылки не имеют ничего общего с той переводимостью в эквивалентные формы, которая, как указывалось выше, допустима в математике, так как они обусловливаются не

13 P. Garvin, A Study of Inductive Method in Syntax, «Word», vol. 18, 1962, p. 107.

формальными соображениями, а данными опыта. Все сказанное дает основание заключить, что само понятие предпосылки и свобода ее выбора обладают в лингвистическом анализе специфичностью, с которой нельзя не считаться при использовании в языкознании дедуктивного метода.

Лингвисты не могут пользоваться с такой свободой методом «если» или «допустим», как математики. Свобода предпосылок у них очень строго ограничена. История науки о языке знает немало смен «точек зрения» или, иными словами, исходных предпосылок, которые были подсказаны открытием новых фактов, распространением на лингвистику общенаучных идей или даже формированием оригинальных теорий. Но для лингвиста во всех подобных случаях смена «если», или исходной предпосылки, есть смена всей научной концепции. Поэтому лингвист говорит не «если», а постулирует свое понимание предпосылки, то есть фактически понимание предмета своего исследования, и, исходя из этого понимания, дает определение частных единиц языка, проверяя эти определения данными опыта. Последнее же обстоятельство, в силу взаимозависимости предпосылки и вывода в лингвистике, служит средством проверки и правомерности самой предпосылки, стоящей в начале дедуктивного по форме лингвистического анализа. Так, если обращаться к конкретным примерам, в прошлом язык истолковывался как выражение духовной сущности народа (у Гумбольдта), как естественный организм (у Шлейхера), как индивидуальная психофизиологическая деятельность (у младограмматиков) и т. д. Исследовательская практика, основывающаяся на этих концепциях, показала их недостаточность. Ныне исходной предпосылкой лингвистического анализа является постулат, что язык есть система знаков. Он подлежит такой же проверке опытом и практикой, как и любая другая концепция в науке о языке.

Уже эти предварительные и самые общие соображения показывают, что дедуктивные методы вовсе не противопоказаны лингвистике, но применение их требует соблюдения специфических условий. Именно эти специфические условия накладывают определенные ограничения на механическое перенесение методов логики и математики в область лингвистики. Однако, если мы ограничимся такой общей констатацией, многое останется все еще неясным. Именно поэтому следует углубить разбираемый нами «вопрос и для подкрепления потенциальных выводов обратиться к практике прикладной лингвистики, где с наибольшей отчетливостью проявляется правомерность предпосылок и соответствие опытным данным сделанных на их основе выводов.

Отношения между языком и логикой носят весьма своеобразный характер. Представители эмпирических наук, к которым относится и лингвистика, изучают тот или иной предмет или явление с целью описать или объяснить его. Полученные ими результаты они формулируют на языке, который именуется языком-объектом. Логик орудует доказательствами, умозаключениями, суждениями и пр., но они доступны ему только в языковой форме. Таким образом, получается, что логик на одну ступень находится дальше от реального мира, чем представители эмпирических наук. Его анализ направляется не непосредственно на реальный объект, изучаемый эмпирическими науками, а на их язык 14 . Иными словами, он исследует язык и формулирует полученные результаты на языке, который именуется метаязыком.

С логической точки зрения основной единицей языка является не знак и не обозначаемый им объект, а предложение, так как только в нем может развернуться логический процесс. Именно поэтому только предложение может быть истинным или ложным. А слова сами по себе не могут обладать этими качествами. Но прежде чем мы сможем установить, является ли предложение истинным или нет, мы должны констатировать, что оно имеет значение.

Понятия истинности и значения относятся к области семантики, изучающей отношения между языком и обозначаемыми им объектами. Через посредство этих отношений и определяется истинность или ложность предложения: если предложение описывает объекты правильно, оно истинно, а если неправильно - нет. Но языковые выражения могут вступать в отношения иные, чем те, которые

14 «Логический анализ научного знания,- пишут в этой связи П. В. Таванец и В. С. Швырев,- есть прежде всего и непосредственно анализ языка, в котором выражается это знание». См. статью «Логика научного познания» в сборнике «Проблемы логики научного познания», М., «Наука», 1964, стр. 161.

существуют между обозначаемыми ими объектами. Кроме того, предложения могут вступать в отношения с другими предложениями. Задача логика заключается в том, чтобы выяснить природу отношений между языковыми выражениями и предложениями и установить правила для определения того, выдерживается предписанная в данном случае процедура или нет. При решении этого последнего вопроса логик не обращается к объектам, описываемым предложением. Он интересуется лингвистической формой, а не ее содержанием, что, разумеется, не препятствует интерпретации ее содержания, в результате чего возникает формализованный язык. Формализованный язык может быть представлен в виде абстрактной системы, например исчисления предикатов.

Итак, логик может в зависимости от задач исследования работать на двух уровнях - синтаксическом (логический синтаксис) и семантическом (логическая семантика). Рассмотрим сначала приложение первого из этих уровней к естественному языку.

Если логик, занятый изучением языковых форм и существующих между ними отношений, может оставаться в пределах синтаксического уровня, оперируя несодержательными терминами, то лингвист этого сделать не может. Все уровни естественного языка (за исключением, может быть, фонематического) содержательны и поэтому вне семантики немыслимы. И более того, естественный язык не существует вне прагматики, которая не может быть легко отслоена от него в силу той простой причины, что в речевом акте она постоянно трансполируется в семантику. Поэтому естественный язык - всегда интерпретация и притом двуступенчатая, поскольку связана и с семантикой и с прагматикой 15 . И эта интерпретация не поддается пока никакой формализации.

Перейдем теперь ко второму уровню, когда исчислению посредством семантических правил приписывается интерпретация. И в этом случае мы получим образование, никак не сопоставимое с естественным языком. Правда,

15 Ср. замечания Нилса Бора о математическом языке, где «необходимая для объективного описания однозначность определений достигается при употреблении математических символов именно благодаря тому, что таким способом избегаются ссылки на сознательный субъект, которыми пронизан повседневный язык». (Ниле Бор, Атомная физика и человеческое познание, М., ИЛ, 1961, стр. 96.) здесь мы имеем дело с содержательными терминами, но в логическом и естественном языке они строят свое отношение к «истинности» на совершенно иных основаниях. Как пишет А. Тарский, «истинное», «во всяком случае, в его классической трактовке» является таковым в той мере, в какой оно «совпадает с действительностью» 16 . Но этот критерий истинности фактически применим лишь к естественным языкам, всегда ориентированным на действительность. По-иному обстоит дело в логической семантике. Семантический анализ опирается лишь на логическую интерпретацию системы и предполагает установление on - i ределенных правил, формулирующих условия истинности, i Он предписывает следование этим правилам, не отвечая на вопрос о том, в какой мере здесь имеет место «совпаде- i ние с действительностью». Кроме того, сама ориентированность на действительность осуществляется в естественном языке не непосредственно, а через человека, что опять-таки делает необходимым обращение к третьему уровню, - прагматическому. «...Переход на семантический уровень, - констатируют П. В. Таванец и В. С. Швырев, - не есть само по себе возвращение к живому языку в его конкретности, как может показаться на первый взгляд благодаря тому, что смысловая функция языка есть как будто существо языка как «непосредственной действительности мысли». На самом деле исходная схема семантики «язык - действительность» не дает еще конкретного образа языка как непосредственной действительности мысли по той простой причине, что язык связан с действительностью не сам по себе неким мистическим способом, а через человека, через его действия, его поведение. Поэтому, собственно говоря, конкретное представление о языке как носителе мысли может быть достигнуто лишь на уровне его прагматического анализа по схеме «язык - действия человека с языком и на основе языка - действительность» 17 .

Но и это еще не взе. Касаясь данного вопроса, В. M. | Глушков пишет: «Живой человеческий язык может рассматриваться как формальный язык лишь после того, как будет сформулирована строгая система правил, позволяю-

16 А . Т а г s k i, Grundlegung der Wissenschaftlichen Semantik
(Actes du Congrès International de Philosophie Scientifique, 1936).

17 См. статью «Логика научного познания» в сборнике «Про-
блемы логики научного познания», М., «Наука», 1964, стр. 16.

щая отличить выражения, допускаемые в языке, от всех прочих выражений, то есть осмысленные предложения От бессмысленных» 18 . Разъясняя трудности, возникающие при формализации естественного языка, он далее указывает, что «...никакой фиксированный формализованный язык не может быть адекватен живому человеческому языку, поскольку последний в отличие от первого непрерывно развивается и совершенствуется. Поэтому всякая формализация любого живого человеческого языка представляет собой лишь более или менее удачный его мгновенный слепок, утрачивающий сходство с оригиналом по мере развития последнего» 19 . Если бы все сводилось только к этому, то это было бы еще полбеды, В прикладной лингвистике отмысливаются от моментов развития языка, стремятся рассматривать его как совершенно стабильную систему и все же никак не удается добиться формализации естественного языка. Происходит это по весьма простой причине. Формальная система и естественный язык основывают свою действенность на полярно противоположных качествах. Всякая формальная система всегда тождественна самой себе. Именно это ее качество делает возможным выполнение ею своих функций во всех конкретных случаях ее приложения. А естественный язык - в плане своего содержания, своей семантики или, как в этих случаях принято говорить, в своем информативном плане - никогда не тождествен самому себе. Именно эта его способность дает возможность функционировать ему во всех конкретных случаях его применения. Оставаясь тем же самым языком, он в разных ситуациях всегда иной. При этом он не обладает ни эксплицитными, ни формативными правилами, ни правилами истинности, ни трансформационными правилами для определения того, какое из потенциальных значений или оттенков значений получит данное слово в той или иной ситуации. Более того, почти любое слово естественного языка может получить значение, которое не зафиксировано никаким языком,- оно может, возникнув, закрепиться в языке, но с таким же успехом, подобно беглому огоньку, вспыхнув, затеряться в лингвистическом космосе и погаснуть.

18 В. М. Г л у ш к о в, Мышление и кибернетика, «Вопросы фи-
лософии», 1963, № 1, стр. 37-38

19 Там же, стр. 38.

И при всех этих своих качествах естественный язык оказывается изумительно совершенным орудием, которое позволяет добиться полного взаимопонимания относительно самых сложных понятий и в любых ситуациях. Почему это происходит?

Видимо, ответ на этот вопрос частично следует искать в одной из мыслей основоположника семиотики Ч. Пирса, которую он настойчиво повторяет во многих своих работах. Она сводится к следующему. В современной лингвистике язык принято определять как систему знаков. Это исходная предпосылка для всего лингвистического анализа. Если это так, то язык не просто система знаков, а система взаимно интерпретирующих друг друга знаков, существующих в нем постольку, поскольку они интерпретированы в других знаках. Ч. Пирс формулирует это следующим образом: «Ни один знак не может функционировать в качестве знака, если он не интерпретирован в другом знаке. Следовательно, для знака абсолютно существенно, чтобы он воздействовал на другой знак» 20 . И в другом месте: «Все назначение знака состоит в том, что он будет интерпретирован в другом знаке» 21 . И, наконец, пожалуй, наиболее важное: «Знак не есть знак, если только он не переводит себя в другой знак, в котором он получает более полное развитие» 22 .

Следовательно, естественный язык есть система знаков, которые посредством взаимной интерпретации получают возможность отвечать на все потребности человека в смысловом выражении. Но здесь необходима одна существенная оговорка. Ведь все потребности этого рода обусловливаются отношением человека к явлениям внешнего мира и общественной средой, в которой протекает его жизнь. В силу этого обстоятельства трансформационная семантика, если бы ее удалось создать, не может опираться лишь на правила взаимной интерпретации знаков, то есть носить закрытый и конечный характер. Она оказывается производной от очень большого количества величин, которые всячески противятся формализации.

20 Ch. Р е i г с е , Collected Papers, Cambridge, Mass., vol. 8,
p. 225.

21 Там же, vol . 8, p . 191.

22 Там же, vol . 5, p . 594.

В связи со сказанным важно рассмотреть особенности процедуры решения задач и само понятие решаемости в логике и математике, с одной стороны, и в лингвистике - с другой.

Прежде чем приступить к решению проблемы в математике, эта проблема должна быть формулирована в точных терминах. Само это формулирование является предпосылкой успешного решения проблемы. При этом, как уже указывалось, математик может свободно трансформировать данное формулирование проблемы в эквивалентный вариант- она располагает для этого и соответствующими средствами. Уже на этой первой стадии исследовательской методики лингвистика существенно отличается от математики. При формулировании своих проблем лингвист располагает некоторым количеством наблюденных эмпирических данных, которым он не всегда может дать точную формулировку, но которые тем не менее он волей-неволей должен положить в основу своего исследования - уже в процессе самого этого исследования уточняются формулировки, нередко являющиеся целью самого исследования. Чтобы не идти далеко за примерами, можно сослаться на лингвистическое значение, которое лежит в основе исследований в области автоматической переработки речевой информации, но вместе с тем определяется весьма туманно и разноречиво. Именно это обстоятельство и заставляет исследователей данной области постоянно менять свою стратегию.

Но вот исследование начато и достигнуто какое-то решение. Что это значит применительно к логике и математике и применительно к лингвистике? Логика, как указывалось выше, дает возможность эксплицитно представить заключения, имплицитно присутствующие в предпосылке. Однако логика не располагает правилами, использование которых может гарантировать, что при этом будет добыто желаемое решение, так как она есть не средство достижения новых выводов, а всего лишь методика определения их правильности. Она - не волшебный ключ ко всем тайнам. Совершенно очевидно, что если бы логика обладала подобными правилами, то тогда бы не было и нерешенных проблем. Достаточно было бы приложить определенный набор логических правил, и мы бы автоматически получали готовый ответ на любой мучающий нас вопрос. В свете сказанного специфическое значение приобретает и понятие решаемости проблемы или задачи.

В логике и в математике всякий конечный результат признается истинным, если в процессе доказательства не было нарушено никакое формальное правило. Так как при этом возможны разные пути доказательства, допустимо существование различных решений. Но все они могут быть подвержены проверке с точки зрения требования логики или математики. По-иному обстоит дело в лингвистике. Она не располагает аппаратом, с помощью которого можно проверить или доказать правильность полученных выводов. Соответственно с этим определяется и истинность достигнутых решений - она устанавливается не формальными правилами, а своим соответствием данным опыта. При этих условиях теоретически следовало бы ожидать единого конечного решения. Однако практически, как свидетельствуют об этом разноречивые лингвистические определения даже основных категорий языка, это не имеет места. В данном случае всегда присутствует известный субъективизм оценок, который в немалой степени определяется объемом фактов, находящихся в распоряжении исследователя. Отсюда следует, что истинность решения в лингвистике всегда дается в некотором приближении и имеет не детерминативный, а вероятностный характер.

В этих условиях очень важно подвергнуть проверке на основе объективных критериев правильность лингвистических определений и истолкований. Возможность такой проверки дает широкая область прикладной лингвистики, где естественному языку противостоит машина, представляющая интересы логики и математики.

Для решения практических задач прикладной лингвистики используется цифровая вычислительная машина. Она способна воспринимать, хранить, передавать, перегруппировывать и выдавать информацию. Она интерпретирует и выполняет набор команд (программу команд), а также модифицирует их в процессе выполнения задания. Она в состоянии решать весьма сложные проблемы, но при этом весь процесс перехода от задания к решению должен быть исчерпывающе и непротиворечиво описан в терминах последовательности основных элементарных операций. Информация вводится в машину с помощью двузначного (бинарного) кода или языка. Машина оперирует закодированными таким образом словами, соответствующими основным логическим связям . или функциям исчисления высказываний или предикатов. Машина может решать сложные математические задачи именно в силу того, что сложные математические операции оказывается возможным свести к последовательности арифметических операций, а эти последние в свою очередь к логическим операциям. Следовательно, цифровую вычислительную машину можно рассматривать так же, как логическую машину.

Таким образом, какой бы сложности ни была задача, машина решает ее с помощью последовательности элементарных операций, программа которых должна быть формулирована абсолютно недвусмысленно (непротиворечиво), точно, детально и исчерпывающе полно. Другими словами, она не должна выходить за те пределы, которые устанавливаются логическим исчислением высказываний; и когда мы задаемся вопросом о том, может ли машина совладать с обработкой информации, заключенной в естественных языках, нам прежде всего нужно выяснить, в какой степени логическое исчисление высказываний является адекватной моделью для естественного языка.

Учитывая специфику цифровой вычислительной машины, описанную выше, первое, что необходимо сделать, чтобы машина «поняла» задание и начала обработку речевой информации в соответствии с этим заданием, это переформулировать информацию, содержащуюся в естественном языке, на логический язык. Речь идетю переводе естественного языка на язык логического исчисления высказываний.

При этом, как показал Бар-Хиллел 23 , приходится сталкиваться с такими трудностями, которые рисуют перспективы автоматической обработки информации в весьма мрачном свете, если не будет изменено все направление поисков решения данной проблемы. По меньшей мере придется считаться с перечисленными ниже препятствиями, для преодоления которых мы пока не располагаем необходимыми средствами.

А. Логическое исчисление высказываний слишком бедно для того, чтобы можно было бы, даже с далеким при-

23 Y. В а г - Н i 1 1 е 1, A Demonstration of the Non-feasibility of Fully Automatic High Quality Translation, «Advances in Compu-ters», ed. by F. Alt., vol. I , N . Y ., 1960, pp . 158-163.

ближением, произвести переформулировку естественного языка, невероятно сложного по своей семантической структуре, обладающего огромным объемом избыточных элементов и - самое главное - часто отличающегося такой неясностью и неопределенностью в выражении «смысла», что никакая двузначная логика не способна справиться с созданием искусственного двойника естественного языка 24 . Правда, логика, как указывалось, имеет дело лишь с лингвистической формой. Но поскольку дело идет об автоматической обработке информации, необходимо уметь различать и семантическую информацию, и если этого невозможно достичь с помощью имеющихся в нашем распоряжении логических средств, то откуда мы можем почерпнуть "уверенность, что наш перевод естественного языка на логический правилен?

Б. Машина не может учитывать того, что Бар-Хиллел называет «общими предварительными данными информации» (gênerai background of information), которые фактически остаются за пределами естественного языка и поэтому не подлежат переводу на логический язык. Лингвисты в этих случаях говорят о внеязыковом контексте (frame of référence), который неприметным для нас, но очень решительным образом корректирует или даже подвергает полному переосмыслению все наши слова. Ведь даже такая простая фраза, как «Я вернусь засветло», для точного ее понимания и определения содержащегося в ней временного указания как минимум требует предварительного знания того, где она была произнесена и в какое время дня и года. Только подобного рода предварительная информация часто является единственным средством для уяснения тех внутрифазовых отношений, с которыми не в состоянии справиться ни исчисление высказываний, ни исчисление предикатов. Так, привлекая для примера два промелькнувших в газетах предложения:

Аспирант университета из города Курска. Заслуженный рационализатор Сибири,

мы видим, что каждое из них может быть истолковано двояким образом. Если придерживаться лишь формально-

24 В статье Ч. Хоккетта «Грамматика для слушающего», включенной в настоящий раздел, приводится много примеров такого рода сложностей в «естественном» понимании предложения, которые разрешаются последующими и далеко уходящими шагами анализа.

грамматических признаков, то первое предложение с одинаковым успехом можно понять и как «Аспирант из университета, расположенного в городе Курске» и как «Аспирант университета, проживающий в городе Курске (или происходящий из города Курска)». А второе предложение может быть трактовано и как «Заслуженный рационализатор, полем деятельности которого является Сибирь» и как «Заслуженный рационализатор, являющийся жителем Сибири». И только предварительные и никак не выраженные в предложениях знания (предварительная информация), констатирующие, что в городе Курске нет университета и что заслуженный рационали затор есть почетное звание, присваиваемое в Советском Союзе отдельными административными округами, дают возможность правильного понимания этих предложений. Если внимательно приглядеться, то почти за каждой фразой разговорного языка стоит весьма основательная и разветвленная предварительная информация, само собой разумеющаяся для человека, но лежащая за пределами «разумения» машины, которая не знает ни рода, ни племени.

В. Машина не может делать внутритекстовые смысловые заключения, распространяющиеся на несколько предложений (а иногда даже намеренно на целый рассказ, чтобы до конца не раскрыть его персонажа или сюжетного хода). На это обстоятельство обратил внимание голландский лингвист А. Рейхлинг 25 , иллюстрируя свою мысль следующим примером. Допустим, что мы читаем некое повествование, которое начинается предложением: «Я играю с моим братом». Если мы на этом остановимся, то в нашем распоряжении не будет никаких данных для выяснения того, как же следует понимать эту фразу, о какой игре здесь идет речь. Ведь можно играть на деньги (в карты и пр.), на музыкальном инструменте, в театре или в кино, в игрушки, в футбол, играть для забавы, играть человеком и его судьбой и т. д. Но вот мы читаем дальше: «Я сказал это, когда Вильгельм однажды встретился мне

25 На коллоквиуме «Stichting Studiecentrum voor Administrative Automatisering», организованном в 1961 г. Имеется и немецкий перевод доклада: A. R е i с h 1 i n g, Möglichkeiten und Grenzen der mechanischen Obersetzung, aus der Sicht des Linguisten, «Beiträge zur Sprachkunde und Informationsverarbeitung», Heft I., Wien, 1963.

в баре». Теперь уже с большей вероятностью мы можем заключить, что, по-видимому, речь идет об игре на деньги. Но все же существуют и другие возможности. Далее следует: «Мой брат подошел к столу, и кости были брошены». Теперь ясно, о какой игре идет речь, хотя нигде в тексте точного указания на действительный смысл слова «игра» не был дан. Мы догадались о нем по совокупности тех внешних примет, которые даны в тексте в разных предложениях. Эти приметы следуют здесь одна за другой, но в письменном повествовании они могут значительно отстоять друг от друга. Человек может выбрать их из широкого языкового контекста, сопоставить их и затем уже сделать соответствующее умозаключение. Машина же лишена этой возможности.

Но, может быть, это не так важно? Действительно, при машинном переводе данных предложений на немецкий или французский языки особых трудностей не возникает (но трудности могут, конечно, возникнуть при переводе других предложений). При переводе на немецкий мы можем употребить буквализм: Ich spiele mit meinem Bruder. Точно так же и во французском мы можем начать: Je joue avec... При переводе же на английский возникают сложности грамматического порядка, потому что в приведенном тексте нет никаких указаний на то, какую форму должна выбрать машина: 1. I am playing with my brother, 2. I play with my brother, или 3. I ' ll play with my brother . И уж совсем плохо будет обстоять дело при переводе на испанский язык, так как машине придется выбирать по меньшей мере между тремя глаголами: jugar, tocar или trabajar.

Тут логический язык беспомощен.

Г. Машина фактически имеет дело с речью (или, точнее, с речевыми отрезками) - в ее письменной и устной форме. Каждая из этих форм речи имеет свою систему прагматических элементов, способных к тому же переходить в семантические (а правила такого перехода и не изучены и во многом произвольны). Так, например, устная речь обладает такой супрасегментной надстройкой, как интонация. Интонацию ныне представляется возможным классифицировать по функциональным типам, выделяя вопросительную, повествовательную и пр. интонации. Однако совершенно ясно, что интонация не существует в отрыве от предложений. Она, конечно, взаимодействует со смыслом, заключенным в них. В подтверждение этого достаточно сослаться на риторический вопрос, который является вопросом только по своей внешней структуре, но не по значению - он не требует ответа со стороны слушающих. Таковы новые трудности, с которыми логический язык не имеет возможности справиться.

Д. Но если даже удастся справиться с перечисленными языковыми трудностями, существуют еще препятствия собственно логического порядка - речь в данном случае идет о так называемых «правилах вывода решения» (decision rules ). Ведь если мы хотим быть уверенными, что машина будет действовать логически безукоризненно, мы должны снабдить ее набором правил, следуя которым она и сможет последовательно пройти путь от исходной информации к необходимым выводам. Применительно к логическим исчислениям высказываний мы располагаем такими правилами, но для более сложных логик таких правил нет, и, более того, есть основания полагать, что такие правила нельзя найти. Если же ориентироваться на правила, которые в нашем распоряжении уже имеются, то использование их сделает процесс разрешения настолько сложным (даже при применении усовершенствованных вычислительных машин), что игра не будет стоить свеч.

В таком виде рисуется проблема применения логических и математических методов в науке о языке на основании данных прикладной лингвистики. Каковы же выводы? Выводы уже формулировались выше - лингвистический анализ допускает сочетание индуктивных методов с дедуктивными, но когда мы говорим об использовании в лингвистике дедуктивных методов, не следует все сводить к слепому подчинению лингвистического исследования логико-математическим методам. Естественный язык восстает против такого насилия. И практика прикладной лингвистики подтверждает эти выводы, устанавливая, что между формализованным логическим языком и естественным языком существуют такие различия, что достаточно полный (в информативном плане) , перевод второго в первый невозможен. Значит ли это, что в лингвистике, и в частности в прикладной, следует отказаться от использования логико-математических методов? Конечно, нет. Но только не следует полагаться целиком на них, а сочетать их с другими. И чтобы не быть голословными, обратимся к свидетельству математиков и логиков, которым на практике приходится применять свои знания к исследованию естественного языка.

Вот что говорит математик: «Помощь математики в изучении естественного языка еще далека от очевидности... Прежде чем мы можем думать об использовании математики для исчисления, необходимо определить границы и функции лингвистических единиц... Это - внематемати-ческая задача, она является частью индуктивных методов в лингвистике.

Выяснилось, что математика не заменяет эмпирической методологии, хотя некоторые лингвисты и стремятся к этому. Наоборот, только после того, как единицы и отношения естественного языка будут установлены индуктивным методом и соответствующим образом подтверждены (верифицированы), будут созданы необходимые условия для реалистического применения математики к естественному языку. При этом математики либо обнаружат, что они имеют дело с новой манифестацией того, что по своей сущности уже знакомо им, либо получат стимул для математического мышления нового порядка» 26 .

А вот что говорит логик: «Перспективы автоматической обработки речевой информации очень хороши, но роль логики в этой области ограничена. Впрочем, как орудие лингвистического анализа, не как набор правил для выведения заключений, она дает реальные обещания» 27 . И далее он устанавливает, какая исследовательская стратегия при этом более предпочтительна: «Проблемы нужно решать не посредством непреклонного следования набору правил, установленных логиком, а скорее с помощью эвристической техники... Для автоматической обработки речевой информации предпочтителен эмпирический, индуктивный подход, при котором ищутся грубые правила для решения информационных проблем. Не следует пытаться переводить обычный язык на логический с целью дальнейшей его обработки, но скорее искать правила эвристического типа, которые позволят совладать с естественным языком. Необходимо прекратить поиски

26 P. Garvin and W. К а г u s h, Linguistics, Data Proces-
sing and Mathematics, «Natural language and the computer», N. Y.,
1963, pp. 368-369. См . также в той же книге статью W. К а г u s h,
The use of mathematics in the behavioral sciences, pp. 64-83.

27 M. M a г о n, A Logician's View of Language-data Proces-
sing, указанная книга , стр . 144.

абсолютной достоверности и обратиться к приближенным методам, которые с накоплением опыта будут уточнены и усовершенствованы. Мы предпочитаем рассматривать аппроксимации таким же образом, каким рассматривают теорию в науке, где видоизменения и усовершенствования производятся на основе данных, полученных в результате эксперимента» 28 .

Таковы общие выводы. Они говорят о том, что в совместной работе с логиками и математиками лингвистам принадлежит ведущая роль. В обязанность лингвистов входит подготовка языкового материала таким образом, чтобы сделать его доступным обработке логико-математическими методами. Именно в этом наЦравлении следует искать реалистического сочетания в лингвистике индуктивных методов с дедуктивными. А когда при решении задач прикладной лингвистики речь идет об эвристических гипотезах, то они в первую очередь должны исходить от лингвиста, так как он ближе к языку и по своей должности обязан лучше знать и понимать его.

С учетом изложенных соображений следует подходить к включенным в данный раздел статьям. Как уже указывалось, они взяты из сборника материалов симпозиума по прикладной математике «Структура языка и его математические аспекты» (симпозиум проходил в Нью-Йорке в апреле 1960 г., материалы симпозиума были опубликованы в 1961 г.).

В симпозиуме принимали участие математики, логики и лингвисты, то есть как раз представители тех наук, о совместной работе которых говорилось выше. Тема симпозиума, формулированная довольно свободно, давала его участникам возможность говорить как об очень частных и специальных вопросах, так и о достаточно общих, не связывая себя ни единым пониманием задач рассматриваемых вопросов, ни оценкой их удельного веса во всей проблеме в целом. Пожалуй, единственным объединяющим участников симпозиума теоретическим началом был тезис, приведенный Р. Якобсоном в «Предисловии» к материалам, в соответствии с которым лингвистику сле-

28 Там же, стр. 143-144.

дует рассматривать в качестве моста между математическими и гуманитарными дисциплинами. В остальном каждый автор сообщения выступал сообразно со своими индивидуальными интересами и в соответствии с направлением его исследовательской работы.

В связи с определенным лимитом листажа настоящего сборника не представилось возможным использовать все включенные в материалы симпозиума статьи. Пришлось произвести некоторый отбор работ, однако с таким расчетом, чтобы он давал советскому читателю возможность составить достаточно полное представление об общих тенденциях в изучении той проблемы, которая стоит в названии симпозиума. В своем информационном качестве все статьи настоящего раздела представляют бесспорный интерес и для теории языкознания и для исследовательской практики прикладной лингвистики.

В. Звегинцев

Математическое описание языка основано на представлении о языке как о механизме, восходящем к известному швейцарскому лингвисту начала ХХ века Фердинанду де Соссюру.

Начальное звено его концепции - теория языка как системы, cостоящей из трёх частей (собственно язык - langue , речь - parole , и речевую деятельность - langage ), в которой каждое слово (член системы) рассматривается не само по себе, а в связи с другими членами. Как впоследствии отметил другой видный лингвист, датчанин Луи Ельмслев, Соссюр «первый требовал структурного подхода к языку, то есть научного описания языка путём регистрации соотношений между единицами» .

Понимая язык как иерархическую структуру, Соссюр первым поставил проблему ценности, значимости языковых единиц. Отдельные явления и события (скажем, история происхождения отдельных индоевропейских слов) должны изучаться не сами по себе, а в системе, в которой они соотнесены с подобными же составляющими.

Структурной единицей языка Соссюр считал слово, «знак», в котором соединялись звучание и смысл. Ни один из этих элементов не существует друг без друга: поэтому носителю языка понятны различные оттенки значения многозначного слова как отдельного элемента в структурном целом, в языке.

Таким образом, в теории Ф. де Соссюра можно увидеть взаимодействие лингвистики, с одной стороны, с социологией и социальной психологией (следует отметить, что в это же время развиваются феноменология Гуссерля, психоанализ Фрейда, теория относительности Эйнштейна, происходят эксперименты над формой и содержанием в литературе, музыке и изобразительном искусстве), с другой стороны - с математикой (понятие системности соответствует алгебраической концепции языка). Подобная концепция изменила понятие языковой интерпретации как таковой: Явления стали трактоваться не относительно причин их возникновения, а относительно настоящего и будущего. Толкование перестало быть независимым от намерений человека (несмотря на то, что намерения могут быть безличными, «бессознательными» во фрейдистском понимании этого слова).

Функционирование же языкового механизма проявляется через речевую деятельность носителей языка. Результатом речи являются так называемые «правильные тексты» - последовательности речевых единиц, подчиняющиеся определённым закономерностям, многие из которых допускают математическое описание. Изучением способов математического описания правильных текстов (в первую очередь, предложений) занимается теория способов описания синтаксической структуры. В подобной структуре языковые аналогии определены не с помощью изначально присущих им качеств, а с помощью системных («структурных») отношений.

На Западе соссюровские идеи развивают младшие современники великого швейцарского лингвиста: в Дании - уже упомянутый мною Л. Ельмслев, давший начало алгебраической теории языка в своём труде «Основы лингвистической теории», в США - Э. Сепир, Л. Блумфилд, Ц. Харрис, в Чехии - русский учёный-эмигрант Н. Трубецкой.

Статистическими же закономерностями в изучении языка стал заниматься не кто иной, как основоположник генетики Георг Мендель. Только в 1968 году филологи обнаружили, что, оказывается, в последние годы жизни он был увлечен изучением лингвистических явлений с помощью методов математики. Этот метод Мендель привнёс в лингвистику из биологии; в девяностые годы девятнадцатого века лишь самые смелые лингвисты и биологи заявляли о целесообразности подобного анализа. В архиве монастыря св. Томаша в г. Брно, аббатом которого был Мендель, были найдены листки со столбцами фамилий, оканчивающимися на «mann», «bauer», «mayer», и с какими-то дробями и вычислениями. Стремясь обнаружить формальные законы происхождения фамильных имен, Мендель производит сложные подсчеты, в которых учитывает количество гласных и согласных в немецком языке, общее число рассматриваемых им слов, количество фамилий и т.д.

В нашей стране структурная лингвистика начала развиваться примерно в то же время, что и на Западе - на рубеже XIX-XX веков. Одновременно с Ф. де Соссюром понятие языка как системы разрабатывали в своих трудах профессора Казанского университета Ф.Ф. Фортунатов и И.А. Бодуэн де Куртенэ. Последний на протяжении долгого времени переписывался с де Соссюром, соответственно, женевская и казанская школы языкознания сотрудничали друг с другом. Если Соссюра можно назвать идеологом «точных» методов в лингвистике, то Бодуэн де Куртенэ заложил практические основы их применения. Он первым отделил лингвистику (как точную науку, использующую статистические методы и функциональную зависимость) от филологии (общности гуманитарных дисциплин, изучающих духовную культуру через язык и речь). Сам учёный считал, что «языкознание может принести пользу в ближайшем будущем, лишь освободившись от обязательного союза с филологией и историей литературы» . «Испытательным полигоном» для внедрения математических методов в лингвистику стала фонология - звуки как «атомы» языковой системы, обладающие ограниченным количеством легко измеримых свойств, были самым удобным материалом для формальных, строгих методов описания. Фонология отрицает наличие смысла у звука, так что в исследованиях устранялся «человеческий» фактор. В этом смысле фонемы подобны физическим или биологическим объектам.

Фонемы, как самые мелкие языковые элементы, приемлемые для восприятия, представляют собой отдельную сферу, отдельную «феноменологическую реальность». Например, в английском языке звук «т» может произноситься по-разному, но во всех случаях человек, владеющий английским, будет воспринимать его как «т». Главное, что фонема будет выполнять свою главную - смыслоразличительную - функцию. Более того - различия между языками таковы, что разновидности одного звука в одном языке могут соответствовать разным фонемам в другом; например «л» и «р» в английском различны, в то время как в других языках это разновидности одной фонемы (подобно английскому «т», произнесённому с придыханием или без). Обширный словарный запас любого естественного языка представляет собой набор сочетаний гораздо меньшего количества фонем. В английском, например, для произнесения и написания около миллиона слов используется всего 40 фонем.

Звуки языка представляют собой системно организованный набор черт. В 1920е -1930е, вслед за Соссюром, Якобсон и Н.С.Трубецкой выделили «отличительные черты» фонем. Эти черты основаны на строении органов речи - языка, зубов, голосовых связок. Скажем, в английском разница между «т» и «д» заключается в наличии или отсутствии «голоса» (напряжении голосовых связок) и в уровне голоса, отличающем одну фонему от другой. Таким образом, фонологию можно считать примером общего языкового правила, описанного Соссюром: «В языке есть только различия» . Более важно даже не это: различие обычно подразумевает точные условия, между которыми оно и находится; но в языке существуют только различия без точных условий. Рассматриваем ли мы «обозначение» или «обозначаемое» - в языке не существует ни понятий, ни звуков, которые существовали бы до того, как развилась языковая система.

Таким образом, в соссюровском языкознании изучаемый феномен понимается как свод сопоставлений и противопоставлений языка. Язык - это и выражение значения слов, и средство общения, причём эти две функции никогда не совпадают. Мы можем заметить чередование формы и содержания: языковые контрасты определяют его структурные единицы, и эти единицы взаимодействуют, чтобы создать определённое значимое содержание. Так как элементы языка случайны, ни контраст, ни сочетание не могут быть основой. Значит, в языке отличительные признаки формируют фонетический контраст на другом уровне понимания, фонемы соединяются в морфемы, морфемы - в слова, слова - в предложения и т.д. В любом случае, целая фонема, слово, предложение и т.д. представляет собой нечто большее, чем просто сумма составляющих.

Соссюр предложил идею новой науки двадцатого века, отдельно от лингвистики изучающей роль знаков в обществе. Соссюр назвал эту науку семиологией (от греческого «semeion» - знак). «Наука» семиотики, развивавшаяся в Восточной Европе в 1920е -1930е и в Париже в 1950е - 1960е, расширила изучение языка и лингвистических структур до литературных находок, составленных (или сформулированных) с помощью этих структур. Кроме того, на закате своей карьеры, параллельно совему курсу общей лингвистики, Соссюр занялся «семиотическим» анализом поздней римской поэзии, пытаясь открыть умышленно составленные анаграммы имён собственных. Этот метод был во многом противоположен рационализму в его лингвистическом анализе: он был попыткой, изучить в системе проблему «вероятности» в языке. Такое исследование помогает сосредоточиться на «вещественной стороне» вероятности; «ключевое слово», анаграмму которого ищет Соссюр, как утверждает Жан Старобинский, «инструмент для поэта, а не источник жизни стихотворения». Стихотворение служит для того, чтобы поменять местами звуки ключевого слова. По словам Старобинского, в этом анализе «Соссюр не углубляется в поиски скрытых смыслов». Напротив, в его работах заметно желание избежать вопросов, связанных с сознанием: «так как поэзия выражается не только в словах, но и в том, что порождают эти слова, она выходит из-под контроля сознания и зависит только от законов языка» (cм. Приложение 1).

Попытка Соссюра изучить имена собственные в поздней римской поэзии подчёркивает одну из составляющих его лингвистического анализа - произвольную природу знаков, а также формальную сущность соссюровской лингвистики, что исключает возможность анализа смысла. Тодоров делает вывод, что в наши дни труды Соссюра выглядят на редкость последовательными в нежелании изучать символы явления, имеющие чётко определённое значение [Приложение 1]. Исследуя анаграммы, Соссюр обращает внимание только на повторение, но не на предшествующие варианты. . . . Изучая «Песнь о Нибелунгах», он определяет символы только для того, чтобы присвоить их ошибочным чтениям: если они неумышленны, символов не существует. В конце концов, в своих трудах по общей лингвистике он делает предположение о существовании семиологии, описывающей не только лингвистические знаки; но это предположение ограничивается тем, что семиoлогия может описывать только случайные, произвольные знаки.

Раз это действительно так, то только потому, что не мог представить «намерение» без предмета; он не мог до конца преодолеть пропасть между формой и содержанием - в его трудах это превращалось в вопрос. Вместо этого он обращался к «языковой законности». Находясь между, с одной стороны, концепциями девятнадцатого века, основанными на истории и субъективных догадках, и методах случайной интерпретации, основанных на этих концепциях, и, с другой стороны, структуралистскими концепциями, стирающими противостояние между формой и содержанием (субъектом и объектом), значением и происхождением в структурализме, психоанализе и даже квантовой механике - труды Фердинанда де Соссюра по лингвистике и семиотике обозначают поворотный момент в изучении значений в языке и культуре.

Русские учёные были представлены и на Первом международном конгрессе лингвистов в Гааге в 1928 году. С. Карцевский, Р. Якобсон и Н. Трубецкой выступили с докладом, в котором рассматривалась иерархическая структура языка - в духе самых современных для начала прошлого века представлений. Якобсон в своих трудах развивал идеи Соссюра о том, что базовые элементы языка должны изучаться, в первую очередь, в связи со своими функциями, а не с причинами их возникновения.

К сожалению, после прихода в 1924 году к власти Сталина отечественное языкознание, как и многие другие науки, отбрасывает назад. Многие талантливые учёные вынуждены были эмигрировать, были высланы из страны или погибли в лагерях. Только с середины 1950-х годов стал возможен некоторый плюрализм теорий - об этом в разделе 1.2.

2.4 Перспективы применения математических методов в лингвистике

В эпоху компьютерных технологий методы математической лингвистики получили новую перспективу развития. Поиск решения проблем лингвистического анализа все активнее реализуется теперь на уровне информационных систем. Вместе с тем автоматизация процесса обработки языкового материала, предоставляя исследователю значительные возможности и преимущества, неизбежно выдвигает перед ним новые требования и задачи.

Соединение «точного» и «гуманитарного» знания стало плодородной почвой для новых открытий в области лингвистики, информатики и философии.

Машинный перевод с одного языка на другой остаётся быстро развивающейся отраслью информационных технологий. Несмотря на то, что перевод при помощи компьютера никогда не сравнится по качеству с переводом, сделанным человеком (особенно это касается художественных текстов), машина стала неотъемлемым помощником человека в переводе больших объёмов текста. Считается, что в ближайшем будущем будут созданы более совершенные переводческие системы, основанные, в первую очередь, на семантическом анализе текста.

Не менее перспективным направлением остаётся взаимодействие лингвистики и логики, служащее философским фундаментом для осмысления информационных технологий и так называемой «виртуальной реальности». В ближайшем будущем продолжится работа над созданием систем искусственного интеллекта – хотя, опять же, он никогда не будет равен человеческому по его возможностям. Подобная конкуренция бессмысленна: в наше время машина должна стать (и становится) не соперником, а помощником человека, не чем–то из области фантастики, а частью реального мира.

Продолжается изучение языка методами статистики, что позволяет более точно определить его качественные свойства. Важно, чтобы наиболее смелые гипотезы о языке находили своё математическое, а, следовательно, и логическое, доказательство.

Наиболее значимо то, что различные отрасли применения математики в лингвистике, до этого достаточно разрозненные, в последние годы соотносятся между собой, соединяясь в стройную систему, по аналогии с системой языка, открытой столетие назад Фердинандом де Соссюром и Иваном Бодуэном де Куртенэ. В этом – преемственность научного знания.

Лингвистика в современном мире стала фундаментом для развития информационных технологий. Пока информатика остаётся бурно развивающейся отраслью человеческой деятельности, союз математики и лингвистики продолжит играть свою роль в развитии науки.

Заключение

За ХХ век компьютерные технологии проделали большой путь – от военного применения к мирному, от узкого круга целей до проникновения во все отрасли человеческой жизни. Математика как наука находила всё новое практическое значение с развитием вычислительной техники. Этот процесс продолжается и сегодня.

Немыслимый раньше «тандем» «физиков» и «лириков» стал реальностью. Для полноценного взаимодействия математики и информатики с гуманитарными науками потребовались квалифицированные специалисты как с той, так и с другой стороны. В то время как специалистам-компьютерщикам всё более нужны систематические гуманитарные знания (лингвистические, культурологические, философские) , чтобы осмыслять изменения в окружающей их реальности, во взаимодействии человека и техники, разрабатывать всё новые и новые языковые и мыслительные концепции, писать программы, то любой «гуманитарий» в наше время для своего профессионального роста должен овладеть хотя бы азами работы с компьютером.

Математика, будучи тесно взаимосвязанной с информатикой, продолжает развиваться и взаимодействовать с естественнонаучным и гуманитарным знанием. В новом веке не ослабевает, а, наоборот, усиливается тенденция к математизации науки. На количественных данных осмысливаются закономерности развития языка, его исторические и философские характеристики.

Математический формализм более всего подходит для описания закономерностей в лингвистике (как, впрочем, и в других науках – и гуманитарных, и естественных). Ситуация порой складывается в науке так, что без применения соответствующего математического языка понять характер физического, химического и т.п. процесса невозможно. Создавая планетарную модель атома, известный английский физик XX в. Э. Резерфорд испытал математические трудности. Вначале его теорию не приняли: она не звучала доказательно, и виной тому явилось незнание Резерфордом теории вероятности, на основе механизма которой только и возможно было понять модельное представление атомных взаимодействий. Осознав это, выдающийся уже к тому времени ученый, обладатель Нобелевской премии, записался в семинар математика профессора Лэмба и в течение двух лет вместе со студентами прослушал курс и отработал практикум по теории вероятности. На ее основе Резерфорд смог описать поведение электрона, придав своей структурной модели убедительную точность и получив признание. То же – и с языкознанием.

Напрашивается вопрос, что же содержится в объективных явлениях такое математическое, благодаря чему они и поддаются описанию на языке математики, на языке количественных характеристик? Это однородные единицы вещества, распределяемые в пространстве и времени. Те науки, которые дальше других прошли путь к выделению однородности, и оказываются лучше приспособленными для использования в них математики.

Стремительно развившаяся в 90е годы сеть Интернет объединила под собой представителей различных стран, народов и культур. Несмотря на то, что основным языком международного общения продолжает служить английский, Интернет в наше время стал многоязычным. Это обусловило развитие коммерчески успешных систем машинного перевода, широко использующихся в различных областях человеческой деятельности.

Компьютерные сети стали объектом философского осмысления – создавались всё новые лингвистические, логические, мировоззренческие концепции, помогающие понять «виртуальную реальность». Во многих художественных произведениях создавались сценарии – чаще пессимистические – о господстве машин над человеком, а виртуальной реаьности – над окружающим миром. Далеко не всегда подобные прогнозы оказывались бессмысленными. Информационные технологии – не только перспективная отрасль вложения человеческих знаний, это ещё и способ контроля над информацией, а, следовательно, и над человеческой мыслью.

У этого явления есть как отрицательная, так и положительная сторона. Отрицательная – потому что контроль над информацией противоречит неотъемлемому человеческому праву на свободный доступ к ней. Положительная – потому что отсутствие этого контроля может привести к катастрофическим последствиям для человечества. Достаточно вспомнить один из наиболее мудрых фильмов последнего десятилетия – «Когда наступит конец света» Вима Вендерса, герои которого полностью погрузились в «виртуальную реальность» собственных снов, записываемых на компьютер. Однако ни один учёный и ни один художник не может дать однозначного ответа на вопрос: что же ждёт науку и технику в будущем.

Ориентировка на «будущее», порой кажущееся фантастическим, была отличительной особенностью науки середины ХХ века, когда изобретатели стремились создать совершенные образцы техники, которые могут работать без вмешательства человека. Время показало утопичность подобных изысканий. Однако было бы излишним осуждать учёных за это – без их энтузиазма в 1950е – 60е информационные технологии не сделали бы столь мощного скачка в 90е, и мы бы не имели того, что имеем сейчас.

Последние десятилетия ХХ века изменили приоритеты науки – исследовательский, изобретательский пафос уступил место коммерческому интересу. Опять же – это не хорошо и не плохо. Это – реальность, в которой наука оказывается всё более интегрированной в повседневную жизнь.

Наступивший XXI век продолжил эту тенденцию, и в наше время за изобретениями стоят не только слава и признание, но, в первую очередь, деньги. Ещё и поэтому важно заботиться о том, чтобы новейшие достижения науки и техники не попали в руки террористических группировок или диктаторских режимов. Задача сложная до невозможности; максимально осуществить её – задача всего мирового сообщества.

Информация – оружие, причём оружие не менее опасное, чем ядерное или химическое – только действует оно не физически, а, скорее, психологически. Человечеству надо задуматься о том, что для него в этом случае важнее – свобода или контроль.

Новейшие философские концепции, связанные с развитием информационных технологий и попыткой их осмыслить, показали ограниченность как естественнонаучного материализма, господствовавшего на протяжении ХIХ – начала ХХ веков, так и крайнего идеализма, отрицающего значимость материального мира. Современной мысли, особенно мысли Запада, важно преодолеть этот дуализм в мышлении, когда окружающий мир чётко делится на материальное и идеальное. Путь к этому – диалог культур, сопоставление разных точек зрения на окружающие явления.

Как ни парадоксально, информационные технологии могут сыграть не последнюю роль в этом процессе. Компьютерные сети, и особенно Интернет – это не только ресурс для развлечения и бурной коммерческой деятельности, это ещё и средство осмысленного, спорного общения между представителями различных цивилизаций в современном мире, а также для диалога прошлого с настоящим. Можно сказать, что Интернет раздвигает пространственные и временные рамки.

А в диалоге культур посредством информационных технологий по-прежнему важна роль языка как древнейшего универсального средства общения. Именно поэтому лингвистика во взаимодействии с математикой, философией и информатикой пережила своё второе рождение и продолжает развиваться поныне. Тенденция настоящего продолжится и в будущем – «until the end of the world», как 15 лет назад предсказывал всё тот же В. Вендерс. Правда, неизвестно, когда произойдёт этот конец – но важно ли это сейчас, ведь будущее рано или поздно всё равно станет настоящим.

Приложение 1

Ferdinand de Saussure

The Swiss linguist Ferdinand de Saussure (1857-1913) is widely considered to be the founder of modern linguistics in its attempts to describe the structure of language rather than the history of particular languages and language forms. In fact, the method of Structuralism in linguistics and literary studies and a significant branch of Semiotics find their major starting point in his work at the turn of the twentieth century. It has even been argued that the complex of strategies and conceptions that has come to be called "poststructuralism" – the work of Jacques Derrida, Michel Foucault, Jacques Lacan, Julia Kristeva, Roland Barthes, and others – is suggested by Saussure"s work in linguistics and anagrammatic readings of late Latin poetry. If this is so, it can be seen most clearly in the way that Saussure"s work in linguistics and interpretation participates in transformations in modes of understanding across a wide range of intellectual disciplines from physics to literary modernism to psychoanalysis and philosophy in the early twentieth century. As Algirdas Julien Greimas and Joseph Courtés argue in Semiotics and Language: An Analytic Dictionary, under the heading "Interpretation," a new mode of interpretation arose in the early twentieth century which they identify with Saussurean linguistics, Husserlian Phenomenology, and Freudian psychoanalysis. In this mode, "interpretation is no longer a matter of attributing a given content to a form which would otherwise lack one; rather, it is a paraphrase which formulates in another fashion the equivalent content of a signifying element within a given semiotic system" (159). In this understanding of "interpretation," form and content are not distinct; rather, every "form" is, alternatively, a semantic "content" as well, a "signifying form," so that interpretation offers an analogical paraphrase of something that already signifies within some other system of signification.

Such a reinterpretation of form and understanding – which Claude Lévi-Strauss describes in one of his most programmatic articulations of the concept of structuralism, in "Structure and Form: Reflections on a Work by Vladimir Propp" – is implicit in Saussure"s posthumous Course in General Linguistics (1916, trans., 1959, 1983). In his lifetime, Saussure published relatively little, and his major work, the Course, was the transcription by his students of several courses in general linguistics he offered in 1907-11. In the Course Saussure called for the "scientific" study of language as opposed to the work in historical linguistics that had been done in the nineteenth century. That work is one of the great achievements of Western intellect: taking particular words as the building blocks of language, historical (or "diachronic") linguistics traced the origin and development of Western languages from a putative common language source, first an "Indo-European" language and then an earlier "proto-Indo-European" language.

It is precisely this study of the unique occurrences of words, with the concomitant assumption that the basic "unit" of language is, in fact, the positive existence of these "word-elements," that Saussure questioned. His work was an attempt to reduce the mass of facts about language, studied so minutely by historical linguistics, to a manageable number of propositions. The "comparative school" of nineteenth-century Philology, Saussure says in the Course, "did not succeed in setting up the true science of linguistics" because "it failed to seek out the nature of its object of study" ( 3). That "nature," he argues, is to be found not simply in the "elemental" words that a language comprises – the seeming "positive" facts (or "substances") of language – but in the formal relationships that give rise to those "substances."

Saussure"s systematic reexamination of language is based upon three assumptions. The first is that the scientific study of language needs to develop and study the system rather than the history of linguistic phenomena. For this reason, he distinguishes between the particular occurrences of language – its particular "speech-events," which he designates as parole – and the proper object of linguistics, the system (or "code") governing those events, which he designates as langue. Such a systematic study, moreover, calls for a "synchronic" conception of the relationship among the elements of language at a particular instant rather than the "diachronic" study of the development of language through history.

This assumption gave rise to what Roman Jakobson in 1929 came to designate as "structuralism," in which "any set of phenomena examined by contemporary science is treated not as a mechanical agglomeration but as a structural whole the mechanical conception of processes yields to the question of their function" ("Romantic" 711). In this passage Jakobson is articulating Saussure"s intention to define linguistics as a scientific system as opposed to a simple, "mechanical" accounting of historical accidents. Along with this, moreover, Jakobson is also describing the second foundational assumption in Saussurean – we can now call it "structural" – linguistics: that the basic elements of language can only be studied in relation to their functions rather than in relation to their causes. Instead of studying particular and unique events and entities (i.e., the history of particular Indo-European "words"), those events and entities have to be situated within a systemic framework in which they are related to other so-called events and entities. This is a radical reorientation in conceiving of experience and phenomena, one whose importance the philosopher Ernst Cassirer has compared to "the new science of Galileo which in the seventeenth century changed our whole concept of the physical world" (cited in Culler, Pursuit 24). This change, as Greimas and Courtés note, reconceives "interpretation" and thus reconceives explanation and understanding themselves. Instead of explanation"s being in terms of a phenomenon"s causes, so that, as an "effect," it is in some ways subordinate to its causes, explanation here consists in subordinating a phenomenon to its future-oriented "function" or "purpose." Explanation is no longer independent of human intentions or purposes (even though those intentions can be impersonal, communal, or, in Freudian terms, "unconscious").

In his linguistics Saussure accomplishes this transformation specifically in the redefinition of the linguistic "word," which he describes as the linguistic "sign" and defines in functionalist terms. The sign, he argues, is the union of "a concept and a sound image," which he called "signified and signifier " (66-67; Roy Harris"s 1983 translation offers the terms "signification" and "signal" ). The nature of their "combination" is "functional" in that neither the signified nor the signifier is the "cause" of the other; rather, "each its values from the other" (8). In this way, Saussure defines the basic element of language, the sign, relationally and makes the basic assumption of historical linguistics, namely, the identity of the elemental units of language and signification (i.e., "words"), subject to rigorous analysis. The reason we can recognize different occurrences of the word "tree" as the "same" word is not because the word is defined by inherent qualities – it is not a "mechanical agglomeration" of such qualities – but because it is defined as an element in a system, the "structural whole," of language.

Such a relational (or "diacritical") definition of an entity governs the conception of all the elements of language in structural linguistics. This is clearest in the most impressive achievement of Saussurean linguistics, the development of the concepts of the "phonemes" and "distinctive features" of language. Phonemes are the smallest articulated and signifying units of a language. They are not the sounds that occur in language but the "sound images" Saussure mentions, which are apprehended by speakers – phenomenally apprehended – as conveying meaning. (Thus, Elmar Holenstein describes Jakobson"s linguistics, which follows Saussure in important ways, as "phenomenological structuralism.") It is for this reason that the leading spokesperson for Prague School Structuralism, Jan Mukarovsky, noted in 1937 that "structure . . . is a phenomenological and not an empirical reality; it is not the work itself, but a set of functional relationships which are located in the consciousness of a collective (generation, milieu, etc.)" (cited in Galan 35). Similarly, Lévi-Strauss, the leading spokesperson for French structuralism, noted in 1960 that "structure has no distinct content; it is content itself, and the logical organization in which it is arrested is conceived as a property of the real" (167; see also Jakobson, Fundamentals 27-28).

Phonemes, then, the smallest perceptible elements of language, are not positive objects but a "phenomenological reality." In English, for instance, the phoneme /t/ can be pronounced in many different ways, but in all cases an English speaker will recognize it as functioning as a /t/. An aspirated t (i.e., a t pronounced with an h-like breath after it), a high-pitched or low-pitched t sound, an extended t sound, and so on, will all function in the same manner in distinguishing the meaning of "to" and "do" in English. Moreover, the differences between languages are such that phonological variations in one language can constitute distinct phonemes in another; thus, English distinguishes between /l/ and /r/, whereas other languages are so structured that these articulations are considered variations of the same phoneme (like the aspirated and unaspirated t in English). In every natural language, the vast number of possible words is a combination of a small number of phonemes. English, for instance, possesses less than 40 phonemes that combine to form over a million different words.

The phonemes of language are themselves systematically organized structures of features. In the 1920s and 1930s, following Saussure"s lead, Jakobson and N. S. Trubetzkoy isolated the "distinctive features" of phonemes. These features are based upon the physiological structure of the speech organs – tongue, teeth, vocal chords, and so on – that Saussure mentions in the Course and that Harris describes as "physiological phonetics" ( 39; Baskin"s earlier translation uses the term "phonology" [(1959) 38]) – and they combine in "bundles" of binary oppositions to form phonemes. For instance, in English the difference between /t/ and /d/ is the presence or absence of "voice" (the engagement of the vocal chords), and on the level of voicing these phonemes reciprocally define one another. In this way, phonology is a specific example of a general rule of language described by Saussure: In language there are only differences. Even more important: a difference generally implies positive terms between which the difference is set up; but in language there are only differences without positive terms. Whether we take the signified or the signifier, language has neither ideas nor sounds that existed before the linguistic system. ( 120)

In this framework, linguistic identities are determined not by inherent qualities but by systemic ("structural") relationships.

I have said that phonology "followed the lead" of Saussure, because even though his analysis of the physiology of language production "would nowadays," as Harris says, "be called "physical," as opposed to either "psychological" or "functional"" (Reading 49), nevertheless in the Course he articulated the direction and outlines of a functional analysis of language. Similarly, his only extended published work, Mémoire sur le système primitif des voyelles dans les langues indo-européennes (Memoir on the primitive system of vowels in Indo-European languages), which appeared in 1878, was fully situated within the project of nineteenth-century historical linguistics. Nevertheless, within this work, as Jonathan Culler has argued, Saussure demonstrated "the fecundity of thinking of language as a system of purely relational items, even when working at the task of historical reconstruction" (Saussure 66). By analyzing the systematic structural relationships among phonemes to account for patterns of vowel alternation in existing Indo-European languages, Saussure suggested that in addition to several different phonemes /a/, there must have been another phoneme that could be described formally. "What makes Saussure"s work so very impressive," Culler concludes, "is the fact that nearly fifty years later, when cuneiform Hittite was discovered and deciphered, it was found to contain a phoneme, written h, which behaved as Saussure had predicted. He had discovered, by a purely formal analysis, what are now known as the laryngeals of Indo-European" (66).

This conception of the relational or diacritical determination of the elements of signification, which is both implicit and explicit in the Course, suggests a third assumption governing structural linguistics, what Saussure calls "the arbitrary nature of the sign." By this he means that the relationship between the signifier and signified in language is never necessary (or "motivated"): one could just as easily find the sound signifier arbre as the signifier tree to unite with the concept "tree". But more than this, it means that the signified is arbitrary as well: one could as easily define the concept "tree" by its woody quality (which would exclude palm trees) as by its size (which excludes the "low woody plants" we call shrubs). This should make clear that the numbering of assumptions I have been presenting does not represent an order of priority: each assumption – the systemic nature of signification (best apprehended by studying language "synchronically"), the relational or "diacritical" nature of the elements of signification, the arbitrary nature of signs – derives its value from the others.

That is, Saussurean linguistics understands the phenomena it studies in overarching relationships of combination and contrast in language. In this conception, language is both the process of articulating meaning (signification) and its product (communication), and these two functions of language are neither identical nor fully congruent (see Schleifer, "Deconstruction"). Here, we can see the alternation between form and content that Greimas and Courtés describe in modernist interpretation: language presents contrasts that formally define its units, and these units combine on succeeding levels to create the signifying content. Since the elements of language are arbitrary, moreover, neither contrast nor combination can be said to be basic. Thus, in language distinctive features combine to form contrasting phonemes on another level of apprehension, phonemes combine to form contrasting morphemes, morphemes combine to form words, words combine to form sentences, and so on. In each instance, the whole phoneme, or word, or sentence, and so on, is greater than the sum of its parts (just as water, H2O, in Saussure"s example [(1959) 103] is more than the mechanical agglomeration of hydrogen and oxygen).

The three assumptions of the Course in General Linguistics led Saussure to call for a new science of the twentieth century that would go beyond linguistic science to study "the life of signs within society." Saussure named this science "semiology (from Greek semeîon "sign")" (16). The "science" of semiotics, as it came to be practiced in Eastern Europe in the 1920s and 1930s and Paris in the 1950s and 1960s, widened the study of language and linguistic structures to literary artifacts constituted (or articulated) by those structures. Throughout the late part of his career, moreover, even while he was offering the courses in general linguistics, Saussure pursued his own "semiotic" analysis of late Latin poetry in an attempt to discover deliberately concealed anagrams of proper names. The method of study was in many ways the opposite of the functional rationalism of his linguistic analyses: it attempted, as Saussure mentions in one of the 99 notebooks in which he pursued this study, to examine systematically the problem of "chance," which "becomes the inevitable foundation of everything" (cited in Starobinski 101). Such a study, as Saussure himself says, focuses on "the material fact" of chance and meaning (cited 101), so that the "theme-word" whose anagram Saussure is seeking, as Jean Starobinski argues, "is, for the poet, an instrument, and not a vital germ of the poem. The poem is obliged to re-employ the phonic materials of the theme-word" (45). In this analysis, Starobinski says, "Saussure did not lose himself in a search for hidden meanings." Instead, his work seems to demonstrate a desire to evade all the problems arising from consciousness: "Since poetry is not only realized in words but is something born from words, it escapes the arbitrary control of consciousness to depend solely on a kind of linguistic legality" (121).

That is, Saussure"s attempt to discover proper names in late Latin poetry – what Tzvetan Todorov calls the reduction of a "word . . . to its signifier" (266) – emphasizes one of the elements that governed his linguistic analysis, the arbitrary nature of the sign. (It also emphasizes the formal nature of Saussurean linguistics – "Language," he asserts, "is a form and not a substance" – which effectively eliminates semantics as a major object of analysis.) As Todorov concludes, Saussure"s work appears remarkably homogeneous today in its refusal to accept symbolic phenomena . . . . In his research on anagrams, he pays attention only to the phenomena of repetition, not to those of evocation. . . . In his studies of the Nibelungen, he recognizes symbols only in order to attribute them to mistaken readings: since they are not intentional, symbols do not exist. Finally in his courses on general linguistics, he contemplates the existence of semiology, and thus of signs other than linguistic ones; but this affirmation is at once limited by the fact that semiology is devoted to a single type of sign: those which are arbitrary. (269-70)

If this is true, it is because Saussure could not conceive of "intention" without a subject; he could not quite escape the opposition between form and content his work did so much to call into question. Instead, he resorted to "linguistic legality." Situated between, on the one hand, nineteenth-century conceptions of history, subjectivity, and the mode of causal interpretation governed by these conceptions and, on the other hand, twentieth-century "structuralist" conceptions of what Lévi-Strauss called "Kantianism without a transcendental subject" (cited in Connerton 23) – conceptions that erase the opposition between form and content (or subject and object) and the hierarchy of foreground and background in full-blown structuralism, psychoanalysis, and even quantum mechanics – the work of Ferdinand de Saussure in linguistics and semiotics circumscribes a signal moment in the study of meaning and culture.

Ronald Schleifer

Приложение 2

Фердинанд де Соссюр (перевод)

Швейцарский языковед Фердинанд де Соссюр (1857-1913) считается основателем современной лингвистики – благодаря своим попыткам описать структуру языка, а не историю отдельных языков и словоформ. По большому счёту, основы структурных методов в лингвистике и литературоведении и, в значительной мере, семиотики были заложены в его работах в самом начале двадцатого века. Доказано, что методы и концепции так называемого "постструктурализма", развитые в работах Жака Деррида, Мишеля Фуко, Жака Лакана, Юлии Кристевой, Ролана Барта и других, восходят к лингвистическим трудам Соссюра и анаграмматическим прочтениям поздней римской поэзии. Следует заметить, что работы Соссюра по лингвистике и языковой интерпретации помогает связать широкий круг интеллектуальных дисциплин – от физики до литературных новшеств, психоанализа и философии начала двадцатого века. А. Дж. Греймас и Ж. Курте пишут в «Семиотике и языке»: «Аналитический словарь с заголовком «Интерпретация» как новый вид интерпретации появился в начале ХХ века вместе с лингвистикой Соссюра, феноменологией Гуссерля и психоанализом Фрейда. В таком случае, "интерпретация – это не приписывание данного содержания к форме, которая иначе испытала бы недостаток в том; скорее это - пересказ, который формулирует другим способом то же содержание значимого элемента в пределах данной семиотической системы" (159). В таком понимании «интерпретации», форма и содержание неразрывны; напротив, каждая форма наполнена семантическим значением («значимая форма»), поэтому интерпретация предлагает новый, аналогичный пересказ чего-то, значимого в другой знаковой системе.

Подобное понимание формы и содержания, представляемое Клодом Леви-Строссом в одной из программных работ структурализма, ("Структура и Форма: Размышления над трудами Владимира Проппа") – можно увидеть в посмертно вышедшей книге Соссюра «Курс общей лингвистики» (1916, пер., 1959, 1983). При жизни Соссюр мало публиковался, «Курс» – его основная работа – был собран по конспектам студентов, посещавших его лекции по общей лингвистике в 1907-11 гг. В «Курсе» Соссюр призывал к «научному» исследованию языка, противопоставляя его сравнительно-историческому языкознанию девятнадцатого века. Эту работу можно считать одним из величайших достижений западной мысли: беря за основу отдельные слова как структурные элементы языка, историческое (или «диахроническое») языкознание доказывало происхождение и развитие западноевропейских языков от общего, индоевропейского языка– и более раннего праиндоевропейского.

Это - точно это исследование уникальных возникновений слов, с сопутствующим предположением, что основная "единица" языка, фактически, положительное существование этих "элементов слова", что Соссюр подверг сомнению. Его работа была попыткой сократить множество фактов о языке, вскользь изученных сравнительной лингвистикой, до небольшого числа теорем. Сравнительная филологическая школа XIX века, пишет Соссюр, «не преуспела в создании настоящей школы лингвистики», так как «она не поняла сущности объекта изучения» ( 3). Эта «сущность», утверждает он, заключается не только в отдельных словах – «позитивных субстанциях» языка – но и в формальных связях, помогающих этим субстанциям существовать.

Соссюровская «проверка» языка основана на трёх предположениях. Первое: научное понимание языка основано не на историческом, а на структурном феномене. Поэтому он различал отдельные явления языка –«события речи», которые он определяет как «parole» – и надлежащий, по его мнению, объект изучения лингвистики, систему (код, структуру), управляющую этими событиями («langue»). Подобное систематическое изучение, кроме того, требует «синхронной» концепции отношений между элементами языка в данный момент, а не «диахронического» исследования развития языка через его историю.

Эта гипотеза стала предтечей того, что Роман Якобсон в 1929 назовёт «структурализмом» – теории, где "любой набор явлений, исследованный современной наукой, рассматривается не как механическое скопление, а как структурное целое, в котором конструктивная составляющая соотносится с функцией" ("Romantic" 711). В этом отрывке Якобсон сформулировал соссюровскую идею определения языка как структуры в противовес «машинальному» перечислению исторических событий. Кроме того, Якобсон развивает и другое соссюровское предположение, ставшее предтечей стркутурной лингвистики: базовые элементы языка должны изучаться в связи не столько со своими причинами, сколько со своими функциями. Отдельные явления и события (скажем, история происхождения отдельных индоевропейских слов) должны изучаться не сами по себе, а в системе, в котрой они соотнесены с подобными же составляющими. Это был радикальный поворот в сопоставлении явлений с окружающей действительностью, значимость которого философ Эрнст Кассирер сравнил с «наукой Галилея, перевернувшей в семнадцатом веке представления о материальном мире". Такой поворот, как замечают Греймас и Курте, меняет представление о «интерпретации», а, седовательно, и сами объяснения. Явления стали трактоваться не относительно причин их возникновения, а относительно того эффекта, который они могут оакзать в настоящем и будущем. Толкование перестало быть независимым от намерений человека(несмотря на то, что намерения могут быть безличными, «бессознательными» во фрейдистском понимании этого слова).

В своей лингвистике Соссюр особенно показывает этот поворот в изменении понятия слова в лингвистике, которое он определяет как знак и описывает с точки зрения его функций. Знак для него –соединение звучания и смысла, «обозначаемого и обозначения » (66-67; в английском переводе 1983 года авторства Роя Харриса – «signification» и "signal" ). Природа этого соединения – «функциональная» (ни тот, ни другой элемент не могут существовать друг без друга); более того, "одно заимствует качества у другого" (8). Таким образом Соссюр определяет основной структурный элемент языка – знак – и делает основой исторического языкознания идентичность знаков словам, что требует особо строгого анализа. Поэтому мы можем понять разные значения, скажем, одного и того же слова «дерево» – не потому что слово представляет собой лишь набор определённых качеств, а потому что оно определено как элемент в знаковой системе, в «структурном целом», в языке.

Подобное относительное («диакритическое») понятие единства лежит в основе представления о всех элементах языка в структурной лингвистике. Это особенно ясно видно в наиболее оригинальной находкесоссюровского языкознания, в развитии концепции «фонем» и «отличительных особенностей» языка. Фонемы – самые мелкие из произносимых и значимых языковых единиц. Они являются не только звуками, встречающимися в языке, но «звуковыми образами», замечает Соссюр, которые воспринимаются носителями языка как обладающие значением. (Следует заметить, что Элмар Холенштейн называет лингвистику Якобсона, по основным положениям продолжающего идеи и концепции Соссюра, «феноменологическим структурализмом»). Именно поэтому ведущий докладчик пражской школы структурализма, Ян Мукаровский, заметил в 1937 году, что «структура. . . не эмпирическое, а феноменологическое понятие; это не сам результат, а набор значимых отношений коллективного сознания (поколения, окружающих и т.д.)». Похожую мысль высказал в 1960 году Леви-Стросс, лидер французского структурализма: «У структуры нет определённого содержания; она сама по себе содержательна, и логическая конструкция, в которую она заключена, представляет собой отпечаток реальности».

В свою очередь, фонемы, как самые мелкие языковые элементы, приемлемые для восприятия, представляют собой отдельную цельную «феноменологическую реальность». Например, в английском языке звук «т» может произноситься по-разному, но во всех случаях человек, владеющий английским, будет воспринимать его как «т». Произнесённый с придыханием, с высоким или низким подъёмом языка, долгий звук «т» и т.п будет одинаково различать значение слов «to» и «do». Более того – различия между языками таковы, что разновидности одного звука в одном языке могут соответствовать разным фонемам в другом; например «л» и «р» в английском различны, в то время как в других языках это разновидности одной фонемы (подобно английскому «т», произнесённому с придыханием и без). Обширный словарный запас любого естественного языка представляет собой набор сочетаний гораздо меньшего количества фонем. В английском, например, для произнесения и написания около миллиона слов используется всего 40 фонем.

Звуки языка представляют собой системно организованный набор черт. В 1920е –1930е, вслед за Соссюром, Якобсон и Н.С.Трубецкой выделили «отличительные черты» фонем. Эти черты основаны на строении органов речи – языка, зубов, голосовых связок – Соссюр замечает это в «Курсе общей лингвистики», а Харрис называет «физиологической фонетикой» (в более раннем переводе Баскина используется термин «фонология») – они соединяются в «узлы» дург против друга, чтобы издавать звуки. Скажем, in в английском разница между «т» и «д» заключается в наличии или отсутствии «голоса» (напряжении голосовых связок), и в уровне голоса, отличающем одну фонему от другой. Таким образом, фонологию можно считать примером общего языкового праивла, описанного Соссюром: «В языке есть только различия». Более важно даже не это: различие обычно подразумевает точные условия, между которыми оно и находится; но в языке существуют только различия без точных условий. Рассматриваем ли мы «обозначение» или «обозначаемое» – в языке не существует ни понятий, ни звуков, которые существовали бы до того, как развилась языковая система.

В подобной структуре, языковые аналогии определены не с помощью изначально присущих им качеств, а с помощью системных («структурных») отношений.

Я уже упомянул, что фонология в своём развитии опиралась на идеи Соссюра. Несмотря на то, что его анализ языковой физиологии в наше время по словам Харриса, «был бы назван «физическим», в противовес «психологическому» или «функциональному», в «Курсе» он отчётливо сформулировал направление и основные принципы функционального анализа языка. Его единственная изданная при жизни работа, «Mémoire sur le système primitif des voyelles dans les langues indo-européennes» (Записки о первоначальной системе гласных в индоевропейских языках), изданная в 1878, полностью находилась в русле сравнительно-исторического языкознания XIX века. Тем не менее этим трудом, как говорит Джонатан Каллер, Соссюр показал «плодотворность представления о языке как о системе взаимосвязанных явлений, даже при его исторической реконструкции». Анализируя взаимосвязи между фонемами, объясняя чередования гласных в современных языках индоевропейской группы, Соссюр предположил, что кроме нескольких разных звуков «а», должны быть и другие фонемы, описываемые формально. «Что производит особое впечатление в труде Соссюра, – делает вывод Каллер, – то, что почти 50 лет спустя, при открытии и расшифровке хеттской клинописи, была найдена фонема, на письме обозначаемая «h», которая вела себя так, как предсказывал Соссюр. С помощью формального анализа он открыл то, что сейчас известно как гортанный звук в индоевропейских языках.

В концепция относительного (диакритического) определения знаков, как явно выраженной, так и подразумеваемой в «Курсе», существует и третье ключевое предположение структурной лингвистики, названное Соссюром «произвольной природой знака». Под этим подразумевается, что отношение между звучанием и значением в языке ничем не мотивировано: с одинаковой лёгкостью можно соединить слово «arbre» и слово «tree» с понятием «дерево». Более того, это значит, что звучание тоже произвольно: можно определить понятие «дерево» по наличию у него коры (кроме пальм) и по размеру (кроме «низких древесных растений» - кустарников). Из этого должно быть понятно, что все представляемые мною предположения не делятся на более и менее важные: каждое из них – системный характер знаков (более всего понятный при «синхронном» изучении языка), их относительная (диакритическая) сущность, произвольная природа знаков – исходит из остальных.

Таким образом, в соссюровском языкознании изучаемый феномен понимается как свод сопоставлений и противопоставлений языка. Язык – это и выражение значения слов (обозначение), и их результат (общение) – и эти две функции никогда не совпадают (см. «Деконструкцию языка» Шлейфера). Мы можем заметить чередование формы и содержания, которое Греймас и Курте описывают в новейшем варианте интерпретации: языковые контрасты определяют его структурные единицы, и эти единицы взаимодействуют на сменяющих друг друга уровнях, чтобы создать определённое значимое содержание. Так как элементы языка случайны, ни контраст, ни сочетание не могут быть основой. Значит, в языке отличительные признаки формируют фонетический контраст на другом уровне понимания, фонемы соединяются в контрастные морфемы, морфемы – в слова, слова – в предложения и т.д. В любом случае, целая фонема, слово, предложение и т.д. представляет собой нечто большее, чем сумма составляющих (так же как вода, в соссюровском примере – больше, чем сочетание водорода и кислорода).

Три предположения «Курса общей лингвистики» привели Соссюра к идее новой науки двадцатого века, отдельно от лингвистики изучающей «жизнь знаков в обществе». Соссюр назвал эту науку семиологией (от греческого «semeîon» - знак). «Наука» семиотики, развивавшаяся в Восточной Европе в 1920е –1930е и в Париже в 1950е and 1960е, расширила изучение языка и лингвистических структур до литературных находок, составленных (или сформулированных) с помощью этих структур. Кроме того, на закате своей карьеры, параллельно своему курсу общей лингвистики, Соссюр занялся «семиотическим» анализом поздней римской поэзии, пытаясь открыть умышленно составленные анаграммы имён собственных. Этот метод был во многом противоположен рационализму в его лингвистическом анализе: он был попыткой, как пишет Соссюр в одной из 99 записных книжек, изучить в системе проблему «вероятности», которая «становится основой всего». Такое исследование, как утверждает сам Соссюр, помогает сосредоточиться на «вещественной стороне» вероятности; «ключевое слово», анаграмму которого ищет Соссюр, как утверждает Жан Старобинский, «инструмент для поэта, а не источник жизни стихотворения. Стихотворение служит для того, чтобы поменять местами звуки ключевого слова». По словам Старобинского, в этом анализе «Соссюр не углубляется в поиски скрытых смыслов». Напротив, в его работах заметно желание избежать вопросов, связанных с сознанием: «так как поэзия выражается не только в словах, но и в том, что порождают эти слова, она выходит из-под контроля сознания и зависит только от законов языка».

Попытка Соссюра изучить имена собственные в поздней римской поэзии (Цветан Тодоров назвал это сокращением «слова... лишь до его написания») подчёркивает одну из составляющих его лингвистического анализа – произвольную природу знаков, а также формальную сущность соссюровской лингвистики («Язык, – утверждает он, «суть форма, а не явление»), что исключает возможность анализа смысла. Тодоров делает вывод, что в наши дни труды Соссюра выглядят на редкость последовательными в нежелании изучать символы [явления, имеющие чётко определённое значение]. . . . Исследуя анаграммы, Соссюр обращает внимание только на повторение, но не на предшествующие варианты. . . . Изучая «Песнь о Нибелунгах», он определяет символы только для того, чтобы присвоить их ошибочным чтениям: если они неумышленны, символов не существует. В конце концов, в своих трудах по общей лингвистике он делает предположение о существовании семиологии, описывающей не только лингвистические знаки; но это предположение ограничивается тем, что семилогоия может описывать только случайные, произвольные знаки.

Раз это действительно так, то только потому, что не мог представить «намерение» без предмета; он не мог до конца преодолеть пропасть между формой и содержанием – в его трудах это превращалось в вопрос. Вместо этого он обращался к «языковой законности». Находясь между, с одной стороны, концепциями девятнадцатого века, основанными на истории и субъективных догадках, и методах случайной интерпретации, основанных на этих концепциях, и, с другой стороны, структуралистскими концепциями, которые Леви-Стросс назвал «кантианством без трансцендентного действующего лица» – стирающими противостояние между формой и содержанием (субъектом и объектом), значением и происхождением в структурализме, психоанализе и даже квантовой механике – труды Ферлинанда де Соссюра по лингвистике и семиотике обозначают поворотный момент в изучении значений в языке и культуре.

Рональд Шлейфер

Литература

1. Адмони В.Г. Основы теории грамматики / В.Г. Адмони; АН СССР.-М.: Наука, 1964.-104с.

3. Арапов, М.В., Херц, М.М. Математические методы в лингвистике. М., 1974.

4. Арнольд И.В. Семантическая структура слова в современном английском языке и методика её исследования. /И.В. Арнольд– Л.: Просвещение, 1966. – 187 с.

6.Башлыков А.М. Система автоматизированного перевода. / А.М. Башлыков, А.А. Соколов. – М.: ООО «ФИМА», 1997. – 20 с.

7.Бодуэн де Куртенэ: Теоретическое насле дие и современность: Тезисы докладов международной научной конференции / Ред.И.Г. Кондратьева. – Казань: КГУ, 1995. – 224 с.

8. Гладкий А.В., Элементы математической лигвистики. / . Гладкий А.В., Мельчук И.А. –М., 1969. – 198 с.

9. Головин, Б.Н. Язык и статистика. /Б.Н. Головин –М., 1971. – 210 с.

10. Звегинцев, В.А. Теоретическая и прикладная лингвистика. / В.А. Звегинцев –М., 1969. – 143 с.

11. Касевич, В.Б. Семантика. Синтаксис. Морфология. // В.Б. Касевич –М., 1988. – 292 c.

12. Лекомцев Ю.К. Введение в формальный язык лингвистики/ Ю.К. Лекомцев. – М.: Наука, 1983, 204 с., ил.

13. Лингвистическое наследие Бодуэна де Куртенэ на исходе ХХ столетия: Тезисы докладов международской научно-практическтй конференции 15-18 марта 2000 года. – Красноярск, 2000. – 125 с.

Матвеева Г.Г. Скрытые грамматические значения и идентификация социального лица («портрета») говорящего/ Г.Г. Матвеева. – Ростов, 1999. – 174 с.

14. Мельчук, И.A. Опыт постpоения лингвистических моделей "Смысл <--> Текст"./ И.А. Мельчук. – М., 1974. – 145 c.

15. Нелюбин Л.Л. Перевод и прикладная лингвистика/Л.Л. Нелюбин. – М. : Высшая школа, 1983. – 207 с.

16. О точных методах исследования языка: о так называемой «математической лингвистике»/ О.С. Ахманова, И. А. Мельчук, Е.В. Падучева и др. – М., 1961. – 162 с.

17. Пиотровский Л.Г. Математическая лингвистика: Учебное пособие/ Л.Г. Пиотровский, К.Б. Бектаев, А.А. Пиотровская. – М.: Высшая школа, 1977. – 160 с.

18.Он же. Текст, машина, человек. – Л., 1975. – 213 с.

19. Он же. Прикладное языкознание / Под ред. А.С Герда. – Л., 1986. – 176 с.

20. Ревзин, И.И. Модели языка. М., 1963. Ревзин, И.И. Современная структурная лингвистика. Проблемы и методы. М., 1977. – 239 с.

21. Ревзин, И.И., Розенцвейг, В.Ю. Основы общего и машинного перевода/Ревзин И.И., Розенцвейг, В.Ю. – М., 1964. – 401 с.

22. Слюсарёва Н.А. Теория Ф.де Соссюра в свете современной лингвистики/ Н.А. Слюсарева. – М.:Наука, 1975. – 156 с.

23. Сова, Л.З. Аналитическая лингвистика/ Л.З. Сова – М., 1970. – 192 с.

24. Соссюр Ф. де. Заметки по общей лингвистике/ Ф. де Соссюр; Пер. с фр. – М.: Прогресс, 2000. – 187 с.

25. Он же. Курс общей лингвистики/ Пер. с фр. – Екатеринбург, 1999. –426 с.

26. Статистика речи и автоматический анализ текста / Отв. ред. Р.Г. Пиотровский. Л., 1980. – 223 с.

27. Столл, P. Множествa. Логикa. Aксиомaтические теоpии./ Р. Столл; Пер. с англ. – М., 1968. – 180 с.

28. Теньер, Л. Основы структурного синтаксиса. М., 1988.

29. Убин И.И. Автоматизация переводческой деятельности в СССР/ И.И. Убин, Л.Ю. Коростелёв, Б.Д. Тихомиров. – М., 1989. – 28 с.

30. Фоp, P. , Кофмaн, A., Дени-Пaпен, М. Совpеменнaя мaтемaтикa. М., 1966.

31. Шенк, Р. Обработка концептуальной информации. М., 1980.

32. Шихaнович, Ю.A. Введение в современную мaтемaтику (нaчaльные понятия). М., 1965

33. Щерба Л.В. Русские гласные в качественном и количественном отношении/ Л.В. Щерба – Л.: Наука, 1983. – 159 с.

34. Абдулла-заде Ф. Гражданин мира// Огонёк – 1996. – №5. – С.13

35. В.А. Успенский. Предварение для читателей «Нового литературного обозрения» к семиотическим посланиям Андрея Николаевича Колмогорова. – Новое литературное обозрение. –1997. – № 24. – С. 18-23

36. Перловский Л. Сознание, язык и культура. – Знание – сила. –2000. №4 – С. 20-33

37. Фрумкина Р.М. О нас – наискосок. //Русский Журнал. – 2000. – №1. – С. 12

38. Фитиалов, С.Я. О моделировании синтаксиса в структурной лингвистике // Проблемы структурной лингвистики. М., 1962.

39. Он же. Об эквивалентности грамматики НС и грамматики зависимостей // Проблемы структурной лингвистики. М., 1967.

40. Хомский, Н. Логические основы лингвистической теории // Новое в лингвистике. Вып. 4. М., 1965

41. Schleifer R. Ferdinand de Saussure// press. jhu.ru

42. www.krugosvet.ru

43. www.lenta.ru

45. press. jhu.ru

46. ru.wikipedia.org

47. www.smolensk.ru

Криптоанализ – наука (и практика ее применения) о методах и способах вскрытия шифров. Криптография и криптоанализ составляют единую область знаний – криптологию, которая в настоящее время является областью современной математики, имеющий важные приложения в современных информационных технологиях. Термин «криптография» ввел Д.Валлис. Потребность шифровать сообщения возникла очень давно. В V – ...

Является ближайшее, а не дальнейшее значение слова. Таким образом, психологическое направление и особенно младо-грамматизм ответили на многие вопросы, стоявшие перед языкозна­нием в середине XIX в. Была уточнена методика сравнительно-истори­ческого языкознания, поставлены основные проблемы семасиологии и функционально-семантической грамматики, проанализировано взаимо­отношение языка и речи, ...

Контакты", "Многоязычие в социологическом аспекте". Их исследованием занимаются социолингвистика (социальная лингвистика), возникшая на стыке языкознания и социологии, а также этнолингвистика, этнография речи, стилистика, риторика, прагматика, теория языкового общения, теория массовой коммуникации и т.д. Язык выполняет в обществе следующие социальные функции: коммуникативная / иформативная (...

На разделы и состав Языкознания. Эмпирически сложившиеся разделы Языкознания, частично пересекающиеся и уже потому не образующие логически единой системы, можно представить как соотносящиеся друг с другом по некоторым различным параметрам. Общее Языкознание и частичные науки о языке. Различаются наиболее общие и частные разделы Языкознания. Один из крупных разделов Языкознания – теория...

Оглавление
Введение
Глава 1. История применения математических методов в лингвистике
1.1. Становление структурной лингвистики на рубеже XIX – ХХ веков
1.2. Применение математических методов в лингвистике во второй половине ХХ века
Заключение
Литература
Введение
В ХХ веке наметилась продолжающаяся и поныне тенденция к взаимодействию и взаимопроникновению различных областей знаний.Постепенно стираются грани между отдельными науками; появляется всё больше отраслей умственной деятельности, находящихся «на стыке» гуманитарного, технического и естественнонаучного знания.
Другая очевидная особенность современности – стремление к изучению структур и составляющих их элементов. Поэтому всё большее место как в научной теории, так и на практике уделяется математике. Соприкасаясь,с одной стороны, с логикой и философией, с другой стороны, со статистикой (а, следовательно, и с общественными науками), математика всё глубже проникает в те сферы, которые на протяжении долгого времени было принято считать чисто «гуманитарными», расширяя их эвристический потенциал (ответ на вопрос «сколько» часто помоагет ответить и на вопросы «что» и «как). Исключением не стало и языкознание.Цель моей курсовой работы – кратко осветить связь математики с такой отраслью языкознания, как лингвистика. Начиная с 50-х годов прошлого века, математика применяется в лингвистике при создании теоретического аппарата для описания строения языков (как естественных, так и искусственных). Однако следует сказать, что она не сразу нашла себе подобное практическое применение. Первоначально математическиеметоды в лингвистике стали использоваться для того, чтобы уточнить основные понятия языкознания, однако с развитием компьютерной техники подобная теоретическая посылка стала находить применение на практике. Разрешение таких задач, как машинный перевод, машинный поиск информации, автоматическая обработка текста требовало принципиально нового подхода к языку. Перед лингвистами назрел вопрос: какнаучиться представлять языковые закономерности в том виде, в котором их можно подавать непосредственно на технику. Популярным в наше время термином «математическая лингвистика» называют любые лингвистические исследования, в которых применяются точные методы (а понятие точных методов в науке всегда тесно связано с математикой). Некоторые учёные прошлых лет, считают, что само выражение нельзя возводить вранг термина, так как оно обозначает не какую-то особую «лингвистику», а лишь новое направление, ориентированное на усовершенствование, повышение точности и надёжности методов исследования языка. В лингвистике используются как количественные (алгебраические), так и неколичественные методы, что сближает её с математической логикой, а, следовательно, и с философией, и даже с психологией. Ещё Шлегельотмечал взаимодействие языка и сознания, а видный лингвист начала ХХ века Фердинанд де Соссюр (о его влиянии на становление математических методов в лингвистике расскажу позже) связывал структуру языка с его принадлежностью к народу. Современный исследователь Л. Перловский идёт дальше, отождествляя количественные характеристики языка (например, число родов, падежей) с особенностями национальногоменталитета (об этом в разделе 2.2, «Статистические методы в лингвистике»).
Взаимодействие математики и языкознания – тема многогранная, и в своей работе я остановлюсь не на всех, а, в первую очередь, на её прикладных аспектах.
Глава I. История применения математических методов в лингвистике
1.1 Становление структурной лингвистики на рубеже XIX – ХХ веков
Математическое описание языка основано напредставлении о языке как о механизме, восходящем к известному швейцарскому лингвисту начала ХХ века Фердинанду де Соссюру.
Начальное звено его концепции – теория языка как системы, cостоящей из трёх частей (собственно язык – langue, речь – parole, и речевую деятельность – langage), в которой каждое слово (член системы) рассматривается не само по себе, а в связи с другими...