Аристотель (384-322 до н. э.) - древнегреч. философ и ученый-энциклопедист, к-рого Маркс назвал «величайшим мыслителем древности». Основал собственную школу (Ликей). Подвергнув критике теорию своего учителя Платона об «идеях» как бестелесных формах вещей, создал учение объективного идеализма, охватившее все виды совр. ему знания, в вопросах объяснения природы часто совпадающее с материализмом.

Этике А. посвятил три специальных труда, гл. из к-рых - «Этика Никомаха» - предназначался для его сына. А. считал, что в основе моральной деятельности и нравственных доблестей лежит объективная целесообразность. Высшее благо - это цель , к к-рой люди стремятся ради нее самой. Раскрывает его высшая руководящая наука - политика.

Как самодовлеющее, оно не может состоять ни в материальном богатстве, ни в наслаждении, ни даже в одной добродетели , а определяется назначением человека, к-рое воплощается в прекрасном выполнении разумной деятельности и в согласии каждого дела со специальной, характеризующей его добродетелью. Стремящаяся к высшему благу жизнь может быть только деятельной; добрые качества, не обнаруженные в действии, не дают блаженства.

Кроме высшей цели достижение высшего блага предполагает известное число подчиненных ему низших целей. Достигнуть цели можно, обладая добродетелью, к-рая есть прежде всего умение верно ориентироваться - выбирать среднее между излишеством и недостатком. При этом «середина» не может быть найдена в пределах дурного; выбору подлежит только наилучшее из хорошего. Добродетели А. подразделил на этические, или добродетели характера (напр., щедрость), и дианоэтические, или интеллектуальные (напр., мудрость).

Последние развиваются гл. обр. путем обучения, нуждаются в опыте и во времени. Добродетели - не аффекты и не прирожденные способности, а приобретенные свойства, возникающие при действии, направленном на отыскание «середины» между избытком и недостатком. Поскольку найти такую «середину» трудно, нравственное совершенство - достижение редкое, похвальное и прекрасное. Т. к. деятельность добродетелей проявляется в области средств, ведущих к цели, то, согласно А., во власти человека и добродетельность, и порочность, и воздержание.

Однако стремление к истинной цели не подчиняется личному выбору; человек должен родиться с этим стремлением. Кто от природы в совершенстве владеет им, тот - благородный человек. Степень произвольности действий и приобретенных свойств души, по А., не одна и та же: действия с самого начала и до конца во власти человека, приобретенные же свойства души произвольны лишь вначале, и человек не замечает, как постепенно складывается его характер. Поскольку этическая концепция А. тесно связана с его «Политикой», исследующей общественные отношения, А. ввел в «Этику» вопрос стоимости, проблему к-рой он рассматривает как частный случай проблемы «справедливости».

Анализ «справедливости» развернулся у А. в обстоятельный разбор одного из важных вопросов политической экономии. Несмотря на то что в этом анализе А., как показал Маркс, проявил историческую ограниченность классового мышления, он все же открыл в выражении стоимости товаров непосредственно не видное отношение равенства. Настоящая цель человеческой жизни, по А.,- блаженство, к-рое вызывается деятельностью как таковой. Блаженная жизнь сообразна с важнейшей добродетелью, к-рая присуща лучшей части души. Деятельность последней созерцательна. Но созерцание истины, по А., самая притягательная из. всех деятельностей; ей наиболее свойственна «самодостаточность».

В противоположность деятельности практических добродетелей (военной, политической), к-рая стремится всегда к известной цели и желательна не ради самой себя, созерцательная деятельность разума отличается значимостью и ценностью ради себя самой, не стремится к к.-л. внешней цели и заключает в себе ей одной присущее наслаждение, к-рое усиливает энергию. Именно к такой жизни и должен стремиться человек.

Нравственный идеал А., провозглашающий: высшей доблестью - самодовлеющее, отрешенное от волнений и тревог практической деятельности созерцание истины; предпосылкой философской деятельности - досуг (порождаемый рабским трудом и созданным на основе этого труда достатком) совершеннейшим и самодостаточным созерцанием - пребывающего вне мира и над миром бога, есть отражение в отвлеченной форме идей античного рабовладельческого об-ва.

Божественный образец созерцательной деятельности разума - сложное порождение характерного для греч. полиса второй половины IV в. до н. э. отделения умственного труда от физического, теоретического досуга от практической деятельности, независимости от тревог и превратностей социальной борьбы классов и политических партий. В характерной для этики А. норме «середины» проявились социальные черты носителя и осуществителя этой нормы - гражданина полиса накануне его падения и покорения Македонской монархией.

СОЗЕРЦАНИЕ

Философский энциклопедический словарь . 2010 .

СОЗЕРЦА́НИЕ

чувств. ступень познания (см. Отражение , Теория познания). В филос. традиции можно выделить два осн. понимания С., причем оба они непосредственно связаны с понятием интуиции (что выражено в лат. и нем. языках – лат. intuitio, нем. ). Первое из этих пониманий восходит к Платону, у к-рого С. выступало как внечувств. познание идей и составляло основу познания "по истине". Второе связано с именем Канта, к-рый противопоставлял С. как мышлению, так и ощущению и трактовал его как представление о единичном предмете, к-рое должно подвергаться в познании категориальной переработке. Шопенгауэр, полемизируя с Кантом, приписывает С. неосознаваемое интеллектуальное и считает С. "первичным" представлением, а понятие – "вторичным". В феноменологии Гуссерля рассматриваются оба вида С. – "эмпирич." С. (сознание об индивидуальном предмете) и "эйдетическое" С., предметом к-рого является сущность ("эйдос"), В трактовке эйдетического созерцания Гуссерль продолжает линию Платона. См. также Интуиция , Непосредственное знание и лит. при этих статьях.

Философская Энциклопедия. В 5-х т. - М.: Советская энциклопедия . Под редакцией Ф. В. Константинова . 1960-1970 .

СОЗЕРЦАНИЕ

СОЗЕРЦАНИЕ - чувственная ступень познания. В философской традиции можно выделить два основных его пони

мания, причем оба они непосредственно связаны с понятием интуиции (что выражено в лат. и нем. языках - лат. Intuitio, нем. Anschauung). Первое понимание восходит к Платону, у которого созерцание выступало как внечувственное познание идей и составляло основу познания “по истине”. Второе понимание связано с именем Канта, который противопоставлял созерцание как мышлению, так и ощущению и трактовал его как представление о единичном предмете, которое должно подвергаться в познании категориальной переработке. Шопенгауэр, полемизируя с Кантом, приписывал созерцанию неосознаваемое интеллектуальное содержание и считал его “первичным” представлением, а понятие -- “вторичным”. В феноменологии Гуссерля рассматриваются оба вида созерцания - эмпирическое (сознание об индивидуальном предмете) и “эйдетическое”, предметом которого является сущность (“эйдос”). В трактовке эйдетического созерцания 1уссерль продолжил линию Платона. См. также ст. Интуиция .

В. П. Филатов

Новая философская энциклопедия: В 4 тт. М.: Мысль . Под редакцией В. С. Стёпина . 2001 .

Синонимы :

Смотреть что такое "СОЗЕРЦАНИЕ" в других словарях:

См … Словарь синонимов

СОЗЕРЦАНИЕ, созерцания, мн. нет, ср. 1. Действие по гл. созерцать (книжн.). Созерцание природы. Погрузиться в созерцание чего нибудь. 2. Мечтательное, самоуглубленное настроение (книжн.). Человек, склонный к созерцанию. 3. То же, что интуиция в 1 … Толковый словарь Ушакова

Созерцание - Созерцание ♦ Contemplation Внимательный и бескорыстный взгляд. Метафорически созерцание означает способность сознания познавать, не стремясь к обладанию, использованию или вынесению суждения о познаваемом. Созерцание есть вершина духовной… … Философский словарь Спонвиля

В философии процесс непосредственного восприятия действительности. В истории философии понятие созерцания нередко связывалось с интуицией … Большой Энциклопедический словарь

Способ познавательной деятельности, реализующийся как непосредственное отношение сознания к предмету. В западно европейской философской традиции выделяют два основных понимания С. Первое из них восходит к Платону. У него С. представляет собой… … Новейший философский словарь

СОЗЕРЦАНИЕ, я, ср. 1. см. созерцать. 2. В философии: процесс непосредственного восприятия действительности, начальная, чувственная ступень познания. От живого созерцания к абстрактному мышлению. Толковый словарь Ожегова. С.И. Ожегов, Н.Ю. Шведова … Толковый словарь Ожегова

Англ. contemplation/meditation; нем. Kontemplation. 1. Эмпирическая ступень познания, основу к рой составляет непосредственное чувственное отражение объекта. 2. Вдумчивое наблюдение, внимательное рассмотрение и изучение; медитация. 3. Духовный… … Энциклопедия социологии

Созерца́ние - 1) ощущение благодатного Божественной присутствия, Божественной близости, достигаемое во время молитвенного устремления к ; 2) зримое восприятие Бога во время Его сверхъестественного ; 3) возвышенное, глубокое размышление о Боге и Его , осуществляемое при содействии Божественной .

В философии Святых Отцов слово «созерца́ние » - θεωρία (феория) - имеет онтологический и гносеологический смысл. Оно означает: молитвенно-благодатное сосредоточение души на надумных тайнах, которыми изобилует не только Троическое Божество, но и сама человеческая личность, как и сущность Богом созданной твари. В созерцании личность подвижника веры живет над чувствами, над категориями времени и пространства, ощущает живую близкую связь с горним миром и питается откровениями, в которых находит то, чего «не видел … глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку» (). Преподобный

***

Созерцание и деятельность

…Слово “созерцание” в строгом, аскетически-мистическом словаре относится к созерцанию человеком Самого Бога; “феория” по-гречески – это именно созерцание Бога. В расширенном смысле, однако, можно думать о созерцании как видении и Бога, и Его путей, и становления Его твари. Скажем, митрополит в одной из своих проповедей на Рождество говорит, что тот, у кого сердце чистое, глядя на мир, видит почивающую на нем благодать Божию, видит как бы сияние благодати; тот мир, который мы видим тусклым, потухшим, оскверненным, может быть путем к созерцанию через тварь присутствия Божия. Это не чистое созерцание Божественной природы, сущности, но это видение Бога, потому что сияет в твари – именно благодать, Он; и поэтому я буду употреблять слово “созерцание” в таком расширенном смысле. Созерцание предполагает определенное расположение духа, оно предполагает способность слушать и способность видеть; поэтому оно требует от нас установки на то, что когда я слушаю, я хочу слышать, и когда я смотрю, я хочу видеть. Это кажется очень плоским замечанием. На самом деле это очень редкое состояние: мы не смотрим с целью видеть, и мы не слушаем с целью слышать. Мы видим очертания – и ни на чем не останавливаемся; мы слушаем слова – и за словами не улавливаем глубин чувств или мыслей. Вы, наверное, замечали: бывает так, что вы устали и вам не хочется ввязнуть в чью-нибудь жизнь. Встречаете вы кого-нибудь, спрашиваете: “Ну как сегодня?” И тот потухшим голосом, с мертвым выражением лица вам говорит: “Все хорошо”. И вы не отзываетесь; его слов достаточно, их-то вы и ждали, он вас освободил от необходимости взять его тяготу на себя, вы свободны… Если бы мы были честны, то сказали бы: “Неправда; у тебя взор потух, голос мертвый, по всему я вижу, что совсем не ладно. То ли страх в глазах, то ли еще что-то”. Мы могли бы открыть в нем целую жизнь, но часто не делаем этого, потому что увидеть – значит взять на себя солидарность, ответственность; так войти в жизнь другого человека, как заповедует апостол Павел: Друг друга тяготы носите (). То же самое можно говорить о том, что мы видим и слышим, во всех отношениях. И поэтому воспитание в себе способности видеть и слышать начинается не тем, чтобы открыть глаза и уши; оно начинается в момент, когда мы решаем доброй совестью относиться к ближнему и к Богу – Он тоже нам ближний. Слушать, смотреть, молчать; всматриваться, пока мы не увидим, вслушиваться, пока мы не услышим; не уходить никуда от вставшего перед нами вопроса: что в этом человеке, что в этом Боге, что в этом слове, что в этом действии?

Знаете, есть люди, которые любят природу, зверей. Они выходят рано утром, чтобы уловить первые движения просыпающегося леса или поля. Если вы хотите что-то уловить, вы должны встать раньше, чем другие звери, пойти так, чтобы весь лес не проснулся от ваших легких шагов, сесть где-нибудь, чтобы быть как можно более незаметным, и в себе совместить как бы парадоксальные состояния: с одной стороны, такой живости духа, такого внимания, чтобы ничто не могло избежать вашего взора или слуха, но с другой стороны, такой гибкости, чуткости, чтобы все отзывалось в вас. Это парадоксально в том смысле, что это не пассивность и не активность. Это не пассивность, потому что, если мы пассивны, на нас как бы налагают печать, которую мы замечаем только тогда, когда она уже глубоко врезалась; а активность – это такое состояние, когда мы идем навстречу событию. Но навстречу неизвестному событию нельзя пойти, вы не можете пойти навстречу неопределенному звуку, который придет неведомо откуда. Епископ это выражал иначе; он говорил, что для духовной жизни человек должен быть как натянутая струнка, но не перетянутая, потому что если попробовать перетянутую струнку тронуть пальцем, она лопнет: разорвется и застонет. А если она будет не натянута, она никогда не даст чистого звука: она будет висеть, шуметь, гудеть, но не звучать. И вот это – состояние как бы предварительное к созерцанию: чтобы любое прикосновение к нам было воспринято и вызвало ясный, чистый ответ внутри нас. В молитвенном порядке – это молчание, в порядке действия – это способность вглядываться и понимать.

Как я уже сказал, строго говоря, созерцание относится к Богу и имеет место при углубленной молитве, когда Господь его дает, в тех состояниях, когда человек вдруг чувствует Божие присутствие с такой силой, что все остальное уходит из его сознания. Я могу вам дать пример из наших дней. В 1938 году на Афоне умер старый русский монах Силуан. О нем написана книга на русском языке, которую, вероятно, некоторые из вас знают. Он писал довольно много писем нам в Париж. В одном из этих писем (не помню, попало оно в книгу или нет) рассказ идет так. Силуан и некоторые другие старшие монахи, которым был поручен надзор над монастырскими рабочими, сидят за столом, и один из монахов ему говорит: Слушай, отец Силуан, что ты делаешь со своими работниками? Мы за своими смотрим все время, и они все делают, как могут, чтобы отлынивать от работы. Ты же никогда за ними не смотришь, а они все тебе выполняют… И его ответ был таков: Я ничего не делаю. Я прихожу утром, встречаю этих работников, и мне делается их так жалко: это же русские мужички, русские ребята девятнадцати, двадцати, двадцати одного года, которые оставили свои деревни, покинули родные поля, родные леса; больше того: матерей, отцов, молодых жен, новорожденных детей, – и пришли на Афон работать, потому что слишком бедно было дома, и какие-то гроши зарабатывают с тем, чтобы через год или два вернуться к себе… Мне их жалко, – продолжает Силуан, – и каждому я говорю какое-нибудь слово, чтобы у него на душе тепло стало. Каждому раздаю работу, которую, думаю, он может выполнить. А потом ухожу к себе в келью, и пока они будут работать, я о них молюсь… Дальше он рассказывает о том, как он молится. Он говорит: я становлюсь и начинаю просто перед Богом плакаться о каждом из них. Я говорю: Господи! Посмотри на Николая. Ему всего-то двадцать лет. Как тоскливо ему здесь, пришельцу из северной России! В деревне он оставил молодую жену и годовалого ребенка. Как ему должно быть страшно за них: мало ли что может случиться; а он же неграмотный, и жена неграмотная, и год он о них ничего не будет знать, и что он еще встретит, когда вернется… И так, – говорит, – я Богу рассказываю о Николае, о его жене, о их младенце, о деревне, о его страхах; и по мере того, как я молюсь, я начинаю ощущать близость Божию. Это сознание, это чувство близости Божией так нарастает, что в какой-то момент оно захлестывает все, как волна, и я уже не могу и вспомнить ни Николая, ни его жену, ни деревню, ни ребенка – ничего, и меня куда-то уносит, как потоком, в глубины Божии. И когда я дохожу до какого-то места в этих глубинах Божиих, я встречаю Божественную любовь и в ней – Николая, его жену, ребенка, деревню, родных, все их страдания; и уже Божественная любовь меня возвращает на землю и заставляет меня молиться. И снова нарастает чувство Бога, и снова я отрываюсь от земли, и снова уношусь в глубины, где снова нахожу тех же людей, ради которых Сын Божий стал сыном человеческим…

Здесь созерцательная молитва начинается с чего-то очень простого: с жалости, с сострадания конкретному человеку; это не некое Божественное откровение о чем-то, это – Николай, его молодая жена, – и вот нарастает такое чувство. Но оно дается подвигом молитвы, дается чистотой сердца, дается всем содержанием христианской жизни.

Кроме того, есть другие как бы подходы к этому. Другой, не непосредственный подход к Живому Богу – это подход к живому слову Божию, к Священному Писанию; при условии, что мы его будем читать действительно, как мы читаем живое слово, когда получаем письмо от человека, которого мы глубоко любим, каждое слово которого для нас значительно, важно, каждое слово которого мы будем потом носить в сердце, как песнь. Мы не разбираем это письмо по словам да по слогам, мы не отмечаем, что здесь неясно написана буква, а здесь должна быть запятая, а тут ошибка в правописании. Мы слушаем, читаем это письмо, и слышим всю живую человеческую душу. Каждое слово бедно по сравнению с тем, что оно может нам дать. Это не означает, что мы читаем между строками; это другого рода упражнение. Потому что между строками можно вычитать то, чего человек в строку никогда не клал; а мы читаем с таким открытым сердцем, с такой лаской, с такой любовью, что сказанные слова звучат по-иному, причем звучат-то они, только если мы любим. Если любви нет, мы их читаем с иным ударением. Помню человека, который получил телеграмму от сына и пришел в уныние. Показывает жене: Смотри, три недели отсутствовал, ни слова не писал, а теперь прислал телеграмму: “Папаша! Пришли мне денег!” Мать посмотрела, говорит: Да нет, ты не так прочел; он пишет: “Папаша, пришли мне денег…”<На бумаге невозможно передать интонации: сухую в первом чтении и нежную во втором (Примеч. ред. )>

Мы можем так же бездарно или чутко читать Священное Писание. Можно его разбирать, а можно его воспринять. И вот нам надо учиться читать; надо читать, сознавая, что Сам Бог к нам обращается с этим письмом. Что Он говорит мне в этом письме – моей душе, моему сердцу, моему сознанию? К чему Он меня зовет? Причем не так: Вот, выделяю заповеди и буду выполнять, принимаю к сведению и исполнению, – так мы не читаем письма от любимых нами людей; а читать, как письмо, где дышит человеческая жизнь, которую мы всю принимаем и на которую отзываемся душой, телом – всем.

И еще нам нужно научиться созерцательно, то есть именно вдумчиво, внимательно прислушиваясь, приглядываясь, относиться к жизни. Часто жизнь нам представляется, как незаконченная ткань, и мы смотрим на нее с изнанки, словно мышка, которая бежит, смотрит наверх и видит: натянута ткань и какая-то нелепость; рисунка нет, все какие-то нитки висят в беспорядке. Мы порой смотрим на жизнь так, и она нам кажется бессмысленной; мы с изнанки на нее глядим: нет узора, нет цели, нет движения, только какие-то монотонные линии, которые прерываются узлами, откуда висят неотрезанные нитки. Это мы делаем просто потому, что жизнь видим на разных уровнях. Есть Божий уровень, есть очень простой человеческий уровень, и есть какой-то средний уровень, скажем, газетный. Жизнь по газете – это выборка из всего, что может поразить человека. Если взять газету и посмотреть, на что похож сегодняшний день в мире, то он состоит из конфликтов разного рода. Личных конфликтов (украл, убил), общественных конфликтов, военных конфликтов, конфликтов природы (землетрясение, пожар и т.д.). И все конфликты, – и без всякого разрешения. Это в каком-то смысле видение ткани со стороны мыши. Это видение, которое недостаточно большое и недостаточно маленькое. Оно недостаточно большое, потому что нет ключа, который давал бы, указывал бы перспективу и пропорцию вещей; все равно важно, лишь бы было довольно жутко или поражало; и недостаточно мелко, потому что это больше человеческого размера, но не на человеческий масштаб.

Есть другой подход; Библия, Священное Писание – это видение той же истории человечества, но с совершенно странной точки зрения: с Божией. Вот читаете Священное Писание. Царь такой-то правил сорок шесть лет. “А! – думает историк, – ну, тут-то можно что-нибудь узнать, сорок шесть лет правил – что-нибудь да случилось”. Библия нам говорит: в его время стали строить капища на верхушках гор, и напали на Израиль соседи. И добрый историк пожимает плечами: какой интерес в том, что строили капища на верхушках гор? Неужели сорок шесть лет царствования сводились к тому, что это случилось? – Именно, сводится к тому, ибо вся сущность его царствования в том, что при нем люди отвернулись от Бога и начали строить капища. А все остальное – совершенно безразлично, потому что ничего не осталось ни от царя, ни от его народа, ни от его городов, ни от того, что было создано руками человеческими. Бог посмотрел – и это действительно ужасно в каком-то отношении: сорок шесть лет жизни – просто пустота. Лишь эти капища нам говорят: вот изменник; отвернулся – и погиб. Тут совсем другое видение истории, пророческое, священное видение истории. И в этом отношении Библия не может заменить учебник истории, но она колоссально интересна, потому что если взять параллельно это царствование в учебнике истории и по Библии, вы видите: суд человеческий – и суд Божий, масштаб человеческий – и Божий масштаб; что важно – что неважно, что значительно – что незначительно. И это иногда заставляет остановиться и крепко задуматься; потому что если вместо того, чтобы сказать “царь такой-то”, вы скажете: “Иван прожил шесть лет, и все что в его жизни имеет какое-то значение, это то, что он построил капище где-то у себя в душе”, – это совершенно другое дело. Создал себе идола: сводка целой человеческой жизни.

Есть и еще один масштаб, который нам очень хорошо известен, но на который мы не обращаем достаточно внимания. Как бы мы ни смотрели на историю, в самой широкой перспективе или в средней мышино -газетной перспективе, есть еще более мелкая перспектива, где вещи снова делаются реальными. Мне вспоминается эпизод из времен войны. Ну, кто-то в нас стрелял, и мы как можно площе лежали – это естественное дело. Сначала было неприятно, что стреляют, но нельзя постоянно напрягаться, постепенно само напряжение заставляет расслабиться. Я лежал на животе, был месяц май, стреляли над головой, я делался как можно более плоским и смотрел перед собой на единственное, что было: трава была. И вдруг меня поразило: какая сочная, зеленая трава, и два муравья ползли в ней, тащили какое-то зернышко. И я загляделся; и вот на этом уровне вдруг, оказывается, есть жизнь, нормальная, цельная жизнь. Для муравьев не было ни пулеметов, ни стрельбы, ни войны, ни немцев – ничего; была крупица чего-то, что составляло всю жизнь этих двух муравьев и их семейств. И вот если бы мы умели быть более внимательными, то заметили бы, что при самых тяжелых обстоятельствах можно сойти на уровень – даже не мыши, а муравья, посмотреть и увидеть, что жизнь все равно есть. Да, все трудности есть, но я дышу, я живу, и тысячи вещей происходят, которые как бы вне досягаемости среднего уровня жизни. Такое видение истории или моей личной жизни, или семейной, или коллективной жизни на уровне Божием, либо наоборот, на таком простом, скромном, человеческом уровне, куда не достигает многое, – это тоже начало созерцательного настроения; потому что это заставляет нас оторваться (или предполагает, что мы оторвались) от напряжения и от суеты, от взволнованности, от того, что вся проблема сводится ко мне: я – в центре. Вокруг целый мир, бесконечно расширяющаяся вселенная, а я в центре – крупица, малюсенькая крупица, но все-таки центр. В момент, когда мы оторвались, мы можем смотреть и видеть сначала муравьев и мураву, а потом можно увидеть, что все-таки и небо есть, и не все время стреляют, и стреляли-то полчаса – и не попали; масса вещей вдруг, оказывается, есть, живых, простых, – потому что мы не каждую минуту умираем. И вот в этой созерцательной настроенности слушания, видения, чувствования себя, вдумчивости все сводится к тому, чтобы научиться смотреть на ткань жизни, всматриваться в жизнь: свою, чужую, нашу коллективную. И учиться действовать только вовремя.

Это я опять-таки поясню образом. Вы, наверное, и участвовали, и видели хороводы. Опоздав, юноша, девушка не кидаются в хоровод; если сразу кинется – разлетится все, разобьется ритм, прекратится движение. Опоздавший останавливается, слушает пение; потом начинает двигаться в гармонии с пением и с движением; и приходит момент, когда весь ритм, вся песнь хоровода так вошла в человека, что он может включиться в хоровод – и хоровод не дрогнет; он просто влился, и хоровод идет дальше. Вот так мы должны научиться глядеть на жизнь – свою, чужую, нашу: через Священное Писание, через такое глубокое сочувствие, сострадание или сорадование с другими, чтобы можно было вступить, не сорвав этого танца, хороводного танца.

Последнее, что я хочу сказать, – о важной роли понятия новизны. Разница между человеческой мудростью, которая нас учит или заставляет действовать по трафарету, и Божественной мудростью заключается в том, что человеческая мудрость всегда основана на опыте прошлого – моего или коллективного: это может быть маленький опыт, несколько десятков лет жизни; это может быть всечеловеческий коллективный опыт, но все равно человеческая мудрость основывается на том, чему меня прошлое научило: если поступить так, то “получается”, “выйдет”, правильно выйдет. Божественная мудрость совершенно иная. Причинность, причина – почему Бог действует именно так – не коренится где-то в прошлом, а лежит впереди. Бог действует не потому что, а ради чего-то. Возьмите, например, самое разительное, типичное действие Божие – Воплощение. Человек создал земной ад. Бог не стал изнутри этого ада его как-то выправлять, чтобы хоть что-нибудь получилось. Да, Он и это сделал: Он дал заповеди, указания, наставления, пророков и т.д., но это ад не изменило; он лишь стал, может быть, немного менее гнусным. Если взять линию основных заповедей Божиих, в начале книги Бытия Ламех говорит: за каждую рану всемеро отомщу, за каждое оскорбление семерых убью (). Синай говорит: око за око, зуб за зуб (). (Это не значит: бей; это значит: не бей больше, чем сам получил.) А Христос, как бы в противовес древнему Ламеху, говорит: семьдесят раз седмерицей прощай. Вот такой путь от звериной человеческой мести к справедливости, причем жестокой человеческой справедливости – и дальше, к Христову закону; и это, конечно, входит в Божий план.

Но Воплощение – это что-то новое. Бог принимает все, что случилось с нами, и это – неразрешимая проблема. Нельзя создать из падших людей общество спасенных людей: они должны спастись, и тогда будет общество спасенных. И вот Христос вступает в мир. Бог делается человеком – и все, к чему Он приобщился, Он спас и обоготворил. И причина, почему Он стал человеком, не только к том, что человек пал, а в Воскресении, Вознесении, в нашем последнем призвании быть причастниками Божественной природы (), телом Христовым, храмом Святого Духа. В этом отношении всякое действие христианина эсхатологично, то есть направлено на последнее свершение истории, на Царство Божие уже осуществленное. И потому в действиях Божиих и в действиях святых есть часто непредсказуемость и нелогичность. С точки зрения разума, с точки зрения человеческой, надо было сделать то-то или то-то. Святой, под Божиим руководством, поступает нелепо, бессмысленно, вне контекста; он вносит в какую-то ситуацию нечто совершенно новое и часто как будто не относящееся к делу, но то, что делает старое положение совершенно иным и новым. Вот где, мне кажется, связывается этот момент христианского делания и христианского созерцания.

Философия. Лучший путь к развитию созерцающего (понимающего) разума - глубочайшее усвоение философии, и только мировой философии как вселенской дискуссии

Лучший путь к развитию созерцающего (понимающего) разума - глубочайшее усвоение философии, и только мировой философии как вселенской дискуссии, вечного спора всех обо всем интересном и важном для человека. Это лучшая возможность избежать релятивизма в нравственности и познании, а учение об относительности истины как якобы единственной формы ее существования представляет собой одну из самых разрушительных опасностей для отдельного человека и всех людей.

Философия как образование полезна, лишь когда она изучается в качестве истории критики мира, мира естественного и мира культуры, - совместных усилий человечества по выработке истины, принадлежащей всем. Исторические и логические истоки образовательного движения при этом важно понять как постепенное расширение сообщества философов. Научное мировое сообщество неразрывно сливается с мировым образовательным сообществом.

Чтобы стать и оставаться правильным, образование должно распространять дух свободной критики, ориентированный на бесконечные задачи. Дух, творящий новые, бесконечные идеалы, дух универсальной теоретической рефлексии.

Философия... Нам, пожалуй, следует отделять философию как исторический факт своего времени от философии как идеи, идеи бесконечной задачи. Любая исторически действительная философия - это более или менее удавшаяся попытка воплотить руководящую идею бесконечности и даже универсальности истин. Практическим идеалам, от которых человек не смеет отклониться всю свою жизнь без чувства вины и раскаяния, недостает ясности и отчетливости, но они предвосхищаются в многозначной всеобщности.

Естественный человек (скажем, дофилософской эпохи) во всех своих делах и заботах ориентирован на мир. Поле его жизни и деятельности - это пространственно-временной окружающий его мир, в который он включает и самого себя.

То же справедливо и для теоретической установки, которая первоначально есть не, что иное, как установка неучаствующего наблюдателя мира, при этом демифологизируемого.

Философия видит мир как универсум сущего, и мир превращается в объективный мир, противостоящий представлениям о мире. Истина становится, следовательно, объективной истиной.

Философия начинается поэтому как космология; сначала она направляет теоретический интерес на телесную природу, и это будто бы разумеется само собой - ведь все данное в пространстве и времени в любом случае имеет формулой своего существования телесность. Люди и животные не просто тела, но взгляду, направленному на окружающий мир, они являются как нечто телесно сущее, значит, как реальности, включенные в универсальную пространство-временность.

Так что любые душевные явления, явления любого Я - переживание, мышление, желание - характеризуются определенной объективностью. Жизнь сообществ, таких, как семьи, народы и т.п., видится при этом сведенной к жизни отдельных индивидов. Духовная связь благодаря психофизической каузальности лишается чисто духовной преемственности, всюду вторгается физическая природа.

Эта объективная, незаинтересованная, бескорыстная, собственно познавательная теоретическая установка - философская, созерцательная, осмысливающая мир1, - диктует педагогике особую и важную заботу. Она связана с развитием в человеке так называемых дианоэтических добродетелей: созерцания, совершенств любознательного разума. Это благоразумие, мудрость, способность к наукам и искусствам. Созерцательная деятельность разума, созерцательный труд души дают то величайшее и только им свойственное наслаждение, без которого невозможно достижение блаженства как одной из целей жизни.

Самодостаточное, не ориентированное на практику познание - созерцание истины - бесконечно важно не только для личности, но и для человечества. Довлеющее себе познание необходимо для прикладных достижений науки.

Все это, вместе взятое, требует от воспитателя сугубого внимания к развитию теоретической установки у его подопечных.

Как и человечеству в целом, отдельному человеку важно сохранить «удивление» - модификацию исходного природного любопытства - как предпосылку и значительную часть содержания интереса к жизни. (Отметим огромное значение самой проблематики интереса к жизни для педагогики.) Вне постоянно поддерживаемого интереса к неисчерпаемой сложности мира наших воспитанников ждет опасная, разрушительная скука, сплин, хандра (см. «Евгений Онегин» А.С. Пушкина). Без этого интереса человек не сможет желать универсальной жизни и универсальной истины, т.е. собственно человеческой жизни и истины как таковой.

От практической установки познающего субъекта резко отличается в любом смысле непрактическая «теоретическая» установка, установка «удивления», из которой гиганты первого кульминационного периода греческой философии - Платон и Аристотель - выводили начало философии.

Человека охватывает страсть к созерцанию и познанию мира, свободная от всяких практических интересов, и в кругу познавательных действий и посвященного ей времени преследуется и творится не что иное, как чистая «теория». Другими словами, человек становится незаинтересованным наблюдателем, озирающим мир, он превращается в философа; или скорее жизнь его мотивируется новыми, лишь в этой установке возможными целями и методами мышления, и, в конце концов, возникает философия, - и он сам становится философом.

Конечно, рождение теоретической установки, как и все исторически ставшее, имеет свою фактическую мотивировку в конкретной связи исторических событий.

Возникающий теоретический интерес, то самое «удивление», есть модификация любопытства. Его изначальное место - в естественной жизни. Оно объяснимо как участие в «жизни всерьез», как проявление изначально выработанного интереса к жизни или как развлечение зрелищем, когда прямые жизненные потребности удовлетворены или истекли часы службы.

Любопытство (здесь не обыкновенный «порок») - это уже обращение, интерес, отстраняющийся от эмпирических интересов, пренебрегающий ими.

Ориентированный таким образом, этот интерес обращается сначала к многообразию этносов, собственного и чужих. Каждого со своим собственным окружающим миром, с его традициями, богами, демонами, мифическими силами. В этом удивительном сопоставлении возникает различение представления о духовном и реальном мире и встает новый вопрос об истине - не об увязанной с традицией истиной повседневности. Об истине общезначимой, тождественной для всех, кто не ослеплен традиционализмом, об истине самой по себе.

Теоретическая установка философа предполагает также, что он с самого начала твердо решает сделать свою будущую жизнь универсальной жизнью, смысл и задача которой - теория, бесконечное надстраивание теоретического познания.

В отдельных личностях, таких, как Фалес и другие, возникает новое человечество - люди, которые профессионально созидают философскую жизнь, философию как новую форму культуры. Понятно, что вскоре возникает соответствующий новый тип обобщения.

Это идеальное образование - теория - незамедлительно воспринимается и перенимается путем обучения и подражания. Дело

скоро идет к совместной работе и взаимопомощи посредством критики. Даже посторонние, нефилософы обращают внимание на необычные дела и стремления. В попытках понимания они либо сами превращаются в философов, либо, если они слишком связаны профессиональной деятельностью, - в посредников.

Таким образом, философия распространяется двояко: как ширящееся сообщество философов и как сопутствующее образовательное общественное движение. Здесь, однако, коренится впоследствии внутренний роковой раскол единой нации на образованных и необразованных.

Философия, распространяющаяся в форме исследования и образования, оказывает двоякого рода духовное воздействие.

С одной стороны, самое важное в теоретической установке философского человека - это подлинная универсальность критической позиции, решимость не принимать без вопросов ни одного готового мнения, ни единой традиции, чтобы одновременно вопрошать всю традиционно заданную вселенную об истине самой по себе, об идеальности.

Но это не только новая познавательная позиция. Благодаря требованию подчинить всю эмпирию идеальным нормам, а именно нормам безусловной истины, скоро происходят далеко идущие перемены в совокупной практике человеческого существования, следовательно, во всей культурной жизни; она должна теперь удовлетворять нормам объективной истины, а не традиции и наивного опыта повседневности.

Так идеальная истина становится абсолютной ценностью, влекущей за собой - при посредстве образовательного движения и в постоянстве воздействий при воспитании детей - универсально преобразованную практику.

Стоит только подумать над способом этого преобразования, как идея истины самой по себе становится универсальной нормой всех имеющихся в человеческой жизни относительных истин, действительных и возможных. Это касается и всех традиционных норм, норм права, красоты, целесообразности, ценности личности властителей, ценности человеческих характеров и т.д.

Так возникает, следовательно, параллельно с созиданием новой культуры особое человечество и особое жизненное призвание. Философское познание мира дает не только эти своеобразные результаты, но и человеческое отношение, скоро проявляющееся во всей прочей практической жизни со всеми ее потребностями и целями.

Возникает новое сообщество интересов, сообщество людей, живущих философией, соединенных преданностью идеям, которые не только всем полезны, но и всем равно принадлежат. Неизбежно возникает и результат совместной работы и критической взаимовыручки - истина как общее достояние.

Во-вторых, неизбежно проявляется тенденция к размножению интереса, т.е. тенденция включения в сообщество философствующих новых, еще не философствовавших людей. Распространение не может идти исключительно в форме профессионального научного исследования. Оно идет гораздо дальше профессиональных кругов - как образовательное движение.

Здесь следует также принять в расчет, что философия, выросшая из универсальной критической установки по отношению ко всему традиционно данному, в своем распространении не затрудняется никакими национальными границами. Должна быть лишь способность к универсальной критической установке, что, конечно, предполагает относительно высокую донаучную культуру.

Так развивающаяся универсальная наука становится общим достоянием до того чуждых друг другу наций, и большинство наций пронизывает единство научного и образовательного сообществ.

В основном, хотя и схематично, здесь обрисована историческая мотивация, объясняющая, каким образом теперь есть не только соседство различных наций, воздействующих друг на друга лишь в торговой и вооруженной борьбе.

Новый, порожденный философией и ее отдельными науками дух свободной критики, ориентированный на бесконечные задачи, владеет человечеством, творит новые, бесконечные идеалы.

Есть идеалы отдельных людей в каждой нации, есть идеалы самих наций. Но, в конце концов, существуют и бесконечные идеалы все расширяющегося синтеза наций, синтеза, в который каждая из соединенных наций вкладывает лучшее, что у нее есть, приобретенное благодаря стремлению в духе бесконечности ставить собственные идеальные задачи. Так, даруя и принимая, сверхнациональное целое со всеми своими социумами разного уровня восходит к единой бесконечной задаче.

В этой идеально ориентированной социальности сама философия продолжает выполнять ведущую функцию и решать свою собственную бесконечную задачу - функцию свободной и универсальной теоретической рефлексии, охватывающей также все идеалы и всеобщий идеал, т.е. универсум всех норм.

Разум - широкое понятие. Согласно хорошему старому определению, человек - разумное существо. Он ставит себе цели и ведет себя разумно, обдумывая практические варианты. Новые результаты и методы включаются в традицию, будучи понятыми именно в их рациональности.

Однако если человек представляет собой новую по сравнению с животным ступень одушевленности, то философский разум является новой ступенью человечества и его разума. Ступень человеческого существования и идеального нормирования бесконечных задач, ступень существования с точки зрения вечности возможна лишь в абсолютной универсальности, именно в той, что с самого начала заключена в идее философии.

Универсальная философия с отдельными науками представляет собой, конечно, частичное явление культуры. Смысл всего сказанного заключается, однако, в том, что от нормального функционирования этой части зависит подлинная, здоровая духовность. Человечеству высшей гуманности, или разума, нужна поэтому подлинная философия.

На вопрос об источнике большинства наших трудностей нужно ответить: это объективизм или это психофизическое мировоззрение. Вопреки своей кажущейся самоочевидности они представляют собой наивную односторонность. Реальность духа как якобы реальных придатков к телам, его якобы пространственно-временное бытие внутри природы - бессмыслица.

Забытым оказывается сам работающий субъект, и ученый не становится темой науки. (С этой точки зрения рациональность точных наук попадает в один ряд с рациональностью египетских пирамид.)

Конечно, со времен Канта у нас есть собственная теория познания. С другой стороны, налицо психология, которая с ее претензией на естественнонаучную точность стремится стать всеобщей основной наукой о духе. Однако наша надежда на подлинную рациональность, т.е. на подлинное прозрение, здесь, как и повсюду, не оправдалась.

Психологи даже не замечают, что и они сами по себе, как действующие ученые, и их жизненный мир не являются темой психологии. Они не замечают, что сами себя заранее неизбежно предполагают в качестве живущих в обществе людей, принадлежащих своему миру и историческому времени, принадлежащих хотя бы потому, что ищут значимую вообще, для каждого, истину саму по себе.

По причине этого объективизма психология не может подойти к теме души в присущем ей собственном смысле, т.е. в смысле деятельного и страдающего Я. Она может, расчленив, объективизировав, свести к жизни тела и индуктивно обработать оценочное переживание и опыт воли, но может ли она сделать то же самое с целями, ценностями, нормами? Может ли она взять своей темой разум, хотя бы как «предрасположенность»? Совсем упущено из виду, что объективизм как результат деятельности истинных норм как раз и содержит эти нормы в своих предпосылках, что он вовсе не выводится из фактов, ибо факты при этом уже предполагаются как истины, а не воображаемое.

Конечно, заключающиеся здесь проблемы замечались - так разгорелся спор о психологизме. Однако отказ от психологического обоснования норм, прежде всего истины самой по себе, ни к чему не привел. Все настоятельнее становится потребность в преображении всей психологии. Но еще не понято, что препятствием является ее объективизм, что она вообще не подступалась к собственной сущности духа.

Разумеется, она работала не напрасно и нашла много практически значимых эмпирических правил. Но она представляет собой действительную психологию в столь же малой степени, в какой моральная статистика с ее не менее ценными результатами представляет собой науку о морали.

Повсюду в наше время чувствуется потребность в познании духа, и становится почти невыносимой неясность методологических и предметных взаимоотношений наук о духе и природе.

Дильтей, один из величайших исследователей духа, употребил всю свою жизненную энергию на прояснение отношений природы и духа, на прояснение природы психофизической психологии, которую, как он считал, необходимо дополнить новой описательной аналитической психологией. Но усилия его последователей не принесли, к сожалению, страстно желаемого прозрения. Они не вырвались из оков объективизма.

Улучшения не может наступить, пока не понята наивность объективизма, порожденного естественной установкой на окружающий мир, и пока не прорвется в умы понимание извращенного характера дуалистического мировоззрения, где природа и дух должны трактоваться как реальности сходного рода, хотя каузально закрепленные одна на другой.

Объективной науки о духе, объективного учения о душе - объективного в том смысле, что оно считает души и сообщества личностей существующими внутри пространственно-временных форм, - никогда не было и никогда не будет.

Дух, и только дух, существует в себе самом и для себя самого. Он независим, и в этой независимости, и только в ней, он может изучаться истинно рационально, истинно и изначально научно.

Что же касается природы в ее естественнонаучной истине, то она только по видимости самостоятельна и только по видимости для себя открыта рациональному познанию естественных наук. Ибо истинная природа в ее естественнонаучном смысле есть продукт исследующего природу духа, а следовательно, предполагает науку о духе. Дух по сути своей предназначен к самопознанию, а как научный дух - к научному самопознанию.

Лишь в чистом духовно-научном познании ученый не заслужит упрека в том, что от него скрыт смысл его собственных усилий. Поэтому науки о духе извращаются в борьбе за равноправие с естественными науками. Лишь только они признают за последними их объективность, как сами впадают в объективизм. Но в том виде, в каком они существуют сейчас со всеми своими многообразными дисциплинами, они лишены подлинной, добытой в духовном миросозерцании, рациональности. Именно отсутствие истинной рациональности и есть источник ставшего невыносимым непонимания людьми своего собственного существования и собственных бесконечных задач. Они неразрывно связаны в единой задаче: лишь когда дух из наивной обращенности вовне вернется к себе самому и останется с самим собой, он может удовлетвориться.

Как было положено начало такого самосознания? Начало было невозможным, пока властвовали сенсуализм, психологизм данных, идеи психики как tabula rasa. Лишь Брентано, потребовавший создания психологии как науки об интенциональных переживаниях, дал толчок, который смог привести к дальнейшим результатам, хотя у самого Брентано объективизм и психологический натурализм остались непреодоленными.

Разработка действительного метода постижения сущностной основы духа в его интенциональности и построения на этой основе бесконечной и последовательной аналитики духа привела к созданию трансцендентальной феноменологии. Натуралистический объективизм и любой объективизм вообще она преодолевает единственно возможным способом. Философствующий исследователь начинает с собственного Я, понимаемого как производитель всех смысловых значений. По отношению к этим смыслам он становится чисто теоретическим наблюдателем. В этой установке возможно построение абсолютно независимой науки о духе в форме последовательного самопонимания и понимания мира как продукта духа.

Есть только одна альтернатива: ненависть к духу и впадение в варварство или же возрождение философии благодаря героизму разума, окончательно преодолевающему натурализм.

Величайшая опасность для мира - это усталость. Но если мы будем бороться против этой опасности опасностей с той отвагой, которая не устрашится даже бесконечной борьбы, тогда из уничтожающего пожара неверия, из тлеющего огня сомнений, из пепла усталости восстанет феникс новой жизненности и одухотворенности - общечеловеческий завет философии.

Философская антропология выступает как один из главных источников педагогической антропологии, поскольку представляет собой не только системное и целое, но и всеобъемлющее знание о человеке и мире человека в их единстве. Философская антропология покоится на обширном фундаменте антропологии как науке о роде homo, в свою очередь опирающейся на естественные и гуманитарные области познания.

Психологическая наука, изучающая факты сознания и допускающая интроспекцию в качестве своего метода, дает антропологии непосредственный материал для исключительно важных педагогических интерпретаций, впрочем, также нуждающийся в их самопроверяющем соотнесении с другими науками. Прежде всего - с науками о процессе познания, о творчестве и практической деятельности. Это логика (методы познания), феноменология духа (научное, художественное и религиозное творчество), политическая экономия, право, история.

Философская антропология ценна для педагогической, когда она снимает односторонность и крайности материализма, преодолевая их в рамках философии природы и философии духа. Человек как природное и как духовно-социальное существо рационально познаваем в постоянных переходах его сознания от реального мира к феноменальному, и наоборот. Это взаимодействие объективного и субъективного мира отражается практической философией. Разумеется, и то, и другое интересует педагогику по преимуществу с точки зрения целей и действий воспитателя, но в них в свернутом виде присутствует и мотивационно-волевая сфера воспитуемых и интенциональность воздействий различных социальных кругов в их пересечении.

Мир идеалов, побуждающих людей к творчеству, в теории разделяется на эстетику и этику, осмысливаемые соответственно философией искусства и философией жизни и личности. Однако обе нуждаются еще и философии общества, и в философии истории. Последние особенно ценны для педагогики, поскольку изучают развивающуюся личность в социальном и филогенетическом планах, неизбежно отражающихся в плане онтогенетическом.

Итак, антропология как наука о человеке включает в себя всю систему наук, искусства и религию. Педагогическая антропология в первую очередь привлекает для решения своих проблем содержание и методы психологии, логики и философии.

Психология принадлежит, если не исключительно, то преимущественно, к антропологии. Выходя из теории побуждений, она обрисовывает ряд изменяющихся состояний духа, беспрестанных стремлений, удовлетворяемых в трех главных психических продуктах: в понятии, в сознании, в действии. Эти продукты ложатся в основание трех духовных процессов: процесса познания, процесса внутреннего творчества и процесса внешнего творчества - жизни.

Явления чувства, мысли, воли, явления знания и творчества, область психологии, представляют собой первейший объект внимания философской антропологии.

Можно ли наблюдением психических явлений сблизиться с явлениями физиологическими? И да, и нет.

Бесчисленное множество примеров, неотразимых по своей убедительности, доказывают, что изменение физиологических отправлений влечет за собой необходимое изменение психических явлений в человеке. Психическое состояние имеет влияние на жизненный процесс. Следовательно, связь обоих родов явлений неоспорима. Она есть один из вопросов науки, и по мере более точного исследования этого вопроса можно надеяться, что упомянутая связь будет выказываться все яснее.

Поскольку человечеству высшей гуманности, или разума, нужна подлинная философия, постольку она нужна и образованию:

философский разум является новой, высшей ступенью человеческого разума. Но для этого философия, присваиваемая новыми поколениями, должна быть лишена односторонности, прежде всего - односторонности натурализма.

Дух, идеальное, мысль, философия должны изучаться как независимые сущности, не сводимые ни к физиологии, ни к биохимии мозга, ни к чему бы то ни было иному, ибо любой редукционизм ложен и пагубен. Уместно припомнить здесь страстные протесты зоопсихолога В.А. Вагнера против попыток И.П. Павлова положить в основу психологической науки физиологические наблюдения, сколь угодно гениальные, прозорливые и тысячекратно проверенные. В частности, Вагнер однажды точно сказал: «Физиология, которая хочет проникнуть в душу человека посредством слюнной собачей железы, идет по неверному пути».

Если философское мышление не может остановиться на указанном переходном пункте, то научное исследование долго еще должно его удерживать, если только будет в состоянии когда-нибудь осилить его. И этому есть одна очень важная причина: самый метод исследования. Орудия внешнего наблюдения могут уловить лишь самую грубую часть психических явлений: изменение физиономии, звука голоса, наконец, слово и действие, составляющие окончательный результат часто весьма сложного внутреннего процесса.

Для изучения самого процесса в его оттенках, в его действительной постепенности есть только одно орудие, отличное от всех орудий внешнего наблюдения. Это внутреннее наблюдение, заключенное в психическом явлении сознания.

Вот этот факт сознания составляет до сих пор камень преткновения для всех теорий, объясняющих психические явления с помощью движения. Можно механически объяснить изменение физиономии, изменение звука голоса, процесс слова и деятельности вследствие разных внешних впечатлений. Но говорящий и действующий автомат, с подвижной физиономией и с изменяющимся голосом, не есть еще сознательное существо.

Сознание есть процесс, доступный лишь одному наблюдателю, тому, в котором он происходит, и во всем лексиконе движения для сознания нет еще соответствующего выражения.

Для беспристрастного наблюдателя сознание составляет особое научное явление, и, рассматривая психические отправления как отправления преимущественно сознательные, мы должны отрицать возможность их сближения с физиологическими.

Итак, на вопрос о сближении явлений психики с явлениями физиологии мы можем одновременно ответить: да и нет. Они сближены взаимной зависимостью в едином человеческом существе, сближены во внешнем явлении, в реальном бытии. Они разделены в научном исследовании, в своих существеннейших особенностях и в этом отношении для современной науки совершенно несоизмеримы.

Знание, творчество внутреннее и жизненное нераздельны в действительности. Но наука их различает для удобнейшего изучения и таким образом открывает их законы.

Логика, феноменология духа и наука жизненной деятельности входят в состав антропологии.

Наука жизненной деятельности обнимает все технические знания. Она охватывает законы питания общества, созданного человеком с той же необходимостью, как создаются общества перепончатокрылых (пчел, муравьев), - политическую экономию. Она включает в себя юридические формы, в которых человек попробовал заковать (всегда безуспешно) изменяющийся

идеал справедливого общества, юридические и государственный знания.

Наконец она охватывает процесс образования и распада обществ, нарастания знания, видоизменения внутреннего и внешнего творчества человека. Это значит, что она обнимает всю историю.

И действительно, история есть самый существенный признак, отличающий в глазах науки род homo от других зоологических родов. Может быть, со временем найдутся аналогичные факты и в жизни других животных, но пока лишь человек имеет историю.

История, обнимая процесс нарастания знания, предъявляет неоспоримые права антропологии на все факты знания.

Эти факты сосредоточены в науке о знании - логике, и в науке о внутреннем творчестве - феноменологии духа. Первая обнимает все методы убеждения в достоверности, в вероятности или в ошибочности какого-либо положения. Вторая заключает в себя явления научного творчества, творчества искусств и творчества религий.

Обратим внимание на явления научного творчества в их связи с логикой.

Все обобщения, позволяющие из отрывочных наблюдений составить науку, все формулы, в которых науки видят свои самые блестящие результаты, суть явления этих двух отделов антропологии.

Достоянием логики является научный метод. Метод наведения, или индукции, с помощью которого естественные науки дают свои законы. Аксиоматический метод, который доставляет математическим наукам их неотразимую убедительность. Метод вероятностей большого числа наблюдений, лежащий в основании всех статистических заключений. Метод критики свидетельств, составляющий основание всей истории, всякого научного предания.

В число явлений феноменологии человеческого духа входят также:

понятие о роде и виде;

понятие о сущности и явлении;

понятие о причине и следствии;

понятие о простоте и сложности;

понятия о притяжении, о жизни, об организме, о природе;

определение закона, постановка гипотезы, систематика каждой науки в особенности и всех наук вообще;

число, пространство, время, а следовательно, движение;

наконец бытие и действительность.

Таким образом, научное творчество обнимает все науки в их общих выводах и в их систематическом построении. Логика обнимает все их методы. Отдельные факты, частные результаты, добытые случайным или намеренным исследованием ученых, входят в историю наук. Вся наука в целом своем составе размещается по различным отделам антропологии.

Но научное творчество этим не исчерпывается. Группировка фактов науки, сближение их с помощью гипотез составляет лишь простейшую его часть. Когда наука не может уже идти далее, когда строгий метод не дозволяет совокупить воедино образовавшиеся группы наук, тогда научное творчество продолжает требовать единства и стройности от всех процессов мышления и обстраивает науку более или менее великолепным храмом философской системы.

Посмотрим теперь на антропологию как на философскую систему. Решим вопрос, каким образом представление о человеке может служить в наше время основой для построения цельной системы, охватывающей собой факты науки, не искажая их, и в то же время удовлетворяющей требованиям единства и стройности.

Признавая мышление только обобщением, мы стоим на точке зрения материализма; мысль и все факты сознания получают только феноменальное существование.

Оставаясь в области действительности сознания и признавая мышление только противопоставлением одного процесса сознания другому процессу, мы становимся на точку зрения идеализма. Знание отличается от творчества лишь ступенью, а не сущностью сознаваемого предмета.

Антропологический принцип требует одновременного допущения того и другого содержания в мышлении. Для человеческого мышления мысль не есть только обобщение и не только противопоставление себя самой себе же самой. Она есть то и другое вместе.

Процесс сознания действителен, и мир внешний реален. Это приводит нас к двум отраслям теоретической философии: к философии природы и к философии духа.

Философия природы, опираясь на реальность внешнего мира, должна стремиться построить процесс сознания, как если бы вне вещественного мира не было ничего, кроме феноменов.

Философия духа, опираясь на действительность сознания, должна стремиться построить все сущее как продукт систематического развития мышления.

Но переход между миром реальным и феноменальным может быть еще другим. Мышление переходило от реального бытия к феноменальному в его обобщении и противопоставляло действительному сознанию бытие, которое признавалось реальным, следовательно, в котором отрицалась преобладающая действительность мыслящей личности. В обоих случаях переход с помощью мышления был потерей части бытия или для мыслимого или для мыслящего.

Другой переход должен быть обратным: феномен должен делаться реальным бытием, реальное бытие должно обращаться в действительную личность.

Это имеет место в практической философии. Ее процесс есть действие; личность воплощает свое желание, свое чувство, свое понятие вне себя, в мир реального бытия. Она ставит себе цель, и эта реальная внешняя цель делается действительным побуждением в личности.

Здесь скептическое начало не имеет места, потому что противоположности процессов в обоих случаях не существует. Разница лишь в том, что воплощение желания, чувства, понятия в деятельность может совершиться бессознательно или сознательно. Постановка же цели есть всегда переход реального бытия в сознательную действительность. Первая деятельность обширнее второй, но может более или менее в нее переходить и ни в каком случае ей не противополагается.

Отсюда в основание практической философии ложится принцип практический. В нем выражается независимость личности как действующей от всех вопросов о ее сущности. Личность сознает себя свободной, желающей для себя и ответственной перед собой в своей практической деятельности. Это личный принцип свободы, отделяющий мир практической философии от мира теоретической. На этом принципе зиждется возможность жизненных вопросов, возможность критики человеческой деятельности, возможность требований от человека чего бы то ни было.

Неизменный закон причины и следствия проникает в философию природы, неизменный закон стройного развития создает философию духа, потому что высшее бытие в обоих находится в начале, низшее в конце процесса; мыслимый мир должен подчиниться реальному бытию или строиться по условиям, налагаемым на него мыслящей действительностью.

В практической философии высшее бытие является, в конце концов, воплощением или целью.

Личность практически свободна, и свобода сама является первой ее потребностью.

Как действительная личность в теории противополагала себе реальный мир, единственный источник знаний, так действительная личность на практике противополагает себе идеалы, единственное побуждение к деятельности. В полном представлении реального бытия заключается возрастание знания. В полноте идеалов, которые ставит человек, заключается совершенство его деятельности.

Для определения этих идеалов и для группировки они подвергаются взаимной критике. Одни оказываются взаимно противоречивыми, другие неполными, и окончательно получаем две группы, несоединимые по своей сущности, но соединяемые в идеале действующей личности.

В теоретической философии мы искали отношения между реальным миром и действительным сознанием. Давая поочередно преобладание тому или другому началу, мы имели философию природы и философию духа.

Точно так же здесь нам нужно определить отношение между формой, в которую воплощается деятельность, и содержанием, воплощаемым в эту форму. В одной и той же деятельности человек не может одновременно ставить себе целью прекрасную форму и нравственное содержание. Цель его должна быть одна при каждой деятельности, но действующая личность может ставить себе в одном случае эстетическую, в другом - нравственную цель.

Проникнувшись сознанием того и другого идеала, истинно человечная личность бессознательно нравственна при художественной деятельности, бессознательно художественна при нравственной. Это разделение, требующее нового соединения, дает две отрасли практической философии.

Философия искусства есть философское построение эстетики. В первой части своей, в философии художественного идеала, она ищет идеал прекрасного произведения. Она соединяет реальный художественный идеал - стройную форму - с действительным художественным идеалом - патетическим настроением. Она не отвергает художественные идеалы служения идее, общественным и жизненным целям. Она изучает антропологическое художественное произведение как патетическое воплощение личности художника в стройные формы. Затем она в философии искусств решает вопрос о воплощении различного рода патетического настроения личности в различные формы искусства.

Философия жизни точно так же ищет в этике или в философии личности идеал человеческого достоинства. Доказывая неполноту или внутренние противоречия в идеалах эгоистической, полезной, милосердной, самоотверженной деятельности, она приходит к идеалу справедливой деятельности. Как деятельности, распространяющей на всех людей признание человеческого достоинства и тем восходящей к представлению о равноправном человечестве.

Во имя этого идеала этика защищает положение о том, что человеческое достоинство заключается в справедливой деятельности.

Справедливая деятельность есть воплощение в жизнь идеи равноправности всех людей на всестороннее развитие независимо от патетических настроений действующей личности.

В философии общества она судит с позиций идеала достойной и справедливой личности:

формы семьи, рода, нации;

формы промышленного, сословного, юридического союза;

формы государства, церкви;

человечества и человеческого общества вообще.

Общественный союз является для антропологической системы средством развития личности, средством воплощения в жизнь идеи о личном достоинстве, т.е. идеи справедливости. Отсюда разрешение противоречия между общественной обязанностью и личным стремлением гражданина.

Личность видит в справедливом обществе воплощение своего достоинства. Общество должно иметь целью удовлетворение справедливых требований развития всех своих членов. При столкновении либо личность не уяснила себе требований справедливости и общество обязано развивать личность, либо общество нарушило свои обязанности и обратилось в условную форму без достаточного нравственного содержания.

Но поклонение форме есть идеал искусства, а не нравственности, и нравственная личность обязана стремиться всеми силами внести надлежащее содержание в существующие формы или перестроить формы по требованиям содержания.

Итак, практическая философия приходит к двум одновременным процессам человеческой деятельности. Человек создает прекрасные или только стройные формы, в которые бессознательно вкладывает свое нравственное содержание.

Стройность и красота упрочивают их существование и оставляют их памятником человеческой деятельности. Человек воплощает в жизнь нравственное содержание, ломая и перестраивая формы, в которые он его воплощает, по мере того, как они не удовлетворяют своему содержанию. Оба эти процесса вместе составляют историю человека и приводят к заключительному члену антропологии как стройной философской системы.

Этот заключительный член есть философия истории. Она включает в себя все предыдущее, потому что заключает в процессе развития то, что составляет предмет теоретической и практической философии.

Во всех фактах истории, независимо от всякой критики, присутствует убеждение в действительности человеческого сознания. Постепенно расширяя свое знание, человек все более и более овладевает реальным миром, отличая реальное знание от созданий своей фантазии.

Точно так же история все более выдвигает на передний план личность как источник всякой деятельности. Причины этой деятельности все яснее выказываются как внутренние идеалы, а не как внешние побуждения и принуждения. Все более человек убеждается, что неправильность его деятельности зависит часто от перенесения одного идеала в другую область, ему не принадлежащую.

Наконец, красота (как патетическая стройность) и справедливость (как обобщение личного достоинства) делаются для мыслителя неизбежными источниками художественного творчества и нравственной деятельности в личности и в обществе.

Философия истории есть очертание законов этого развития. Выходя из антропологического начала, она ищет его везде и потому видит в разнообразии исторических измерений повсюду переход из менее сознательного состояния к более сознательному. В теоретической деятельности она видит стремление перейти от верования к знанию, от бессознательного построения мифологических систем к сознательному построению философских систем, возможно ближе подходящих к науке и поставляющих науку как свой окончательный идеал. В практической деятельности она видит стремление заменить повсюду бессознательную деятельность целесообразной.

Теоретическая философия изображает человека как личность действительную, познающую и мыслящую. Практическая философия представляет его как личность сознательно свободную, творческую и человечную (т.е. художническую и справедливую). Философия истории показывает его как личность, развивающуюся в отношении сознания всех своих предыдущих качеств.

Как познающая личность человек беспрестанно расширяет пределы науки и тем дает все новый материал своему мышлению. Как творческая личность он создает все новые идеалы, новые формы и действия для их воплощения, никогда не исчерпывая прекрасных форм, нравственных действий и всегда стремясь далее и далее к осуществлению человечности, которую он в себе сознает.

Эта возможность бесконечного развития, не мешающая законченности философской системы, есть необходимое следствие антропологического начала, и она позволяет построить философию истории, не ограничивая человечество в формах его развития.

Философия есть, вкупе с немногими иными, совершенно необходимая составная часть любого разумного содержания образования. Особенно в юности спасительна хорошая философия как школа продуктивного мышления, любви к истине и метода ее поиска, обнаружения и проверки. Философия призвана научить искусству мыслить не только самостоятельно, но и правильно (И. Кант). Философии надобно учить так, чтобы предотвратить становление в молодежи и скепсиса, и самомнения. Сложная работа по развитию интеллекта у детей начинается с осознания ими повседневных впечатлений и далее продвигается к анализу и синтезу, становлению понятий. Огромную роль в воспитании разума играет тренировка рефлексии - критичности и реалистичности. Соблюдая эти принципы, учитель вводит далее ученика в царство противоречий, и учит их правильно разрешать. Это необходимое лекарство от догматизма, к которому так легко прибегает неопытная душа ребенка. История заблуждений и трагедий разума полезна, чтобы приучить к осторожности, строгости суждений, дать представление о сложности умственной работы, научить уважать ее и проверять ее результаты.

Путь к развитию разума - усвоение мировой философии, когда она изучается как история осмысления естественного и культурного мира. Философское образование невозможно без истории культуры, просвещения, вне рефлексии природы, судеб и прогнозов познания.

«Удивление» - культивированное воспитанием природное любопытство, составляющее предпосылку интереса к жизни, являет собой не только в высшей степени желательную мотивацию учения, но и ценное содержание воспитания. Поэтому в цели воспитания входит стимуляция и поддержание умонастроения удивления перед сложностью, многообразием и таинственностью мира.

Познавательная теоретическая установка дает благоразумие, мудрость, способность к наукам и искусствам, достижение одной из важнейших целей жизни. Самодостаточное познание, созерцание истины делает возможными прикладные достижения науки. Философский разум является новой, высшей ступенью человеческого разума. Но подлинная философия должна быть лишена односторонности, например односторонности натурализма, крайностей материализма и идеализма.

Собственно философская установка особенно полезна в деле воспитания, когда она опережает изучение наук и следует за ними, вновь создавая очередную «зону развития». Философское образование принимает две родственные формы: пропедевтическую и заключающе-обобщающую. При этом обобщающая форма немедленно сама становится пропедевтической, и таким образом философия сопровождает любое образование всегда, бесконечно оставаясь его предпосылкой и завершением, насколько оно возможно.

Эмпирический по своей природе рассудок просветляется только благодаря теоретическому в своей сущности разуму, призванному снабжать рассудок принципами правильного действия. Вот почему так важно присутствие в учебных планах, во всем содержании образования философии как мышления о мышлении, как науки о научном познании, его опасностях и достижениях, его принципах и опыте, его истории, оценке и теории этой истории.

Человеческое сознание, наиболее ценный и собственно человеческий дар, изучается с позиций множества наук (см.: Ананьев Б.Г. Человек как предмет познания. Л., 1968), среди которых философия занимает настолько значительное место, что есть все основания называть ее «мышлением о мышлении». Для педагогики это означает, что, во-первых, философия есть обязательный (наряду с другими) источник человековедческих знаний и, во-вторых, вкупе с немногими иными, компонент любого учебного плана, совершенно необходимая составная часть любого разумного содержания образования. Императивность этих положений объясняется тем, что без мышления о мышлении нет в высшей степени желательных элементов осознанной мыслительной деятельности, без которой, в свою очередь, нет ни практической, ни теоретической работы. Философия предупреждает некоторые серьезные болезни мышления и лечит их: идиотическую погруженность в повседневность, и только в нее («заботы вечны», по слову Пушкина), некритичность, самодовольство мышления - и то, и другое гибельно для человека и человечества.

Особенно в юности спасительна хорошая философия как школа продуктивного мышления, любви к истине и метода ее поиска, обнаружения и проверки. Науке о науке, мышлению о мышлении, философии желательно учить так, чтобы предотвратить и скепсис, и самомнение. Искусству мыслить не только самостоятельно, но и правильно (И. Кант) призвана философия.

Педагогика с этой точки зрения есть искусство обучать искусству мышления. Оба эти искусства очень сложны, ибо суть дела, истинное, внутреннее, сущностное, сокровенное не находится в

сознании непосредственно, не дается с первого взгляда и внезапным озарением; необходимо размышлять, чтобы добраться до истинного строя предмета. Одно дело - иметь проникнутые мышлением чувства и представления, и другое - иметь мысли о таких чувствах и представлениях. Порожденные размышлением мысли об этих способах сознания составляют рефлексию, рассуждение, т.е. философию. Лишь мышление превращает душу, которой одарено и животное, в дух, и философия есть сознание человеком содержания - духа и его истины.

Развивать мыслительные способности с помощью философии, значит обучать объективной истине. Философия замещает представления мыслями, категориями или, говоря точнее, понятиями. Обладая представлениями, мы еще не знаем лежащих в их основании мыслей и понятий. И наоборот, это не одно и то же - иметь мысли и понятия и знать, какие представления, созерцания, чувства им соответствуют.

Философия, повторял Э.В. Ильенков, концентрирует в себе способ мышления и проясняет его для самого мыслящего человека. С философией не сталкивается лишь тот, кто вообще не мыслит. Ум - плюс ко всему - гигиена духовного здоровья, столь же необходимого для жизни, как и здоровье физическое. А забота о душевном здоровье имеет и прямой социальный, жизненно важный для каждого человека смысл.

Философское образование полезно только в том случае, «если знание, с трудом накопленное человечеством, будет усваиваться как содержательный и умный ответ на мучительные вопросы бытия» (Э.В. Ильенков).

Источником и методом философского познания, обращенного к человеку, его духу и преодолевающего наивный натурализм, является чисто теоретическое исследование Я. Исследование, возможное только в результате присвоения историко-философского богатства, его критической и собственно теоретической установки. Одновременно образованию предстоит оказать помощь молодежи в усвоении целей истории, целей жизни, целей своей деятельности.

Цели преподавания философии многогранны. Ни одна из граней не отменяет другой. Нам нужна философия и как то, и как другое, и как энное.

Главная цель общего образования - духовное развитие личности. Развивающей способности силой обладает не изучение философии, а ее изучение, нацеленное на развитие философского мышления, философствования.

Широкий общеобразовательный контекст любой специализации служит не фоном, не подготовительной ступенькой к профессиональной подготовке, но самодовлеющей ценностью. Стало быть, в нем необходима философия образования и образованности, теория духовного развития (феноменология духа), теория личности (персонология) и теория ценностей (аксиология).

Развитие общих способностей личности предполагает совершенствование генеральной человеческой способности - трудоспособности. Владение общими способами деятельности выступает одной из важнейших предпосылок приращения знаний. Поэтому цель общеобразовательного курса философии включает в себя и праксеологию.

В школах должно учить тому, как делается наука, а не тому только, чего она добилась. Содержание образования включает в себя само исследование, искусство компетентного, точного и доказательного мышления. Оно предполагает овладение научным методом - способностью мыслить и самостоятельно, и правильно. Стало быть, нам необходима философия как «метафизика», как наука о науке, эпистемология, философия познания и философия науки.

Школа призвана ориентировать новые поколения в системе наук и устанавливать плодотворную связь с ними. Поэтому мы нуждаемся в философии классификации наук.

Философское образование обязано развить в человеке способность к самокритике мышления, проверке и очищению его, к постоянной самокорректировке. Цель общеобразовательного курса философии - ввести в искусство философствования как рефлексии, а философию понять и принять как концентрированную и высшую рефлексию духа.

Историческое введение в содержание и метод мировой философской дискуссии обладают мощным общеобразовательным зарядом. Идеи и язык этики, эстетики и философской антропологии составляют важные компоненты образования. Человек, не понимающий философии права, основ договора как сущности политики, способен отказаться от своего человеческого достоинства.

Молодежи предстоит усвоить цели истории, цели жизни, цели своей деятельности. Этому служит философия истории и культуры, раскрывающая драму людей и идей, обобщающую причины успехов и поражений человечества, прогресса, застоя и регресса, преемственности и новаторства, разрушения культурных достижений и варварства.

Новым поколениям необходимо знать способы самоуничтожения человечества, распознавать невежество, жадность, недальновидность. История человеческой глупости во множестве ее проявлений представляет собой ценный компонент образования: учит учиться на уже совершенных ошибках. Одновременно история заблуждений и трагедий разума полезна, чтобы приучить к осторожности, строгости суждений, дать представление о сложности умственной работы, научить уважать ее и проверять ее результаты.

Чтобы системность знаний адекватно отражала системность мира, необходим синтез отдельных учебных курсов с помощью философского образования, как пропедевтического, так и обобщающего, завершающего циклы и полный курс.

Среди мотивов деяний человека выдающееся место занимает обладание смыслом жизни - знанием о том, зачем, с какой целью мы проявляем жизненную активность. Представления, переживания и ожидания человека, связанные со смыслом жизни, смерти и бессмертия, составляют ядро мироотношения. Человек строит свое поведение в соответствии именно со своими осознанными или подсознательными эталонами красоты, добра и правды, ценности и смысла жизни. Вот почему так бесконечно важна история философии как филиация типов наиболее продуманных и серьезных ответов на важнейшие мировоззренческие проблемы, как феноменология и типология мироотношений.

Школьная премудрость непременно должна содержать в себе и философию религии. Далеко не автоматически вера, опыт и разум пронизываются нравственностью. Для этого необходимо специальное воспитание.

Философия искусства занимает выдающееся место в содержании образования. В цели философского образования входит стимуляция и поддержание умонастроения удивления перед сложностью, многообразием и тайнами мира.

Идея этического интеллекта имеет сверхобычное значение для образования, поскольку она предостерегает от развития умственных способностей в отрыве от нравственности. Ум не разыщет истину, обязательно ошибется, если он не бескорыстен и не мужествен. Обучение философии, основанное на глубоком знании моральной организации человека, должно научить терпимости.

В учебном процессе необходимо обсуждений условий успеха в социальной жизни, готовности ответить на вызов времени. Нужна философия как теория искусства счастья.

Аристотель - основатель не только науки логики, но и науки о пси­хической деятельности. Его трактат «О душе» - одно из знаменитейших его сочинений. В нем рассматривается вопрос о душе, объясняются явления восприятия и памяти.

В душе Аристотель видит высшую деятельность че­ловеческого тела, его «действительность», или «энтелехию» (осуществление). В душе есть часть, не возни­кающая и не подлежащая гибели. Эта часть - ум (noys). За исключением ума, все остальные части души подлежат разрушению, так же как и тело. Впрочем, в суждениях Аристотеля, о природе души и ума

осталась неясность и недоговоренность, открывшая впоследствии возможность для различных толкований. Зато с полной ясностью Аристотель высказывает, по сути ма­териалистическое убеждение в независимости предмета от восприятия. Специальное исследование Аристотель посвятил объяснению памяти, в которой он видит вос­произведение представлений, существовавших ранее. Условие воспоминания - связи, посредством которых вместе с появлением одного предмета возникает пред­ставление о другом. Связи эти могут быть по порядку, по сходству, по противоположности и по смежности, В особую и притом значительную проблему филосо­фии Аристотель выделяет этику. Учение о нравственной деятельности и о нравственных доблестях строится у Аристотеля на основе его объективной телеологии, охватывающей весь мир и всю деятельность человека. Цель, которой люди желают только ради нее самой,- высшее благо, блаженство, и раскрывает ее высшая руководящая наука - политика. Блаженство не может состоять ни в материальном богатстве, ни в наслажде­нии, ни даже в одной лишь добродетели. Дело (ergon) человека - разумная деятельность, а назначение совер­шенного человека - в прекрасном выполнении разум­ной деятельности, в согласии каждого дела с особой характеризующей его добродетелью. То, что существует в возможности, проявляет свою активность только на деле, и награда достается - как на олимпийских состя­заниях-не тому, кто сильнее и красивее всех, а тому, кто победил в состязании.

Центральное понятие этики Аристотеля - понятие середины (to meson), под которой Аристотель понимает умение, верно, ориентироваться - выбрать надлежащий поступок. Добродетель выбирает среднее между изли­шеством и недостатком. Но в хорошем нельзя видеть просто середину: выбору подлежит не среднее из хоро­шего, а наилучшее из всего хорошего. Добродетели Аристотель разделил на два класса: этические, или до­бродетели характера, и дианоэтические, или интеллек­туальные. Деятельность, сообразная с важнейшей до­бродетелью и присущая лучшей части души, есть бла­женство - подлинная цель человеческой жизни. Высшей Доблестью, наиболее совершенным видом блаженства Аристотель провозглашает научное созерцание, созерцание истины: самодовлеющее, отрешенное от волнений и тревог практической жизни. Созерцательная деятель­ность разума, по Аристотелю, существует ради себя самой, не стремится ни к какой внешней цели и заклюет в себе ей одной свойственное наслаждение. В этом идеале сказалось характерное для Греции IV в. до н.э. отделение умственного труда, составлявшего привилегию свободных. Наивысшим образцом созерцательной деятельности Аристотель считал бога; бог для него совершеннейший философ, или мышление, мыслящее свою собственную деятельность.