Шолохов М. А. «Судьба человека»: как это было. Шолохов судьба человека

Судьба человека Шолохова — это произведение, где автор раскрывает на примере жизни героя тему судьбы человека. В работе автор показал жизнь героя, которому пришлось пережить годы войны.

Написал Шолохов свою работу быстро, а в ее основу лег рассказ одного человека, прототипа главного героя, который поделился своей историей из жизни. Эта история стала его исповедью, о которой не смог молчать писатель. Вот он и подарил миру произведение, где рассказал о пережитых страданиях, о непобедимости простого солдата, в чьем характере проявляются истинные русские черты. Мы же напишем на тему Судьба человека, которое поможет ученикам написать свою итоговую работу по литературе.

Судьба человека краткое сочинение рассуждение

М. А. Шолохов написал рассказ в 1956 году. Начинается произведение встречей автора с героем рассказа Соколовым. Это был человек, глаза которого словно засыпанные пеплом, наполнены смертной тоской. И Соколов увидел собеседника, которому захотелось излить душу и он рассказал о своей судьбе. При этом мы видим, что в судьбе одного героя отразилась судьба всего народа.

Прочитав произведение, хочется отметить, что это был обычный человек трудяга. Ему пришлось жить в период гражданской войны, пережил он и голодные двадцатые. После осел в Воронеже, встретил жену и мечтал о семье, где будет много детей. Но, пришла война и разрушила все его планы.

Отправился на фронт и Соколов. Однако попадает в плен к фашистам. Пришлось хлебнуть ему горькой судьбы, живя за колючей проволокой концлагеря. Слушая его рассказ о нечеловеческих условиях, в которых жили пленные, мы понимаем всю жестокость врага. Признается Соколов в своей исповеди и в убийстве человека. На врага, своего. Но своим его трудно назвать, ведь тот пошел на предательство. Даже истощенный голодом Соколов, думает прежде всего не о себе, а о своих товарищах, неся еду и разделяя ее пополам со своими товарищами.

Нашему герою удалось пережить плен, он вернулся домой. Только его никто не встречает. На месте его дома — теперь воронка от бомбы. Война не только принесла ему тяжелые испытания пленом, но и одиночество, боль, забрав навсегда жену, дом, надежду на счастье. Отстояв право на свободную жизнь, выборов независимость Родины, наш герой теряет сразу все.

Поражает то, что несмотря ни на что, этот человек не сломлен, не ожесточен, его добрая натура продолжала в нем жить и дальше. Да, он не может понять, за что судьба с ним так жестока, за что такие муки, но живая душа все равно стремится к жизни. И вот судьба, словно смилостивившись над ним, послала встречу с маленьким мальчиком, у которого война забрала родных и близких. Два одиночества встретились, чтобы воссоединиться. Соколов усыновил ребенка, подарив ему всю свою теплоту. И здесь мы видим истинное проявление человечности.

Шолохов Судьба человека: герои произведения

Главным героем рассказа Шолохова является Андрей Соколов — это добрый, умный и гуманный человек, который имел безграничную любовь к Родине и был привязан всей душой к родному краю. Этого человека не сломала война, не ожесточила, а его душа не очерствела. Он сумел выдержать все тяготы военного времени, сохранив отзывчивость души и свое человеческое достоинство. По одноименному рассказу Шолохова был снят фильм.

Сочинение на тему: «Судьба человека» М. Шолохова

5 (100%) 2 votes

На этой странице искали:

судьба человека сочинение
сочинение на тему судьба человека
сочинение судьба человека
Судьба человека
Шолохов М Судьба человека вики

Эпизоды, наиболее важные для раскрытия характера Андрея Соколова «Судьба человека» Сочинение на тему: Проблема человека и власти в прозе А. И. Солженицына

На этой странице сайта выложена бесплатная книга Судьба человека автора, которого зовут Шолохов Михаил Александрович . На сайте сайт вы можете или скачать бесплатно книгу Судьба человека в форматах RTF, TXT, FB2 и EPUB, или же читать онлайн электронную книгу Шолохов Михаил Александрович - Судьба человека, причем без регистрации и без СМС.

Размер архива с книгой Судьба человека равен 31.13 KB

Шолохов Михаил
Судьба человека
Михаил Шолохов
Судьба человека
Рассказ
Евгении Григорьевне Левицкой,
члену КПСС с 1903 года
Первая послевоенная весна была на Верхнем Дону на редкость дружная и напористая. В конце марта из Приазовья подули теплые ветры, и уже через двое суток начисто оголились пески левобережья Дона, в степи вспухли набитые снегом лога и балки, взломав лед, бешено взыграли степные речки, и дороги стали почти совсем непроездны.
В эту недобрую пору бездорожья мне пришлось ехать в станицу Букановскую. И расстояние небольшое - всего лишь около шестидесяти километров, - но одолеть их оказалось не так-то просто. Мы с товарищем выехали до восхода солнца. Пара сытых лошадей, в струну натягивая постромки, еле тащила тяжелую бричку. Колеса по самую ступицу проваливались в отсыревший, перемешанный со снегом и льдом песок, и через час на лошадиных боках и стегнах, под тонкими ремнями шлеек, уже показались белые пышные хлопья мыла, а в утреннем свежем воздухе остро и пьяняще запахло лошадиным потом и согретым деготьком щедро смазанной конской сбруи.
Там, где было особенно трудно лошадям, мы слезали с брички, шли пешком. Под сапогами хлюпал размокший снег, идти было тяжело, но по обочинам дороги все еще держался хрустально поблескивавший на солнце ледок, и там пробираться было еще труднее. Только часов через шесть покрыли расстояние в тридцать километров, подъехали к переправе через речку Еланку.
Небольшая, местами пересыхающая летом речушка против хутора Моховского в заболоченной, поросшей ольхами пойме разлилась на целый километр. Переправляться надо было на утлой плоскодонке, поднимавшей не больше трех человек. Мы отпустили лошадей. На той стороне в колхозном сарае нас ожидал старенький, видавший виды "виллис", оставленный там еще зимою. Вдвоем с шофером мы не без опасения сели в ветхую лодчонку. Товарищ с вещами остался на берегу. Едва отчалили, как из прогнившего днища в разных местах фонтанчиками забила вода. Подручными средствами конопатили ненадежную посудину и вычерпывали из нее воду, пока не доехали. Через час мы были на той стороне Еланки. Шофер пригнал из хутора машину, подошел к лодке и сказал, берясь за весло:
- Если это проклятое корыто не развалится на воде, - часа через два приедем, раньше не ждите.
Хутор раскинулся далеко в стороне, и возле причала стояла такая тишина, какая бывает в безлюдных местах только глухою осенью и в самом начале весны. От воды тянуло сыростью, терпкой горечью гниющей ольхи, а с дальних прихоперских степей, тонувших в сиреневой дымке тумана, легкий ветерок нес извечно юный, еле уловимый аромат недавно освободившейся из-под снега земли.
Неподалеку, на прибрежном песке, лежал поваленный плетень. Я присел на него, хотел закурить, но сунув руку в правый карман ватной стеганки, к великому огорчению, обнаружил, что пачка "Беломора" совершенно размокла. Во время переправы волна хлестнула через борт низко сидевшей лодки, по пояс окатила меня мутной водой. Тогда мне некогда было думать о папиросах, надо было, бросив весло, побыстрее вычерпывать воду, чтобы лодка не затонула, а теперь, горько досадуя на свою оплошность, я бережно извлек из кармана раскисшую пачку, присел на корточки и стал по одной раскладывать на плетне влажные, побуревшие папиросы.
Был полдень. Солнце светило горячо, как в мае. Я надеялся, что папиросы скоро высохнут. Солнце светило так горячо, что я уже пожалел о том, что надел в дорогу солдатские ватные штаны и стеганку. Это был первый после зимы по-настоящему теплый день. Хорошо было сидеть на плетне вот так, одному, целиком покорясь тишине и одиночеству, и, сняв с головы старую солдатскую ушанку, сушить на ветерке мокрые после тяжелой гребли волосы, бездумно следить за проплывающими в блеклой синеве белыми грудастыми облаками.
Вскоре я увидел, как из-за крайних дворов хутора вышел на дорогу мужчина. Он вел за руку маленького мальчика, судя по росту - лет пяти-шести, не больше. Они устало брели по направлению к переправе, но, поравнявшись с машиной, повернули ко мне. Высокий, сутуловатый мужчина, подойдя вплотную, сказал приглушенным баском:
- Здорово, браток!
- Здравствуй. - Я пожал протянутую мне большую, черствую руку.
Мужчина наклонился к мальчику, сказал:
- Поздоровайся с дядей, сынок. Он, видать, такой же шофер, как и твой папанька. Только мы с тобой на грузовой ездили, а он вот эту маленькую машину гоняет.
Глядя мне прямо в глаза светлыми, как небушко, глазами, чуть-чуть улыбаясь, мальчик смело протянул мне розовую холодную ручонку. Я легонько потряс ее, спросил:
- Что же это у тебя, старик, рука такая холодная? На дворе теплынь, а ты замерзаешь?
С трогательной детской доверчивостью малыш прижался к моим коленям, удивленно приподнял белесые бровки.
- Какой же я старик, дядя? Я вовсе мальчик, и я вовсе не замерзаю, а руки холодные - снежки катал потому что.
Сняв со спины тощий вещевой мешок, устало присаживаясь рядом со мною, отец сказал:
- Беда мне с этим пассажиром. Через него и я подбился. Широко шагнешь он уже на рысь переходит, вот и изволь к такому пехотинцу приноравливаться. Там, где мне надо раз шагнуть, - я три раза шагаю, так и идем с ним враздробь, как конь с черепахой. А тут ведь за ним глаз да глаз нужен. Чуть отвернешься, а он уже по лужине бредет или леденику отломит и сосет вместо конфеты. Нет, не мужчинское это дело с такими пассажирами путешествовать, да еще походным порядком. - Он помолчал немного, потом спросил: - А ты что же, браток, свое начальство ждешь?
Мне было неудобно разуверять его в том, что я не шофер, и я ответил:
- Приходится ждать.
- С той стороны подъедут?
- Да.
- Не знаешь, скоро ли подойдет лодка?
- Часа через два.
- Порядком. Ну что ж, пока отдохнем, спешить мне некуда. А я иду мимо, гляжу: свой брат-шофер загорает. Дай, думаю, зайду, перекурим вместе. Одному-то и курить, и помирать тошно. А ты богато живешь, папироски куришь. Подмочил их, стало быть? Ну, брат, табак моченый, что конь леченый, никуда не годится. Давай-ка лучше моего крепачка закурим.
Он достал из кармана защитных летних штанов свернутый в трубку малиновый шелковый потертый кисет, развернул его, и я успел прочитать вышитую на уголке надпись: "Дорогому бойцу от ученицы 6-го класса Лебедянской средней школы".
Мы закурили крепчайшего самосада и долго молчали. Я хотел было спросить, куда он идет с ребенком, какая нужда его гонит в такую распутицу, но он опередил меня вопросом:
- Ты что же, всю войну за баранкой?
- Почти всю.
- На фронте?
- Да.
- Ну, и мне там пришлось, браток, хлебнуть горюшка по ноздри и выше.
Он положил на колени большие темные руки, сгорбился. Я сбоку взглянул на него, и мне стало что-то не по себе... Видали вы когда-нибудь глаза, словно присыпанные пеплом, наполненные такой неизбывной смертной тоской, что в них трудно смотреть? Вот такие глаза были у моего случайного собеседника.
Выломав из плетня сухую искривленную хворостинку, он с минуту молча водил ею по песку, вычерчивая какие-то замысловатые фигуры, а потом заговорил:
- Иной раз не спишь ночью, глядишь в темноту пустыми глазами и думаешь: "За что же ты, жизнь, меня так покалечила? За что так исказнила?" Нету мне ответа ни в темноте, ни при ясном солнышке... Нету и не дождусь! - И вдруг спохватился: ласково подталкивая сынишку, сказал: - Пойди, милок, поиграйся возле воды, у большой воды для ребятишек всегда какая-нибудь добыча найдется. Только, гляди, ноги не промочи!
Еще когда мы в молчании курили, я, украдкой рассматривая отца и сынишку, с удивлением отметил про себя одно, странное на мой взгляд, обстоятельство Мальчик был одет просто, но добротно: и в том, как сидела на нем подбитая легкой, поношенной цигейкой длиннополая курточка, и в том, что крохотные сапожки были сшиты с расчетом надевать их на шерстяной носок, и очень искусный шов на разорванном когда-то рукаве курточки - все выдавало женскую заботу, умелые материнские руки. А отец выглядел иначе: прожженный в нескольких местах ватник был небрежно и грубо заштопан, латка на выношенных защитных штанах не пришита как следует, а скорее наживлена широкими, мужскими стежками; на нем были почти новые солдатские ботинки, но плотные шерстяные носки изъедены молью, их не коснулась женская рука... Еще тогда я подумал: "Или вдовец, или живет не в ладах с женой".
Но вот он, проводив глазами сынишку, глухо покашлял, снова заговорил, и я весь превратился в слух.
- Поначалу жизнь моя была обыкновенная. Сак я уроженец Воронежской губернии, с тысяча девятьсотого года рождения. В гражданскую войну был в Красной Армии, в дивизии Киквидзе. В голодный двадцать второй год подался на Кубань, ишачить на кулаков, потому и уцелел. А отец с матерью и сестренкой дома померли от голода. Остался один. Родни - хоть шаром покати, - нигде, никого, ни одной души. Ну, через год вернулся с Кубани, хатенку продал, поехал в Воронеж. Поначалу работал в плотницкой артели, потом пошел на завод, выучился на слесаря. Вскорости женился. Жена воспитывалась в детском доме. Сиротка. Хорошая попалась мне девка! Смирная веселая, угодливая и умница, не мне чета. Она с детства узнала, почем фунт лиха стоит, может, это и сказалось на ее характере. Со стороны глядеть - не так уж она была из себя видная, но ведь я-то не со стороны на нее глядел, а в упор. И не было для меня красивее и желанней ее, не было на свете и не будет!
Придешь с работы усталый, а иной раз и злой, как черт. Нет, на грубое слово она тебе не нагрубит в ответ. Ласковая, тихая, не знает, где тебя усадить, бьется, чтобы и при малом достатке сладкий кусок тебе сготовить. Смотришь на нее и отходишь сердцем, а спустя немного обнимешь ее, скажешь: "Прости, милая Иринка, нахамил я тебе. Понимаешь, с работой у меня нынче не заладилось". И опять у нас мир, и у меня покой на душе. А ты знаешь, браток, что это означает для работы? Утром я встаю как встрепанный, иду на завод, и любая работа у меня в руках кипит и спорится! Вот что это означает - иметь умную жену-подругу.
Приходилось кое-когда после получки и выпивать с товарищами. Кое-когда бывало и так, что идешь домой и такие кренделя ногами выписываешь, что со стороны, небось, глядеть страшно. Тесна тебе улица, да и шабаш, не говоря уже про переулки. Парень я был тогда здоровый и сильный, как дьявол, выпить мог много, а до дому всегда добирался на своих ногах. Но случалось иной раз и так, что последний перегон шел на первой скорости, то есть на четвереньках, однако же добирался. И опять же ни тебе упрека, ни крика, ни скандала. Только посмеивается моя Иринка, да и то осторожно, чтобы я спьяну не обиделся. Разует меня и шепчет: "Ложись к стенке, Андрюша, а то сонный упадешь с кровати". Ну, я, как куль с овсом, упаду, и все поплывет перед глазами. Только слышу сквозь сон, что она по голове меня тихонько гладит рукою и шепчет что-то ласковое, жалеет, значит...
Утром она меня часа за два до работы на ноги подымет, чтобы я размялся. Знает, что на похмелье я ничего есть не буду, ну, достанет огурец соленый или еще что-нибудь по легости, нальет граненый стаканчик водки. "Похмелись, Андрюша, только больше не надо, мой милый". Да разве же можно не оправдать такого доверия? Выпью, поблагодарю ее без слов, одними глазами, поцелую и пошел на работу, как миленький. А скажи она мне, хмельному, слово поперек, крикни или обругайся, и я бы, как бог свят, и на второй день напился. Так бывает в иных семьях, где жена дура; насмотрелся я на таких шалав, знаю.
Вскорости дети у нас пошли. Сначала сынишка родился, через год еще две девочки... Тут я от товарищей откололся. Всю получку домой несу, семья стала числом порядочная, не до выпивки. В выходной кружку пива выпью и на этом ставлю точку.
В двадцать девятом году завлекли меня машины. Изучил автодело, сел за баранку на грузовой. Потом втянулся и уже не захотел возвращаться на завод. За рулем показалось мне веселее. Так и прожил десять лет и не заметил, как они прошли. Прошли как будто во сне. Да что десять лет! Спроси у любого пожилого человека - приметил он, как жизнь прожил? Ни черта он не приметил! Прошлое - вот как та дальняя степь в дымке. Утром я шел по ней, все было ясно кругом, а отшагал двадцать километров, и вот уже затянула степь дымка, и отсюда уже не отличишь лес от бурьяна, пашню от травокоса...
Работал я эти десять лет и день и ночь. Зарабатывал хорошо, и жили мы не хуже людей. И дети радовали: все трое учились на "отлично", а старшенький, Анатолий, оказался таким способным к математике, что про него даже в центральной газете писали. Откуда у него проявился такой огромадный талант к этой науке, я и сам, браток, не знаю. Только очень мне это было лестно, и гордился я им, страсть как гордился!
За десять лет скопили мы немного деньжонок и перед войной поставили тебе домишко об двух комнатах, с кладовкой и коридорчиком. Ирина купила двух коз. Чего еще больше надо? Дети кашу едят с молоком, крыша над головою есть, одеты, обуты, стало быть, все в порядке. Только построился я неловко. Отвели мне участок в шесть соток неподалеку от авиазавода. Будь моя хибарка в другом месте, может, и жизнь сложилась бы иначе...
А тут вот она, война. На второй день повестка из военкомата, а на третий - пожалуйте в эшелон. Провожали меня все четверо моих: Ирина, Анатолий и дочери - Настенька и Олюшка. Все ребята держались молодцом. Ну, у дочерей - не без того, посверкивали слезинки. Анатолий только плечами передергивал, как от холода, ему к тому времени уже семнадцатый, год шел, а Ирина моя... Такой я ее за все семнадцать лет нашей совместной жизни ни разу не видал. Ночью у меня на плече и на груди рубаха от ее слез не просыхала, и утром такая же история... Пришли на вокзал, а я на нее от жалости глядеть не могу: губы от слез распухли, волосы из-под платка выбились, и глаза мутные, несмысленные, как у тронутого умом человека. Командиры объявляют посадку, а она упала мне на грудь, руки на моей шее сцепила и вся дрожит, будто подрубленное дерево... И детишки ее уговаривают, и я, - ничего не помогает! Другие женщины с мужьями, с сыновьями разговаривают, а моя прижалась ко мне, как лист к ветке, и только вся дрожит, а слова вымолвить не может. Я и говорю ей: "Возьми же себя в руки, милая моя Иринка! Скажи мне хоть слово на прощанье". Она и говорит, и за каждым словом всхлипывает: "Родненький мой... Андрюша... не увидимся мы с тобой... больше... на этом... свете"...
Тут у самого от жалости к ней сердце на части разрывается, а тут она с такими словами. Должна бы понимать, что мне тоже нелегко с ними расставаться, не к теще на блины собрался. Зло меня тут взяло! Силой я разнял ее руки и легонько толкнул в плечи. Толкнул вроде легонько, а сила-то у меня! была дурачья; она попятилась, шага три ступнула назад и опять ко мне идет мелкими шажками, руки протягивает, а я кричу ей: "Да разве же так прощаются? Что ты меня раньше времени заживо хоронишь?!" Ну, опять обнял ее, вижу, что она не в себе...
Он на полуслове резко оборвал рассказ, и в наступившей тишине я услышал, как у него что-то клокочет и булькает в горле. Чужое волнение передалось и мне. Искоса взглянул я на рассказчика, но ни единой слезинки не увидел в его словно бы мертвых, потухших глазах. Он сидел, понуро склонив голову, только большие, безвольно опущенные руки мелко дрожали, дрожал подбородок, дрожали твердые губы...
- Не надо, друг, не вспоминай! - тихо проговорил я, но он, наверное, не слышал моих слов и, каким-то огромным усилием воли поборов волнение, вдруг сказал охрипшим, странно изменившимся голосом:
- До самой смерти, до последнего моего часа, помирать буду, а не прощу себе, что тогда ее оттолкнул!..
Он снова и надолго замолчал. Пытался свернуть папиросу, но газетная бумага рвалась, табак сыпался на колени. Наконец он все же кое-как сделал кручёнку, несколько раз жадно затянулся и, покашливая, продолжал:
- Оторвался я от Ирины, взял ее лицо в ладони, целую, а у нее губы как лед. С детишками попрощался, бегу к вагону, уже на ходу вскочил на подножку.

Надеемся, что книга Судьба человека автора Шолохов Михаил Александрович вам понравится!
Если это произойдет, то можете порекомендовать книгу Судьба человека своим друзьям, проставив ссылку на страницу с произведением Шолохов Михаил Александрович - Судьба человека.
Ключевые слова страницы: Судьба человека; Шолохов Михаил Александрович, скачать, читать, книга и бесплатно

Меню статьи:

Грустный рассказ Михаила Шолохова «Судьба человека» берет за живое. Написанный автором в 1956 году, он открывает голую правду о зверствах Великой Отечественной войны и том, что довелось пережить в немецком плену Андрею Соколову, советскому солдату. Но обо всем по порядку.

Главные герои рассказа:

Андрей Соколов – советский солдат, которому пришлось в годы Великой Отечественной войны испытать много горя. Но, несмотря на невзгоды, даже плен, где герой терпел зверские издевательства от фашистов, он выстоял. Лучиком света в мраке безысходности, когда герой рассказа потерял на войне всю семью, засияла улыбка усыновленного мальчика-сироты.

Жена Андрея Ирина: кроткая, спокойная женщина, настоящая супруга, любящая мужа, которая умела утешить и поддержать в трудные минуты. Когда Андрей уезжал на фронт, была в огромном отчаянии. Погибла вместе с двумя детьми, когда снаряд попал в дом.

Встреча у переправы

Михаил Шолохов ведет свое произведение от первого лица. Стояла первая послевоенная весна, а рассказчику нужно было во что бы то ни стало попасть на станцию Букановская, до которой было шестьдесят километров. Переплыв вместе с водителем машины на другой берег реки под названием Епанка, он стал ждать отлучившегося на два часа шофера.

Вдруг внимание привлек мужчина с маленьким мальчиком, двигающиеся к переправе. Они остановились, поздоровались, и завязался непринужденный разговор, в котором Андрей Соколов – так звали нового знакомого – поведал о своей горькой жизни в годы войны.

Нелегкая судьба Андрея

Какие только мучения ни переносит человек в страшные годы противостояния между народами.

Великая Отечественная война покалечила, изранила людские тела и души, особенно тех, кому пришлось побывать в немецком плену и выпить горькую чашу нечеловеческих страданий. Одним из таких был и Андрей Соколов.

Жизнь Андрея Соколова до Великой Отечественной войны

Лютые беды постигали парня еще с юности: умершие от голода родители и сестра, одиночество, война в Красной Армии. Но в то нелегкое время отрадою для Андрея стала умница-жена, кроткая, тихая и ласковая.

Да и жизнь вроде бы стала налаживаться: работа шофером, хороший заработок, трое смышленых деток-отличников (о старшем, Анатолии, даже писали в газете). И наконец, уютный дом из двух комнат, который они поставили на скопленные деньги как раз перед войной… Она внезапно обрушилась на советскую землю и оказалась гораздо страшнее прежней, гражданской. И счастье Андрея Соколова, достигнутое с таким трудом, разбилось на мелкие осколки.

Предлагаем ознакомиться с , произведения которого являются отображением исторических переворотов, которые тогда переживала вся страна.

Прощание с семьей

Андрей уходил на фронт. Жена Ирина и трое детей провожали его со слезами. Особенно убивалась супруга: «Родненький мой… Андрюша… не увидимся… мы с тобой… больше… на этом… свете».
«До самой смерти, – вспоминает Андрей, – не прощу себя, что тогда её оттолкнул». Все помнит он, хоть и хочется забыть: и белые губы отчаявшейся Ирины, шептавшей что-то, когда сели они в поезд; и детишек, у которых, как они ни старались, не получалось улыбаться сквозь слезы… А эшелон уносил Андрея все дальше и дальше, навстречу военным будням и ненастьям.

Первые годы на фронте

На фронте Андрей работал шофером. Два легких ранения не шли ни в какое сравнение с тем, что пришлось пережить позже, когда, тяжело раненый, попал он в плен к фашистам.

В плену

Какие только издевательства ни довелось перенести от немцев по дороге: и прикладом били по голове, и на глазах у Андрея пристреливали раненых, а потом загнали всех в церковь ночевать. Еще больше страдал бы главный герой, если бы среди пленных не оказался военный врач, который предложил свою помощь и поставил на место вывихнутую руку. Сразу наступило облегчение.

Предотвращение предательства

Среди пленных оказался человек, который задумал на следующее утро, когда прозвучит вопрос, есть ли среди пленных комиссары, евреи и коммунисты, выдать немцам своего взводного. Сильно боялся за свою жизнь. Андрей, услышав разговор об этом, не растерялся и задушил предателя. И впоследствии ни капли не пожалел об этом.

Побег

Со времени пленения все более и более посещала Андрея мысль о побеге. И вот представился реальный случай совершить задуманное. Пленные копали могилы для своих же умерших и, увидев, что охранники отвлеклись, Андрей незаметно сбежал. К сожалению, попытка оказалась неудачной: после четырех дней поисков его вернули, спустили собак, долго издевались, на месяц посадили в карцер и, наконец, отправили в Германию.

На чужбине

Сказать, что жизнь в Германии была ужасной – не сказать ничего. Андрея, значившегося в плену под номером 331, постоянно били, очень плохо кормили, заставляли тяжело работать на Каменном карьере. А однажды за опрометчивые слова о немцах, произнесенные в бараке ненароком, вызвали к герр лагерфюреру. Однако, Андрей не струсил: подтвердил сказанное ранее: «четыре кубометра выработки - это много…» Хотели сначала расстрелять, и привели бы приговор в исполнение, но, увидев смелость русского солдата, не побоявшегося смерти, комендант зауважал его, изменил решение и отпустил в барак, даже при этом снабдив продуктами.

Освобождение из плена

Работая шофером у фашистов (он возил немецкого майора), Андрей Соколов стал подумывать о втором побеге, который мог оказаться удачнее предыдущего. Так оно и вышло.
По дороге в направлении Тросницы, переодевшись в немецкую форму, Андрей остановил машину со спящим на заднем сидении майором и оглушил немца. А затем свернул туда, где воюют русские.

Среди своих

Наконец-то, оказавшись на территории среди советских солдат, Андрей смог вздохнуть спокойно. Так соскучился он по родной земле, что припал к ней и целовал. Поначалу не узнали его свои, но потом поняли, что вовсе это не фриц заблудился, а свой, родной, воронежец сбежал из плена, да еще и документы важные с собой привез. Накормили его, в бане искупали, выдали обмундирование, но в просьбе взять в стрелковую часть полковник отказал: необходимо было подлечиться.

Страшное известие

Так Андрей попал в госпиталь. Его хорошо кормили, обеспечили уходом, и после немецкого плена жизнь могла бы показаться чуть ли не хорошей, если бы не одно «но». Истосковался душой солдат по жене и детям, письмо домой написал, ждал весточки и от них, а ответа все нет. И вдруг – страшное известие от соседа, столяра, Ивана Тимофеевича. Пишет он, что нет в живых уже ни Ирины, ни младших дочки и сына. В их избу попал тяжелый снаряд… А старший Анатолий после этого пошел добровольцем на фронт. Сжалось сердце от жгучей боли. Решил Андрей после выписки из госпиталя сам поехать на то место, где стоял когда-то его родной дом. Зрелище оказалось до того удручающим, – глубокая воронка и по пояс бурьян – что не смог бывший муж и отец семейства оставаться там ни минуты. Попросился обратно в дивизию.

Сначала радость, потом – горе

Среди непроглядной тьмы отчаяния блеснул лучик надежды – старший сын Андрея Соколова – Анатолий – прислал с фронта письмо. Оказывается, он закончил артиллерийское училище – и уже получил звание капитана, «командует батареей «сорокапяток», имеет шесть орденов и медали…»
Как же обрадовало отца это неожиданное известие! Сколько пробудило в нем мечтаний: вернется сын с фронта, женится и будет дедушка нянчить долгожданных внуков. Увы, и это кратковременное счастье разбилось вдребезги: 9 мая, как раз в День Победы убил Анатолия немецкий снайпер. И страшно, невыносимо больно было отцу видеть его мертвым, в гробу!

Новый сын Соколова – мальчик по имени Ваня

Словно что-то оборвалось внутри у Андрея. И не жил бы он вовсе, а просто существовал, если бы не усыновил тогда маленького шестилетнего мальчика, у которого на войне погибли и мать, и отец.
В Урюпинске (из-за обрушившихся на него несчастий главный герой повести не захотел возвращаться в Воронеж) приняла Андрея к себе бездетная пара. Работал шофером на грузовой машине, иногда возил хлеб. Несколько раз, заезжая в чайную перекусить, видел Соколов голодного мальчика-сироту – и прикипело его сердце к ребенку. Решил забрать его себе. «Эй, Ванюшка! Садись скорее на машину, прокачу на элеватор, а оттуда вернемся сюда, пообедаем» – позвал Андрей малыша.
– Ты знаешь, кто я такой? – спросил, узнав у мальчика, что он круглый сирота.
– Кто? – спросил Ваня.
– Я твой отец!
В ту минуту такая радость охватила и только что обретенного сына, и самого Соколова, такие светлые чувства, что понял бывший солдат: поступил правильно. И уже не сможет жить без Вани. С тех пор они уже не расставались – ни днем, ни ночью. Окаменелое сердце Андрея стало мягче с приходом в его жизнь этого озорного малыша.
Только вот в Урюпинске не пришлось долго задержаться – пригласил героя еще один приятель в Каширский район. Так и шагают теперь с сыном по русской земле, ведь не привык Андрей на одном месте засиживаться.

Михаил Александрович Шолохов

Судьба человека

СУДЬБА ЧЕЛОВЕКА

Евгении Григорьевне Левицкой,

члену КПСС с 1903 года

Первая послевоенная весна была на Верхнем Дону на редкость дружная и напористая. В конце марта из Приазовья подули теплые ветры, и уже через двое суток начисто оголились пески левобережья Дона, в степи вспухли набитые снегом лога и балки, взломав лед, бешено взыграли степные речки, и дороги стали почти совсем непроездны.

В эту недобрую пору бездорожья мне пришлось ехать в станицу Букановскую. И расстояние небольшое - всего лишь около шестидесяти километров, - но одолеть их оказалось не так-то просто. Мы с товарищем выехали до восхода солнца. Пара сытых лошадей, в струну натягивая постромки, еле тащила тяжелую бричку. Колеса по самую ступицу проваливались в отсыревший, перемешанный со снегом и льдом песок, и через час на лошадиных боках и стегнах, под тонкими ремнями шлеек, уже показались белые пышные хлопья мыла, а в утреннем свежем воздухе остро и пьяняще запахло лошадиным потом и согретым деготьком щедро смазанной конской сбруи.

Там, где было особенно трудно лошадям, мы слезали с брички, шли пешком. Под сапогами хлюпал размокший снег, идти было тяжело, но по обочинам дороги все еще держался хрустально поблескивавший на солнце ледок, и там пробираться было еще труднее. Только часов через шесть покрыли расстояние в тридцать километров, подъехали к переправе через речку Еланку.

Небольшая, местами пересыхающая летом речушка против хутора Моховского в заболоченной, поросшей ольхами пойме разлилась на целый километр. Переправляться надо было на утлой плоскодонке, поднимавшей не больше трех человек. Мы отпустили лошадей. На той стороне в колхозном сарае нас ожидал старенький, видавший виды «виллис», оставленный там еще зимою. Вдвоем с шофером мы не без опасения сели в ветхую лодчонку. Товарищ с вещами остался на берегу. Едва отчалили, как из прогнившего днища в разных местах фонтанчиками забила вода. Подручными средствами конопатили ненадежную посудину и вычерпывали из нее воду, пока не доехали. Через час мы были на той стороне Еланки. Шофер пригнал из хутора машину, подошел к лодке и сказал, берясь за весло:

Если это проклятое корыто не развалится на воде, - часа через два приедем, раньше не ждите.

Хутор раскинулся далеко в стороне, и возле причала стояла такая тишина, какая бывает в безлюдных местах только глухою осенью и в самом начале весны. От воды тянуло сыростью, терпкой горечью гниющей ольхи, а с дальних прихоперских степей, тонувших в сиреневой дымке тумана, легкий ветерок нес извечно юный, еле уловимый аромат недавно освободившейся из-под снега земли.

Неподалеку, на прибрежном песке, лежал поваленный плетень. Я присел на него, хотел закурить, но сунув руку в правый карман ватной стеганки, к великому огорчению, обнаружил, что пачка «Беломора» совершенно размокла. Во время переправы волна хлестнула через борт низко сидевшей лодки, по пояс окатила меня мутной водой. Тогда мне некогда было думать о папиросах, надо было, бросив весло, побыстрее вычерпывать воду, чтобы лодка не затонула, а теперь, горько досадуя на свою оплошность, я бережно извлек из кармана раскисшую пачку, присел на корточки и стал по одной раскладывать на плетне влажные, побуревшие папиросы.

Был полдень. Солнце светило горячо, как в мае. Я надеялся, что папиросы скоро высохнут. Солнце светило так горячо, что я уже пожалел о том, что надел в дорогу солдатские ватные штаны и стеганку. Это был первый после зимы по-настоящему теплый день. Хорошо было сидеть на плетне вот так, одному, целиком покорясь тишине и одиночеству, и, сняв с головы старую солдатскую ушанку, сушить на ветерке мокрые после тяжелой гребли волосы, бездумно следить за проплывающими в блеклой синеве белыми грудастыми облаками.

Вскоре я увидел, как из-за крайних дворов хутора вышел на дорогу мужчина. Он вел за руку маленького мальчика, судя по росту - лет пяти-шести, не больше. Они устало брели по направлению к переправе, но, поравнявшись с машиной, повернули ко мне. Высокий, сутуловатый мужчина, подойдя вплотную, сказал приглушенным баском:

Здорово, браток!

Здравствуй. - Я пожал протянутую мне большую, черствую руку.

Мужчина наклонился к мальчику, сказал:

Поздоровайся с дядей, сынок. Он, видать, такой же шофер, как и твой папанька. Только мы с тобой на грузовой ездили, а он вот эту маленькую машину гоняет.

Глядя мне прямо в глаза светлыми, как небушко, глазами, чуть-чуть улыбаясь, мальчик смело протянул мне розовую холодную ручонку. Я легонько потряс ее, спросил:

Что же это у тебя, старик, рука такая холодная? На дворе теплынь, а ты замерзаешь?

С трогательной детской доверчивостью малыш прижался к моим коленям, удивленно приподнял белесые бровки.

Какой же я старик, дядя? Я вовсе мальчик, и я вовсе не замерзаю, а руки холодные - снежки катал потому что.

Сняв со спины тощий вещевой мешок, устало присаживаясь рядом со мною, отец сказал:

Беда мне с этим пассажиром. Через него и я подбился. Широко шагнешь он уже на рысь переходит, вот и изволь к такому пехотинцу приноравливаться. Там, где мне надо раз шагнуть, - я три раза шагаю, так и идем с ним враздробь, как конь с черепахой. А тут ведь за ним глаз да глаз нужен. Чуть отвернешься, а он уже по лужине бредет или леденику отломит и сосет вместо конфеты. Нет, не мужчинское это дело с такими пассажирами путешествовать, да еще походным порядком. - Он помолчал немного, потом спросил: - А ты что же, браток, свое начальство ждешь?

Мне было неудобно разуверять его в том, что я не шофер, и я ответил:

Приходится ждать.

С той стороны подъедут?

Не знаешь, скоро ли подойдет лодка?

Часа через два.

Порядком. Ну что ж, пока отдохнем, спешить мне некуда. А я иду мимо, гляжу: свой брат-шофер загорает. Дай, думаю, зайду, перекурим вместе. Одному-то и курить, и помирать тошно. А ты богато живешь, папироски куришь. Подмочил их, стало быть? Ну, брат, табак моченый, что конь леченый, никуда не годится. Давай-ка лучше моего крепачка закурим.

Он достал из кармана защитных летних штанов свернутый в трубку малиновый шелковый потертый кисет, развернул его, и я успел прочитать вышитую на уголке надпись: «Дорогому бойцу от ученицы 6-го класса Лебедянской средней школы».

Мы закурили крепчайшего самосада и долго молчали. Я хотел было спросить, куда он идет с ребенком, какая нужда его гонит в такую распутицу, но он опередил меня вопросом:

Ты что же, всю войну за баранкой?

Почти всю.

На фронте?

Ну, и мне там пришлось, браток, хлебнуть горюшка по ноздри и выше.

Он положил на колени большие темные руки, сгорбился. Я сбоку взглянул на него, и мне стало что-то не по себе… Видали вы когда-нибудь глаза, словно присыпанные пеплом, наполненные такой неизбывной смертной тоской, что в них трудно смотреть? Вот такие глаза были у моего случайного собеседника.

Выломав из плетня сухую искривленную хворостинку, он с минуту молча водил ею по песку, вычерчивая какие-то замысловатые фигуры, а потом заговорил:

Иной раз не спишь ночью, глядишь в темноту пустыми глазами и думаешь: «За что же ты, жизнь, меня так покалечила? За что так исказнила?» Нету мне ответа ни в темноте, ни при ясном солнышке… Нету и не дождусь! - И вдруг спохватился: ласково подталкивая сынишку, сказал: - Пойди, милок, поиграйся возле воды, у большой воды для ребятишек всегда какая-нибудь добыча найдется. Только, гляди, ноги не промочи!

Еще когда мы в молчании курили, я, украдкой рассматривая отца и сынишку, с удивлением отметил про себя одно, странное на мой взгляд, обстоятельство Мальчик был одет просто, но добротно: и в том, как сидела на нем подбитая легкой, поношенной цигейкой длиннополая курточка, и в том, что крохотные сапожки были сшиты с расчетом надевать их на шерстяной носок, и очень искусный шов на разорванном когда-то рукаве курточки - все выдавало женскую заботу, умелые материнские руки. А отец выглядел иначе: прожженный в нескольких местах ватник был небрежно и грубо заштопан, латка на выношенных защитных штанах не пришита как следует, а скорее наживлена широкими, мужскими стежками; на нем были почти новые солдатские ботинки, но плотные шерстяные носки изъедены молью, их не коснулась женская рука… Еще тогда я подумал: «Или вдовец, или живет не в ладах с женой».

Но вот он, проводив глазами сынишку, глухо покашлял, снова заговорил, и я весь превратился в слух.

Поначалу жизнь моя была обыкновенная. Сак я уроженец Воронежской губернии, с тысяча девятьсотого года рождения. В гражданскую войну был в Красной Армии, в дивизии Киквидзе. В голодный двадцать второй год подался на Кубань, ишачить на кулаков, потому и уцелел. А отец с матерью и сестренкой дома померли от голода. Остался один. Родни - хоть шаром покати, - нигде, никого, ни одной души. Ну, через год вернулся с Кубани, хатенку продал, поехал в Воронеж. Поначалу работал в плотницкой артели, потом пошел на завод, выучился на слесаря. Вскорости женился. Жена воспитывалась в детском доме. Сиротка. Хорошая попалась мне девка! Смирная веселая, угодливая и умница, не мне чета. Она с детства узнала, почем фунт лиха стоит, может, это и сказалось на ее характере. Со стороны глядеть - не так уж она была из себя видная, но ведь я-то не со стороны на нее глядел, а в упор. И не было для меня красивее и желанней ее, не было на свете и не будет!

Шолохов Михаил

Судьба человека

Михаил Шолохов

Судьба человека

Евгении Григорьевне Левицкой,

члену КПСС с 1903 года

Небольшая, местами пересыхающая летом речушка против хутора Моховского в заболоченной, поросшей ольхами пойме разлилась на целый километр. Переправляться надо было на утлой плоскодонке, поднимавшей не больше трех человек. Мы отпустили лошадей. На той стороне в колхозном сарае нас ожидал старенький, видавший виды "виллис", оставленный там еще зимою. Вдвоем с шофером мы не без опасения сели в ветхую лодчонку. Товарищ с вещами остался на берегу. Едва отчалили, как из прогнившего днища в разных местах фонтанчиками забила вода. Подручными средствами конопатили ненадежную посудину и вычерпывали из нее воду, пока не доехали. Через час мы были на той стороне Еланки. Шофер пригнал из хутора машину, подошел к лодке и сказал, берясь за весло:

Если это проклятое корыто не развалится на воде, - часа через два приедем, раньше не ждите.

Неподалеку, на прибрежном песке, лежал поваленный плетень. Я присел на него, хотел закурить, но сунув руку в правый карман ватной стеганки, к великому огорчению, обнаружил, что пачка "Беломора" совершенно размокла. Во время переправы волна хлестнула через борт низко сидевшей лодки, по пояс окатила меня мутной водой. Тогда мне некогда было думать о папиросах, надо было, бросив весло, побыстрее вычерпывать воду, чтобы лодка не затонула, а теперь, горько досадуя на свою оплошность, я бережно извлек из кармана раскисшую пачку, присел на корточки и стал по одной раскладывать на плетне влажные, побуревшие папиросы.

Здорово, браток!

Здравствуй. - Я пожал протянутую мне большую, черствую руку.

Мужчина наклонился к мальчику, сказал:

Что же это у тебя, старик, рука такая холодная? На дворе теплынь, а ты замерзаешь?

С трогательной детской доверчивостью малыш прижался к моим коленям, удивленно приподнял белесые бровки.

Какой же я старик, дядя? Я вовсе мальчик, и я вовсе не замерзаю, а руки холодные - снежки катал потому что.

Сняв со спины тощий вещевой мешок, устало присаживаясь рядом со мною, отец сказал:

Мне было неудобно разуверять его в том, что я не шофер, и я ответил:

Приходится ждать.

С той стороны подъедут?

Не знаешь, скоро ли подойдет лодка?

Часа через два.

Он достал из кармана защитных летних штанов свернутый в трубку малиновый шелковый потертый кисет, развернул его, и я успел прочитать вышитую на уголке надпись: "Дорогому бойцу от ученицы 6-го класса Лебедянской средней школы".

Ты что же, всю войну за баранкой?

Почти всю.

На фронте?

Ну, и мне там пришлось, браток, хлебнуть горюшка по ноздри и выше.