Тесс Герритсен: Жатва. Из детских лет ивана попова Герритсен жатва читать онлайн
Галина Николаева
Часть первая
Два года Василий Бортников пролежал в госпитале после тяжелого мозгового ранения.
Беспомощный, как ребенок, словно в колодец погруженный в неотступную боль, он ни строчки не писал родным, которым уже не мог принести ничего, кроме страданий.
От товарища по роте, случайно встреченного в госпитале, он знал, что в полку его сочли убитым и известили об этом жену Авдотью.
Написать ей, что ты живой? - спросил товарищ.
Не два раза ей меня хоронить, - с трудом разжимая челюсти, сведенные привычной болью, ответил Василий. - Один раз поголосила - и хватит…
В 1946 году батумский профессор решился на рискованную и почти безнадежную операцию.
Выздоровление пришло, как чудо. Могучее тело, обрадовавшись возможности движения, с непонятной быстротой наполнялось силой.
Василий боялся верить в надежность своего негаданного счастья. Он выписался из госпиталя; не сообщив ничего семье, самолетом вылетел в Москву и через сутки уже ехал по родным местам.
Чем ближе подъезжал Василий к дому, тем острее он чувствовал тревогу за жену и детей.
Теперь, когда он снова стал самим собой, снова возвращался к своей прежней жизни, его охватили такая тоска по семье и такая нетерпеливая любовь к ней, каких он не испытывал никогда.
На предпоследнем полустанке он встретил знакомого колхозника из соседней деревни. Узнав, что сосед недавно видел на базаре жену и дочек, Василий забросал его вопросами. Ему важно было все: какое пальто было на Авдотье, что она покупала, как выглядели девочки, - но сосед твердил одно:
Живы-здоровы, приедешь - сам увидишь…
Это было немного, но и эти несколько слов сделали Василия счастливым. Он перестал тревожиться, и еще сильнее охватила его радость возвращения.
Всего четыре дня назад он ходил водной гимнастерке по солнечным улицам Батуми, а сейчас за окном вагона стояла метельная ночь и во время остановок слышно было, как глухо и грозно шумел лес, невидимый за снежной мглой.
Ни эта метель, слишком ранняя и необычная в ноябре, ни темная ночь не пугали Василия. Он выскакивал из вагона на каждом полустанке, перебрасывался веселыми словами с неразличимыми в полутьме людьми, всматривался в темные очертания домов, невысокие станционные заборчики и радовался каждой елке, выступавшей из темноты. И люди, и вагоны, и елки были угренские, свои, своего района.
Василий сошел на разъезде. До родной деревни Крутогоры было пять километров. В вагоне он залпом опорожнил четвертинку, с отвычки ноги у него обмякли и словно развинтились в суставах.
Снежная мгла завихрила, закружилась вокруг. Не было ни земли, ни неба - одна порывистая, бьющая в лицо мутная пелена да неумолчный, то нарастающий, как шум прибоя, то уходящий вглубь рокот леса.
Лес был тоже почти невидимым. Но, невидимый, он чувствовался во всем и властвовал надо всем. Тьма была наполнена его шумом. Слышно было, как гулко шумели в темноте сосны, поскрипывали гибкие ели, скребли оледенелыми ветвями промерзшие березы.
Местами лес доходил до самой дороги, и тогда, как медведи на задних лапах, выступали черные ели и хватали ветвями за полу, за рукава полушубка.
Временами метель стихала, притаившись, через минуту набрасывалась с новой силой, кружила, хлестала то одну, то другую щеку мокрыми полотнищами.
Василий поднял воротник, надвинул шапку на лоб; теперь только надбровья, исхлестанные снегом, одновременно и горели и стыли, да уши Как водой были налиты шумом леса и свистом вьюги.
Он шел, по-бычьи наклонив голову, шел вперед лбом, он рвал вьюгу всем телом, как рвут водную стремнину, а она налетала все яростнее и все суживала вихревое кольцо.
В его уме, захмелевшем от вина, радости и усталости, война, вьюга, дом и победа сливались в одно целое. И в памяти вставало все пережитое им с тех пор, как в последний раз шел он этой дорогой.
Когда метель налетала с особой силой, он закидывал голову и говорил:
Повстречались, поздоровкались, давно не видались! Эк ты меня на радостях!
Он проваливался в снег по колена, то и дело сбивался с занесенной дороги.
Ему было и трудно и весело итти..
Внезапно прямо перед ним встали густые ели.
Он шагнул вправо, наткнулся на сугроб, подался влево - его подстерегали цепкие коряги в рытвине.
Вот это окружение! - громко сказал он, отводя рукой коряжину. - Куда итти? Хоть бы звезда на небе… Черно…
Он всматривался слезящимися глазами, щурил заледенелые липкие ресницы. Всюду была сплошная тьма, и только впереди он различил не свет, а какой-то чуть заметный зеленоватый оттенок этой тьмы.
Он пошел напрямик, вырываясь из цепких еловых веток. Когда он поднялся на гриву, то увидел неожиданное: вдалеке яркобелыми пятнами светились фонари.
Гидростанция! Гляди-ка ты! - удивился он и бегом обежал с гривы.
В ложбине сразу стало тише, и итти стало легче. Метель отступилась от него. В прогалине туч блеснула луна, и чистой крутой дугой легла на подъем дорога. Он поднимался знакомой крутизной, из-за которой и получила свое название деревня - Крутогоры.
В деревне было пустынно. Несколько фонарей горело над крышами, над ветвями высоких елей, да кое-где бело светились квадраты окон.
Две бабы вынырнули из-за угла. Василий узнал одну из них и крикнул:
Здорово живешь, Ксенофонтовна!
Она тоже узнала его, но не обрадовалась, а испугалась.
Господи помилуй! Никак Василий Бортников! Да разве ты живой!
Живей тебя, Ксенофонтовна!
Она повторила: «Господи помилуй!» - и вдруг рысью бросилась в переулок.
Тю, дурная баба! - крикнул ей вслед Василий и захохотал.
Освещенные фонарями, снежные вихри и ветвистые ели выглядели праздничными. Метель здесь была не сердитой, а игривой и ласковой. Казалось, она причесывает улицу большим гребнем и крутые завитки, поднявшись на миг над сугробами и крышами, мягко падают обратно.
«Вот мой жданный день, мой возвратный день!» - думал Василий.
Чем ближе подходил он к дому, тем быстрее он шел и, подойдя, совсем запыхался. Те же белые наличники были на темных окнах, и на стыке бревен все так же торчало одно бревно, то самое, к которому Василий привязывал коня, приезжая с лесоучастка.
Василий поднялся на крыльцо, попрежнему одна ступенька была уже остальных, и также круглились и скользили под рукой обмерзшие перила. Он поднял руку, чтобы постучать, но сердце так заколотилось, что он с трудом перевел дух.
От рукава полушубка пахло гарью - Василий подпалил его, закуривая в темноте; он втянул в себя этот запах, загустившийся и обострившийся на морозе, и вдруг вспомнил, как однажды подпалил полушубок, заснув у костра. На миг представилось ему, что весь его полк о орудиями, повозками, кухнями пришел вместе с ним до дому и стоит за его спиной.
Джекобу — моему мужу и лучшему другу
Благодарности
Сердечно благодарю Эмили Бестлер за деликатное и вдумчивое редактирование; Дэвида Баумена — за исчерпывающие сведения о русской мафии; трансплантационных координаторов Сьюзен Пратт из медицинского центра Пенобскот-Бей и Брюса Уайта из медицинского центра штата Мэн — за сведения по донорству органов и тканей; Пэтти Канн — за помощь в поиске данных на компьютере медицинской библиотеки; Джона Сарджента из Рокланда, штат Мэн, — за ценную информацию по части замков, а также Роджера Пеппера — за отправку мне материалов исследования.
И конечно же, огромное спасибо Мэг Рули и Дону Клири из агентства Джейн Ротроузен. Благодаря вам этот роман увидел свет.
1
Для своих лет он был коротышкой, заметно уступал ростом остальным ребятам, попрошайничавшим в подземных переходах возле метро «Арбатская». Но уже в одиннадцать он делал то же, что и они. Курить начал четырьмя годами ранее, подворовывать — тремя. А пару лет назад он впервые дал мужику — из тех, что пользуют мальчиков. Этот род занятий Якову не нравился, но дядя Миша велел ему не ломаться и не капризничать. Иначе на что они будут покупать хлеб и сигареты? Среди подопечных дяди Миши Яков был не только самым низкорослым. Он был еще и блондином, а дяди-Мишиным клиентам очень нравились светловолосые малолетки. Они даже не замечали, что у Якова нет левой руки. Просто не обращали внимания на сморщенную культю. Клиентов очаровывали его маленький рост, светлые волосы и решительный взгляд синих глаз.
Яков мечтал поскорее распрощаться с этим ремеслом и, подобно мальчишкам постарше, зарабатывать «облегчением» карманов. Каждое утро, просыпаясь в квартире дяди Миши, и каждый вечер, прежде чем уснуть, он хватался своей единственной рукой за изголовье кровати и тянулся, тянулся в надежде вырасти хотя бы на несколько миллиметров. Дядя Миша советовал ему бросить это бесполезное занятие. Яков был из породы низкорослых, и тут уж ничего не изменишь. Женщина, которая семь лет назад оставила его наедине с громадной Москвой, тоже была низенькой. Яков едва помнил эту женщину и ничего не помнил из своей прежней домосковской жизни. Он знал лишь то, что рассказывал ему дядя Миша, но рассказам этим верил наполовину. В своем нежном возрасте Яков отличался не только маленьким ростом, но и достаточной житейской мудростью.
Вот и сейчас с присущим ему скептицизмом мальчишка поглядывал на мужчину и женщину, которые вместе с дядей Мишей сидели за обеденным столом и говорили о делах.
Эта парочка приехала на большой черной машине с тонированными стеклами. Мужчину звали Грегором. Он был в костюме с галстуком. На ногах — ботинки из натуральной кожи. Светловолосую женщину звали Надией. Ее одежда состояла из шерстяной юбки и дорогого шерстяного жакета. В руках она держала крепкого вида чемоданчик-дипломат. Надия была нерусская. Это поняли все обитатели квартиры. Наверное, американка. Или англичанка. По-русски она говорила хорошо, но с акцентом.
Пока мужчины за рюмкой водки обсуждали дела, женщина разглядывала тесную квартирку дяди Миши. Старые армейские койки, стоящие у стены, груды грязного постельного белья и четырех мальчишек, сбившихся в кучку. Все они молча и настороженно прислушивались к разговору взрослых. Надия поочередно обвела взглядом всех четверых. Глаза у нее были красивые, светло-серого цвета. Первым ее взгляда удостоился самый старший — пятнадцатилетний Петр. Затем настал черед тринадцатилетнего Степана и десятилетнего Алексея.
Наконец она посмотрела на Якова.
Яков привык, что взрослые пристально разглядывают его, и потому спокойно смотрел на иностранку. К чему он не привык — так это к мимолетности внимания. Обычно приходившие сюда почти не смотрели на других мальчишек.
Тесс Герритсен
Джекобу – моему мужу и лучшему другу
Copyright © 1996 by Tess Gerritsen
All rights reserved
© И. Иванов, перевод, 2014
© ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2015
Издательство АЗБУКА ®
Благодарности
Сердечно благодарю Эмили Бестлер за деликатное и вдумчивое редактирование; Дэвида Баумена – за исчерпывающие сведения о русской мафии; трансплантационных координаторов Сьюзен Пратт из медицинского центра Пенобскот-Бей и Брюса Уайта из медицинского центра штата Мэн – за сведения по донорству органов и тканей; Пэтти Канн – за помощь в поиске данных на компьютере медицинской библиотеки; Джона Сарджента из Рокланда, штат Мэн, – за ценную информацию по части замков, а также Роджера Пеппера – за отправку мне материалов исследования.
И конечно же, огромное спасибо Мэг Рули и Дону Клири из агентства Джейн Ротроузен. Благодаря вам этот роман увидел свет.
Для своих лет он был коротышкой, заметно уступал ростом остальным ребятам, попрошайничавшим в подземных переходах возле метро «Арбатская». Но уже в одиннадцать он делал то же, что и они. Курить начал четырьмя годами ранее, подворовывать – тремя. А пару лет назад он впервые дал мужику – из тех, что пользуют мальчиков. Этот род занятий Якову не нравился, но дядя Миша велел ему не ломаться и не капризничать. Иначе на что они будут покупать хлеб и сигареты? Среди подопечных дяди Миши Яков был не только самым низкорослым. Он был еще и блондином, а дяди-Мишиным клиентам очень нравились светловолосые малолетки. Они даже не замечали, что у Якова нет левой руки. Просто не обращали внимания на сморщенную культю. Клиентов очаровывали его маленький рост, светлые волосы и решительный взгляд синих глаз.
Яков мечтал поскорее распрощаться с этим ремеслом и, подобно мальчишкам постарше, зарабатывать «облегчением» карманов. Каждое утро, просыпаясь в квартире дяди Миши, и каждый вечер, прежде чем уснуть, он хватался своей единственной рукой за изголовье кровати и тянулся, тянулся в надежде вырасти хотя бы на несколько миллиметров. Дядя Миша советовал ему бросить это бесполезное занятие. Яков был из породы низкорослых, и тут уж ничего не изменишь. Женщина, которая семь лет назад оставила его наедине с громадной Москвой, тоже была низенькой. Яков едва помнил эту женщину и ничего не помнил из своей прежней домосковской жизни. Он знал лишь то, что рассказывал ему дядя Миша, но рассказам этим верил наполовину. В своем нежном возрасте Яков отличался не только маленьким ростом, но и достаточной житейской мудростью.
Вот и сейчас с присущим ему скептицизмом мальчишка поглядывал на мужчину и женщину, которые вместе с дядей Мишей сидели за обеденным столом и говорили о делах.
Эта парочка приехала на большой черной машине с тонированными стеклами. Мужчину звали Грегором. Он был в костюме с галстуком. На ногах – ботинки из натуральной кожи. Светловолосую женщину звали Надией. Ее одежда состояла из шерстяной юбки и дорогого шерстяного жакета. В руках она держала крепкого вида чемоданчик-дипломат. Надия была нерусская. Это поняли все обитатели квартиры. Наверное, американка. Или англичанка. По-русски она говорила хорошо, но с акцентом.
Пока мужчины за рюмкой водки обсуждали дела, женщина разглядывала тесную квартирку дяди Миши. Старые армейские койки, стоящие у стены, груды грязного постельного белья и четырех мальчишек, сбившихся в кучку. Все они молча и настороженно прислушивались к разговору взрослых. Надия поочередно обвела взглядом всех четверых. Глаза у нее были красивые, светло-серого цвета. Первым ее взгляда удостоился самый старший – пятнадцатилетний Петр. Затем настал черед тринадцатилетнего Степана и десятилетнего Алексея.
Наконец она посмотрела на Якова.
Яков привык, что взрослые пристально разглядывают его, и потому спокойно смотрел на иностранку. К чему он не привык – так это к мимолетности внимания. Обычно приходившие сюда почти не смотрели на других мальчишек. Но сейчас внимание Надии было приковано к долговязому прыщавому Петру.
– Михаил Исаевич, вы приняли правильное решение, – сказала она дяде Мише. – Здесь у этих ребят нет будущего. А мы даем им такой редкий шанс!
Она улыбнулась мальчишкам.
Олух Степан тоже ей улыбнулся, будто влюбленный идиот.
– Они ж по-английски не брешут, – ответил дядя Миша. – Только отдельные слова знают.
– Дети быстро овладевают чужим языком. Им это дается без усилий.
– Все равно им понадобится какое-то время. И на язык, и к чужой еде привыкнуть.
– Наше агентство хорошо знакомо с особенностями переходного периода. Мы имеем опыт работы с русскими детьми. С такими же сиротами, как эти. Некоторое время они пробудут в специальной школе и приспособятся к новой жизни.
– А если не смогут?
– Иногда бывает и такое, – помолчав, ответила Надия. – Возникают трудности эмоционального характера.
Она снова обвела взглядом четверых подопечных дяди Миши.
– Кто-то из них вас особо беспокоит? – спросила Надия.
Яков прекрасно понимал, что речь о нем. Это он редко смеялся и никогда не плакал. Дядя Миша прозвал его «каменным малышом». Яков сам не знал, почему из него не выливаются слезы. Остальные мальчишки, стоило им пораниться или получить тумаков, распускали нюни. Яков в таких случаях просто выключал разум. Его разум становился похож на экран телевизора, когда поздно вечером прекращались передачи. Ни картинок, ни звуков, только успокаивающий белый шум.
– Они все хорошие ребята. Просто отличные ребята, – сказал дядя Миша.
Яков посмотрел на трех других парней. У Петьки был нависающий лоб и плечи, вывернутые вперед, как у гориллы. У Степки между маленькими сморщенными ушами помещался мозг размером с грецкий орех. Алешка до сих пор сосал палец.
«А я? – подумал Яков, глядя на свой жалкий обрубок. – У меня всего одна рука. Чего это мы у дяди Миши такие отличные?»
Однако тот продолжал нахвалить своих питомцев. Иностранка согласно кивала. Да, прекрасные ребята. Здоровые ребята.
– У них даже зубы хорошие! – подчеркнул дядя Миша. – Гнилых совсем нет. Вы на моего Петьку посмотрите. Какой рослый.
– А вот этот заморыш какой-то, – сказал Грегор, указывая на Якова. – Что случилось у него с рукой?
– Родился таким.
– Из-за радиации?
– Ему это ничуть не мешает, – не отвечая на вопрос, сказал дядя Миша. – Он и одной управляется.
– Это не станет проблемой. – Надия поднялась. – А теперь мы должны ехать. Пора.
– У нас плотный график.
– Но… одежонку собрать…
– Наше агентство снабдит их одеждой. Получше, чем та, что на них сейчас.
– Неужели ехать нужно так срочно? Вы нам и проститься не дадите?
В глазах женщины мелькнуло раздражение.
– Прощайтесь, только недолго. Мы не хотим выбиться из графика.
Дядя Миша оглядел своих мальчишек, связанных с ним отнюдь не кровными узами и даже не любовью. Их свела взаимозависимость. Общность потребностей. Дядя Миша обнял каждого из четверых. Якова он обнимал чуть дольше и чуть крепче. От дяди Миши привычно пахло луком и сигаретами. Хорошие запахи. Однако Якову захотелось поскорее высвободиться. Он не любил, когда его трогают. Кто бы то ни был.
– Помни своего дядю Мишу, – шептал ему хозяин тесной квартирки. – Когда разбогатеешь в Америке, не забывай того, кто о тебе заботился.
– Я не хочу в Америку, – сказал Яков.
– Так это ж лучше и для тебя, и для других сорванцов.
– Они пусть едут, а я хочу остаться здесь. Дядя Миша, я хочу остаться с тобой.
– Надо ехать.
– Почему?
– Потому что я так решил. – Дядя Миша схватил Якова за плечи и хорошенько встряхнул. – Я так решил.
Яков взглянул на ребят. Те радостно скалились.
«Они счастливы, – подумал он. – Чего ж я не радуюсь?»
– Я отведу детей в машину, – сказала Надия, беря Якова за руку. – А вы с Грегором подпишите документы.
– Дядя Миша! – окликнул Яков.
Но Михаил Исаевич стоял к нему спиной и смотрел в окно.
Галина Николаева
Часть первая
Два года Василий Бортников пролежал в госпитале после тяжелого мозгового ранения.
Беспомощный, как ребенок, словно в колодец погруженный в неотступную боль, он ни строчки не писал родным, которым уже не мог принести ничего, кроме страданий.
От товарища по роте, случайно встреченного в госпитале, он знал, что в полку его сочли убитым и известили об этом жену Авдотью.
Написать ей, что ты живой? - спросил товарищ.
Не два раза ей меня хоронить, - с трудом разжимая челюсти, сведенные привычной болью, ответил Василий. - Один раз поголосила - и хватит…
В 1946 году батумский профессор решился на рискованную и почти безнадежную операцию.
Выздоровление пришло, как чудо. Могучее тело, обрадовавшись возможности движения, с непонятной быстротой наполнялось силой.
Василий боялся верить в надежность своего негаданного счастья. Он выписался из госпиталя; не сообщив ничего семье, самолетом вылетел в Москву и через сутки уже ехал по родным местам.
Чем ближе подъезжал Василий к дому, тем острее он чувствовал тревогу за жену и детей.
Теперь, когда он снова стал самим собой, снова возвращался к своей прежней жизни, его охватили такая тоска по семье и такая нетерпеливая любовь к ней, каких он не испытывал никогда.
На предпоследнем полустанке он встретил знакомого колхозника из соседней деревни. Узнав, что сосед недавно видел на базаре жену и дочек, Василий забросал его вопросами. Ему важно было все: какое пальто было на Авдотье, что она покупала, как выглядели девочки, - но сосед твердил одно:
Живы-здоровы, приедешь - сам увидишь…
Это было немного, но и эти несколько слов сделали Василия счастливым. Он перестал тревожиться, и еще сильнее охватила его радость возвращения.
Всего четыре дня назад он ходил водной гимнастерке по солнечным улицам Батуми, а сейчас за окном вагона стояла метельная ночь и во время остановок слышно было, как глухо и грозно шумел лес, невидимый за снежной мглой.
Ни эта метель, слишком ранняя и необычная в ноябре, ни темная ночь не пугали Василия. Он выскакивал из вагона на каждом полустанке, перебрасывался веселыми словами с неразличимыми в полутьме людьми, всматривался в темные очертания домов, невысокие станционные заборчики и радовался каждой елке, выступавшей из темноты. И люди, и вагоны, и елки были угренские, свои, своего района.
Василий сошел на разъезде. До родной деревни Крутогоры было пять километров. В вагоне он залпом опорожнил четвертинку, с отвычки ноги у него обмякли и словно развинтились в суставах.
Снежная мгла завихрила, закружилась вокруг. Не было ни земли, ни неба - одна порывистая, бьющая в лицо мутная пелена да неумолчный, то нарастающий, как шум прибоя, то уходящий вглубь рокот леса.
Лес был тоже почти невидимым. Но, невидимый, он чувствовался во всем и властвовал надо всем. Тьма была наполнена его шумом. Слышно было, как гулко шумели в темноте сосны, поскрипывали гибкие ели, скребли оледенелыми ветвями промерзшие березы.
Местами лес доходил до самой дороги, и тогда, как медведи на задних лапах, выступали черные ели и хватали ветвями за полу, за рукава полушубка.
Временами метель стихала, притаившись, через минуту набрасывалась с новой силой, кружила, хлестала то одну, то другую щеку мокрыми полотнищами.
Василий поднял воротник, надвинул шапку на лоб; теперь только надбровья, исхлестанные снегом, одновременно и горели и стыли, да уши Как водой были налиты шумом леса и свистом вьюги.
Он шел, по-бычьи наклонив голову, шел вперед лбом, он рвал вьюгу всем телом, как рвут водную стремнину, а она налетала все яростнее и все суживала вихревое кольцо.
В его уме, захмелевшем от вина, радости и усталости, война, вьюга, дом и победа сливались в одно целое. И в памяти вставало все пережитое им с тех пор, как в последний раз шел он этой дорогой.
Когда метель налетала с особой силой, он закидывал голову и говорил:
Повстречались, поздоровкались, давно не видались! Эк ты меня на радостях!
Он проваливался в снег по колена, то и дело сбивался с занесенной дороги.
Ему было и трудно и весело итти..
Внезапно прямо перед ним встали густые ели.
Он шагнул вправо, наткнулся на сугроб, подался влево - его подстерегали цепкие коряги в рытвине.
Вот это окружение! - громко сказал он, отводя рукой коряжину. - Куда итти? Хоть бы звезда на небе… Черно…
Он всматривался слезящимися глазами, щурил заледенелые липкие ресницы. Всюду была сплошная тьма, и только впереди он различил не свет, а какой-то чуть заметный зеленоватый оттенок этой тьмы.
Он пошел напрямик, вырываясь из цепких еловых веток. Когда он поднялся на гриву, то увидел неожиданное: вдалеке яркобелыми пятнами светились фонари.
Гидростанция! Гляди-ка ты! - удивился он и бегом обежал с гривы.
В ложбине сразу стало тише, и итти стало легче. Метель отступилась от него. В прогалине туч блеснула луна, и чистой крутой дугой легла на подъем дорога. Он поднимался знакомой крутизной, из-за которой и получила свое название деревня - Крутогоры.
В деревне было пустынно. Несколько фонарей горело над крышами, над ветвями высоких елей, да кое-где бело светились квадраты окон.
Две бабы вынырнули из-за угла. Василий узнал одну из них и крикнул:
Здорово живешь, Ксенофонтовна!
Она тоже узнала его, но не обрадовалась, а испугалась.
Господи помилуй! Никак Василий Бортников! Да разве ты живой!
Живей тебя, Ксенофонтовна!
Она повторила: «Господи помилуй!» - и вдруг рысью бросилась в переулок.
Тю, дурная баба! - крикнул ей вслед Василий и захохотал.
Освещенные фонарями, снежные вихри и ветвистые ели выглядели праздничными. Метель здесь была не сердитой, а игривой и ласковой. Казалось, она причесывает улицу большим гребнем и крутые завитки, поднявшись на миг над сугробами и крышами, мягко падают обратно.
«Вот мой жданный день, мой возвратный день!» - думал Василий.
Чем ближе подходил он к дому, тем быстрее он шел и, подойдя, совсем запыхался. Те же белые наличники были на темных окнах, и на стыке бревен все так же торчало одно бревно, то самое, к которому Василий привязывал коня, приезжая с лесоучастка.
Василий поднялся на крыльцо, попрежнему одна ступенька была уже остальных, и также круглились и скользили под рукой обмерзшие перила. Он поднял руку, чтобы постучать, но сердце так заколотилось, что он с трудом перевел дух.
Год издания рассказа: 1968
Рассказ Василия Шукшина «Жатва» совсем небольшое произведение. Тем не менее именно оно включено в школьную программу, как значимый рассказ в творчестве одного из . И это не удивительно, ведь именно благодаря таким небольшим, но наполненным жизнью рассказам Шукшин и получил широкую известность в нашей стране и далеко за ее пределами.
Рассказа «Жатва» краткое содержание
В рассказе Шукшина «Жатва» читать можно о событиях, рассказанных тринадцатилетним Ванькой Поповым. Летом 1942 он был на жнивах вместе с 15 – 16-летним Сашкой Кречетовым. Ванька был гусевым. Его задача была сидеть на центральной лошади в тройке и направлять их точно по краю жнивья. Сашка сидел на жнейки и был главным в их тандеме. В поле вышли еще засветло и к обеду солнце просто сжигало. Ванька едва держался на лошади и все время засыпал. Но бдительный Сашка все время на него покрикивал, когда тройка уходила с края жнивья. Сашка сам хотел спать, но за это могло перепасть, и он хорохорился. В конце концов он сам не выдержал и дал команду на пятиминутный сон. Ванька без разговоров быстро отошёл подальше в рожь, чтоб спастись от солнца, и только коснувшись земли сразу погрузился в сон.
Сколько спали главные герои рассказа В. Шукшина «Жатва» неизвестно, но проснулся Ванька мгновенно, от крика. Кричал председатель – Иван Алексеевич. Он уже успел съездить плетью Сашке по спине и теперь гонялся за ним. Хотя гонялся это сильно сказано. Одна нога у председателя была деревянная и шибко бегать он не мог. Ногу Иван Алексеевич потерял, когда вставлял стог в молотилку и случайно засунул туда ногу. Когда председатель увидел Ваньку он кинулся было к нему, но главный герой дал такого стрекоча, что председатель сразу остановился. Он приказал ребятам продолжать работу, постоял немного рядом и отправился дальше.
К бригадирскому дому съехались уже поздно вечером. Пока ребята хлебали затируху – кусочки теста и крошки, сваренные в воде, председатель готовил стол для «накачки». Он накрыл красным сукном длинный стол и ждал, когда мы сполоснем миски и закурим. Когда все были готовы Иван Алексеевич начал излагать факты нашего безобразного поведения. Кроме нас двоих сегодня спящими застукали Илюху Чумазого и Ваньку-безотцовщину. А Колька, Моисеев внук, тот вовсе вчера собирался домой в баньку сбегать, и это ночью, чтоб потом спать на полосе. Затем была выволочка тем, кто бегает по полю за перепелками, чтоб стегнуть их плетью. Ведь это потеря времени, да и перепелки личинок всяких в поле съедают. Ну а потом дошел черед и до Леньки-японца. Он сегодня наехал на пенек и сломал пилу жнейки. Теперь ему предстояло ехать к деду Макару, чтоб рано утром склепать пилу. Ленька виновато хмурился, но сам в душе радовался поездке домой. И вполне возможно на пенек он наехал не случайно.
«Накачка» в рассказе «Жатва» Шолохова проходила довольно вяло. Добродушный председатель никак не мог разойтись. Но тут в поле показался жеребец уполномоченного. Иван Алексеевич его ужасно боялся и поэтому мгновенно вскочил, и начал орать что замечает промеж нас контрреволюционные элементы. Вскочив, он деревяшкой наступил на хвост добродушному кобелю Борзе, который развалился под столом. И вот когда уполномоченный подъехал он увидел картину, как председатель орет на нас, собака воет и кусает деревяшку, а мы умираем от смеха. Бедный Борзе, как и главный герой , смог убежать лишь когда председатель поспешил к уполномоченному. Тот строго сказал, что сейчас не время веселиться, а плакать надо.
Вот теперь то в рассказе Шукшина «Жатва» краткое содержание и должно было начать разговор о настоящей «накачке». Но уполномоченный неожиданно мягко отправил ребят спать. Спали ребята в доме на нарах, и председатель несколько раз заходил к ним и сердито командовал спать. Но Ванька еще долго не спал. Аж после того как уехал уполномоченный он вышел во двор и увидел, как председатель снял свою деревяшку и дует на натертую култышку. В небе повисла голубая луна, которая дает нескончаемый поток голубовато-белого света, а вдалеке кричит ночная птица.
Рассказ «Жатва» на сайте Топ книг
Рассказ Василия Шукшина «Жатва» читать полностью на сайте Топ книг вы можете .