«Эта история разобьёт сердце как подросткам, так и взрослым»

Bookmarks Magazine

Литературные искания большинства современных писателей, которые обращаются к теме войны, пытаясь таким образом заявить о себе и своём творчестве, нередко оканчиваются неудачей, поскольку произведения такого рода наиболее подвержены самой разнообразной критике как со стороны экспертов, так и со стороны обывателей. Однако есть и весьма удачные попытки.

Роман Маркуса Зузака «Книжный вор» (The Book Thief ) увидел свет в 2006 году, вызвав ошеломляющую бурю эмоций как у молодёжи, так и у представителей старшего поколения, воспринявших произведение юного австралийского писателя с некоторым удивлением, если не сказать, подозрением. Краткое, но предельно точное высказывание Bookmarks Magazine во многом предопределило последующее отношение читателей к неординарному, поражающе мрачному и захватывающему повествованию о трагедии человеческих судеб во время Второй Мировой войны. Безусловно, тема, выбранная автором, не является новой – напротив, она неоднократно представала в произведениях писателей прошлого века, страшные воспоминания которых вместе с родительскими рассказами об ужасах фашистского режима нередко потрясали читателей-подростков.

Источник фото: http://gosmellthecoffee.com/files/2009/03/markus20zusak20c_20bronwyn20rennix.jpg

К их числу принадлежал и Зузак – сын австрийских рабочих-эмигрантов, сумевший объединить общие представления поколения, не находившегося «под пятой фашизма», и принципиально новый литературный подход в нечто заслуживающее прочтения. Однако с этим согласны далеко не все. Одни осуждают автора за специфичность повествования; другие критикуют его «непонятный» и «ужасный» слог, тогда как третьи недовольны задумкой писателя в целом. Оставшиеся, коих, впрочем, немало, напротив, считают, что Зузаку удалось вывести данную проблему на новый уровень. С этим нельзя не согласиться, поскольку тема борьбы фашизма и антифашизма по-особому пронизывает всю историю о выживании девятилетней Лизель Мемингер в нацистской Германии с начала 1939 года.

Источник фото: http://www.lisa-prosch.de/wp-content/uploads/2013/10/BT1.jpg

Учась чтению в подвалах дома на Химмель-штрассе, девочка постепенно привязывается к книгам, помогающим ей удовлетворить потребность в саморазвитии. Они «вскармливают» её душу, помогая ей сохранять оптимизм и человечность даже в самых тяжелых обстоятельствах. Первоначальное недоверие и страх перед фашистской жестокостью постепенно перерастают в ненависть «книжной воришки» к гитлеровцам, лишившим её родной, а затем и приёмной семьи, что впоследствии заставляет Лизель и её сверстников по-иному относиться к жизни в обществе, разделённом на последователей и противников гитлеровской идеологии. Последние ненавидят фашизм так же сильно, как и главная героиня: большинство граждан вынуждено жить в постоянном страхе, скрывая своё истинное отношение к нему, тогда как остальные не боятся противостоять «фюрерской» инквизиции, оставаясь при этом отважными людьми с добрыми и любящими сердцами.

Форма повествования от лица самой Смерти – метафизической фигуры, уносящей души на руках, действительно необычна: Зузак персонифицирует, казалось бы, самого страшного врага человечества, усиливая впечатление ужасающей реальности, от которой нельзя скрыться. Однако парадокс «Книжного вора» заключается совсем в другом: автор наделяет рассказчика способностью любить и сопереживать, что и проявляется во взаимоотношениях между главной героиней и Смертью, которая «сопровождает» Лизель, наблюдая за ней на протяжении всего романа.

Авторский стиль Зузака часто критикуется за «излишнюю» метафоричность, наполненность рассуждениями и не всегда понятными сравнениями. Короткие, «отрывистые» предложения, которые заставляют читателей, привыкших к более плавным языковым формам, часто возвращаться к уже прочитанному тексту, переосмысливая его, также неоднократно становились предметом споров между поклонниками и противниками оригинального изложения.

Кадр из фильма «Воровка книг»

В 2013 году книга была экранизирована кинокомпанией 20 th Century Fox : фильм «Воровка книг» режиссёра Брайана Персиваля получил как крайне отрицательные отзывы критиков, посчитавших его неловким и неумелым подобием первоисточника, так и положительные отзывы со стороны зрителей, не читавших роман. Безусловно, концовка фильма производит сильнейшее эмоциональное впечатление на тех и на других, однако тем, кто знаком с «Книжным вором» в той или иной степени, как правило, не хватает более точной характеристики героев, образы которых приобретают некую расплывчатость, неопределенность, фрагментарность, чего никак нельзя сказать об их литературных прототипах. Многие эпизоды из книги – смерть маленького брата Лизель, тяжелое расставание с матерью, взаимоотношения главной героини и её приёмных родителей – Ганса и Розы Хуберман , крепкая и трогательная дружба между Лизель и задирой Руди Штайнером – в экранизации не наполнены тем глубоким смыслом, который определяет специфику и оригинальность романа Маркуса Зузака. Вторая Мировая война теряет свою значимость, превращаясь лишь в блеклый фон для повествования о жизни «книжной воришки», поскольку режиссёр избегает демонстрации даже малой части военных действий, описанных в романе. Взаимосвязь между массовым сожжением книг на площади и дальнейшим воровством Лизель, оправдываемым писателем, абсолютно непонятна критически настроенному зрителю, как, впрочем, и читателю, для которого роль чтения в жизни главной героини, её становлении как личности, занимает центральное место в сюжете романа. Немногим зрителям удастся узнать голос рассказчика, которым, как и в книге, является Смерть.

Австралийский писатель Маркус Зузак родился в 1975 году и вырос на рассказах родителей - эмигрантов из Австрии и Германии, переживших ужасы Второй мировой войны. Австралийские и американские критики называют его «литературным феноменом» неспроста: он признан одним из самых изобретательных и поэтичных романистов нового века. Маркус Зузак - лауреат нескольких литературных премий за книги для подростков и юношества. Живет в Сиднее.

Мировая пресса о романе «Книжный вор»

«Книжного вора» будут превозносить за дерзость автора… Книгу будут читать повсюду и восхищаться, поскольку в ней рассказывается история, в которой книги становятся сокровищами. А с этим не поспоришь.

New York Times

«Книжный вор» бередит душу. Это несентиментальная книга, но глубоко поэтичная. Ее мрачность и сама трагедия пропускаются сквозь читателя, будто черно-белое кино, из которого украдены краски. Зузаку, быть может, и не довелось жить под пятой фашизма, но его роман заслуживает места на полке рядом с «Дневником Анны Франк» и «Ночью» Эли Визеля. Похоже, роман неизбежно станет классикой.

USA Today

Зузак ничего не подслащивает, но ощутимую мрачность его романа можно вынести так же, как «Бойню номер 5» Курта Воннегута - здесь тоже как-то сурово утешает чувство юмора.

Time Magazine

Элегантная, философская и трогательная книга. Прекрасная и очень важная.

Kirkus Reviews

Этот увесистый том - немалое литературное достижение. «Книжный вор» бросает вызов всем нам.

Publisher"s Weekly

Роман Зузака - туго натянутый трос канатоходца, сплетенный из эмоциональной пластичности и изобретательности.

The Australian

Триумф писательской дисциплины… один из самых необычных и убедительных австралийских романов нового времени.

Стремительная, поэтичная и великолепно написанная сказка.

Daily Telegraph

Литературная жемчужина.

Good Reading

Блистательная причудливая сказка. Превосходная книга, которую вы будете рекомендовать всем, кого встретите.

Herald-Sun

Блестяще и амбициозно… Такие книги способны изменить жизнь, потому что, не отрицая внутренне присущей аморальности и случайности естественного порядка вещей, «Книжный вор» предлагает нам с таким трудом завоеванную надежду. А она непобедима даже в нищете, войне и насилии. Юным читателям нужны такие альтернативы идеологическим догматам и такие открытия важности слов и книг. Да и взрослым они не помешают.

The New York Times Review of Books

Одна из самых долгожданных книг последних лет.

The Wall Street Journal

Эта книга действует на читателя, как графический роман.

The Philadelphia Inquirer

Изумительно написанная и населенная запоминающимися героями, книга Зузака - пронзительная дань словам, книгам и силе человеческого духа. Этот роман можно не только читать - в нем стоит поселиться.

The Horn Book Magazine

Маркус Зузак создал произведение, заслуживающее самого пристального внимания не только изощренных подростков, но и взрослых, - гипнотическую и оригинальную историю, написанную поэтическим языком, который заставляет читателей упиваться каждой строкой, даже если действие неумолимо тащит их вперед. Необычайное повествование.

School Library Journal

Подростков толщина книги, ее темы и подход автора могут, пожалуй, отпугнуть, но книга несомненно увлекает своим вдохновенным повествованием.

The Washington Post"s Book World

Эта история разобьет сердце как подросткам, так и взрослым.

Bookmarks Magazine

Потрясающие людские характеры, выписанные без лишней сентиментальности, хватают читателя за душу.

Booklist

Маркус Зузак

Книжный вор

Элизабет и Хельмуту Зузакам с любовью и восхищением

ГОРНЫЙ ХРЕБЕТ ИЗ БИТОГО КАМНЯ

где наш рассказчик представляет:

себя - краски - и книжную воришку

СМЕРТЬ И ШОКОЛАД

Сначала краски.

Потом люди.

Так я обычно вижу мир.

Или, по крайней мере, пытаюсь.

* * * ВОТ МАЛЕНЬКИЙ ФАКТ * * * Когда-нибудь вы умрете.

Ни капли не кривлю душой: я стараюсь подходить к этой теме легко, хотя большинство людей отказывается мне верить, сколько бы я ни возмущался. Прошу вас, поверьте. Я еще как умею быть легким. Умею быть дружелюбным. Доброжелательным. Душевным. И это на одну букву Д. Вот только не просите меня быть милым. Это не ко мне.

* * * РЕАКЦИЯ НА ВЫШЕПРИВЕДЕННЫЙ ФАКТ * * * Это вас беспокоит? Призываю вас - не бойтесь. Я всего лишь справедлив.

Ах да, представиться.

Для начала.

Где мои манеры?

Я мог бы представиться по всем правилам, но ведь в этом нет никакой необходимости. Вы узнаете меня вполне близко и довольно скоро - при всем разнообразии вариантов. Достаточно сказать, что в какой-то день и час я со всем радушием встану над вами. На руках у меня будет ваша душа. На плече у меня будет сидеть какая-нибудь краска. Я осторожно понесу вас прочь.

В эту минуту вы будете где-то лежать (я редко застаю человека на ногах). Тело застынет на вас коркой. Возможно, это случится неожиданно, в воздухе разбрызгается крик. А после этого я услышу только одно - собственное дыхание и звук запаха, звук моих шагов.

Вопрос в том, какими красками будет все раскрашено в ту минуту, когда я приду за вами. О чем будет говорить небо?

Лично я люблю шоколадное. Небо цвета темного, темного шоколада. Говорят, этот цвет мне к лицу. Впрочем, я стараюсь наслаждаться всеми красками, которые вижу, - всем спектром. Миллиард вкусов или около того, и нет двух одинаковых - и небо, которое я медленно впитываю. Все это сглаживает острые края моего бремени. Помогает расслабиться.

* * * НЕБОЛЬШАЯ ТЕОРИЯ * * * Люди замечают краски дня только при его рождении и угасании, но я отчетливо вижу, что всякий день с каждой проходящей секундой протекает сквозь мириады оттенков и интонаций. Единственный час может состоять из тысяч разных красок. Восковатые желтые, синие с облачными плевками. Грязные сумраки. У меня такая работа, что я взял за правило их замечать.

На это я и намекаю: меня выручает одно умение - отвлекаться. Это спасает мой разум. И помогает управляться - учитывая, сколь долго я исполняю эту работу. Сможет ли хоть кто-нибудь меня заменить - вот в чем вопрос. Кто займет мое место, пока я провожу отпуск в каком-нибудь из ваших стандартных курортных мест, будь оно пляжной или горнолыжной разновидности? Ответ ясен - никто, и это подвигло меня к сознательному и добровольному решению: отпуском мне будут отвлечения. Нечего и говорить, что это отпуск по кусочкам. Отпуск в красках.

Рецензия на произведение Маркуса Зузака «Книжный вор», написанная в рамках конкурса «Моя любимая книга». Автор рецензии: Александра Васягина.

У меня нет любимой книги. И я не могу сказать, что люблю все те произведения, которые я прочитала. Напротив, некоторые из них достойны презрения. Быть может, я еще просто не нашла Той Самой Книги, и у меня все еще впереди. Но все-таки среди того, что я прочла, есть одно произведение, которое выделяется из всех остальных.

Сперва я хочу спросить у вас: задумывались вы когда-нибудь о жизни народа Германии во время Второй мировой войны? А о маленьких немцах, родители которых выбирали или Гитлера, или смерть? Вам когда-нибудь представлялось, как проходило детство ребятишек, с рождения приученных к «Хайль Гитлер»? А может, вы размышляли о страдании германских школьников, ненавидящих фюрера, но молчавших об этом?

Скажу честно: я — нет. Но мне довелось прочитать книгу, которая поселила размышления об этом и многом другом в моей голове.

« » — потрясающее произведение Маркуса Зузака, описывающее жизнь немецкой девочки, чье детство пришлось на ужасные для всего мира времена.

Девятилетняя Лизель вместе с младшим братом едет в приемную семью, но в дороге из-за болезни мальчик умирает на глазах у сестры. На похоронах брата девочка подбирает с земли свою первую книгу — «Руководство могильщика». Это важное событие в судьбе Лизель, и оно станет для нее отправной точкой в осмыслении мира. В жизни девочки будет еще много книг: и подаренная отцом «Пес по имени Фауст“, и чудом уцелевшая в костре, сохранившая на корешке лишь: «…плеч», и забавная, нарисованная другом-евреем, поверх Майн Кампфа. Но именно «Руководство могильщика» заставит Лизель учиться читать и зародит в ней великолепную тягу к книгам.

Вторая мировая война будто оплетает жизнь девочки своими длинными, кровавыми щупальцами. Но есть то, что помогает Лизель легче переносить все трудности: книги и соседский мальчик Руди. На самом деле, эти две вещи между собой тесно связаны. Нет-нет, что вы, Руди не читал. Он помогал подруге воровать книжки из библиотеки жены бургомистра.

Книги играют в жизни девочки очень важную роль. Для нее чтение — не просто времяпрепровождение, это второе сердце, которому вместо крови нужны строки произведений.

Маркус Зузак обладает невероятным мастерством: ему удается заставить читателя плакать над смертью советского пилота, чье присутствие в книге длится всего лишь пару страниц. Писатель посвящает гонению евреев всего несколько абзацев, а мы уже уверены, что знаем историю каждого несчастного и проживаем все события вместе с ними.

В «Книжном воре» повествование ведет персонаж, который появляется в книге чаще других — Смерть. Зюзак приписал ей красноречивость, мужской пол и сердце. Смерть не любит загадочности, и мы еще в середине произведения узнаем дальнейшую судьбу персонажей. Наш повествователь в начале каждой части раскрывает главные события последующих глав, но от этого желание читать книгу дальше, наоборот, возрастает.

Лизель взрослеет с каждой страницей. Той, что переворачивает она, и той, что переворачиваем мы с вами.

За всю свою долгую жизнь Лизель потеряет многое, но в конце, из рук такой знакомой Смерти, она получит подарок — книгу «Книжный вор».

История маленькой девочки, любящей книги, достойна быть прочитанной каждым человеком на Земле.

«Книжный вор» должен стать тем самым «Руководством могильщика» для нового Книжного вора.

Рецензия написана в рамках конкурса “

Это повесть о нелёгкой судьбе девочки. Её звали Лизель. Лизель было девять лет, когда по дороге домой к приёмным родителям её брат умер, не выдержав переезда. Их мать везла своих детей в чужой дом, потому что не могла прокормить ни себя, ни детей. Лизель с матерью вышли на одной из станций, чтобы похоронить несчастного мальчика. У одного из могильщиков выпала из карманов книга «Наставление могильщику». Лизель подобрала её. Это была её первая украденная книга. Затем девочка с матерью сели в поезд.

Когда Лизель прибыла на Химмель-штрассе, она долго не хотела выходить из машины. Но в конце концов девочка осмелилась войти в дом и увидела своих новых родителей. Мама Роза Хуберман была полной, низкой женщиной, которая считала своим долгом называть всех свинухами. Она Лизель не очень понравилась. А папа Ганс Хуберман, наоборот, сразу поладил с девочкой. Он был высокий, курил самокрутки, и у него были серебряные глаза. Папа читал Лизель по ночам книги и играл на аккордеоне, а она делала ему самокрутки. Вскоре Лизель подружилась с мальчиком с лимонными волосами. Его звали Руди Штайнер.

Они вмести ходили в школу, играли в футбол и бегали наперегонки по грязным улицам Мюнхена. Лизель хуже всех успевала в школе. Тогда Ганс решил заниматься с ней. Занятия не прошли зря, Лизель стала гораздо лучше справляться с учёбой. На день рождения Гитлера на городской площади жгли книги, запрещённые новым строем. Там Лизель украла ещё одну книгу «Пожатие плеч», выхватив её из общей массы книг.

Вскоре в руки Лизель попала книга «Майн кампф». Дела в городе обстояли неважно. Люди голодали. Роза, которая зарабатывала на жизнь тем, что разносила и стирала бельё, тоже теперь испытывала нужду в деньгах. Клиенты отказывались от её услуг. Теперь бельё разносили Лизель и Руди, которые взялись воровать фрукты из садов. Последними клиентами оставались бургомистр и его жена. У них была большая библиотека, которая влекла Лизель. она стала воровать оттуда книги.

Одна книга ей очень понравилась. Это была книга «Свистун». Лизель её читала в доме бургомистра. Когда и жена бургомистра отказалась от услуг Розы, женщина пыталась подарить эту книгу девочке, но та предпочла её украсть. Через некоторое время в доме Хуберманов произошло событие. К ним приехал сын погибшего друга Ганса Хубермана. Эрик Ванденбург погиб во время Первой мировой войны, именно от него Гансу достался аккордеон.

Макс - так звали приехавшего молодого человека, стал жить у Хуберманов в подвале, потому что ему опасно было находиться в самом доме, ведь он был евреем, но по ночам он выбирался из своего укрытия и спал возле камина. Лизель и Макс очень подружились. Молодой человек даже сделал Лизель книгу.

Вскоре настало время бомбёжек. Многие города Германии уже были разрушены. В Мюнхене все жители прятались по подвалам со звуками сирен. Подвал в доме Хуберманов был недостаточно глубок, поэтому они ходили к соседям. Макс же на время бомбёжек оставался в их подвале. Чтобы как-то занять время в ожидании Лизель стала читать вслух книги. Как-то раз ночью, началась бомбёжка, никто не услышал звуки сирен, потому что все спали, а Лизель читала книгу в подвале.

Бомба упала прямо на Химмель-штрассе. Все, кроме Лизель, погибли. Она не могла унять слёз и плакала над телами своих близких. Она лишилась и вторых своих родителей. Вскоре с войны вернулся отец Руди, узнав о случившемся, он связался с Лизель. Она рассказала ему всё, не умолчав даже о поцелуе для Руди, которого он так добивался, пока был жив. А Лизель прожила долгую жизнь.

Маркус Зусак

Книжный вор

Элизабет и Хельмуту Зузакам с любовью и восхищением

ГОРНЫЙ ХРЕБЕТ ИЗ БИТОГО КАМНЯ

где наш рассказчик представляет:

себя - краски - и книжную воришку

СМЕРТЬ И ШОКОЛАД

Сначала краски.

Потом люди.

Так я обычно вижу мир.

Или, по крайней мере, пытаюсь.

* * * ВОТ МАЛЕНЬКИЙ ФАКТ * * *

Когда-нибудь вы умрете.

Ни капли не кривлю душой: я стараюсь подходить к этой теме легко, хотя большинство людей отказывается мне верить, сколько бы я ни возмущался. Прошу вас, поверьте. Я еще как умею быть легким. Умею быть дружелюбным. Доброжелательным. Душевным. И это на одну букву Д. Вот только не просите меня быть милым. Это не ко мне.

* * * РЕАКЦИЯ НА ВЫШЕПРИВЕДЕННЫЙ ФАКТ * * *

Это вас беспокоит?

Призываю вас - не бойтесь.

Я всего лишь справедлив.

Ах да, представиться.

Для начала.

Где мои манеры?

Я мог бы представиться по всем правилам, но ведь в этом нет никакой необходимости. Вы узнаете меня вполне близко и довольно скоро - при всем разнообразии вариантов. Достаточно сказать, что в какой-то день и час я со всем радушием встану над вами. На руках у меня будет ваша душа. На плече у меня будет сидеть какая-нибудь краска. Я осторожно понесу вас прочь.

В эту минуту вы будете где-то лежать (я редко застаю человека на ногах). Тело застынет на вас коркой. Возможно, это случится неожиданно, в воздухе разбрызгается крик. А после этого я услышу только одно - собственное дыхание и звук запаха, звук моих шагов.

Вопрос в том, какими красками будет все раскрашено в ту минуту, когда я приду за вами. О чем будет говорить небо?

Лично я люблю шоколадное. Небо цвета темного, темного шоколада. Говорят, этот цвет мне к лицу. Впрочем, я стараюсь наслаждаться всеми красками, которые вижу, - всем спектром. Миллиард вкусов или около того, и нет двух одинаковых - и небо, которое я медленно впитываю. Все это сглаживает острые края моего бремени. Помогает расслабиться.

* * * НЕБОЛЬШАЯ ТЕОРИЯ * * *

Люди замечают краски дня только при его рождении и угасании, но я отчетливо вижу, что всякий день с каждой проходящей секундой протекает сквозь мириады оттенков и интонаций.

Единственный час может состоять из тысяч разных красок.

Восковатые желтые, синие с облачными плевками.

Грязные сумраки. У меня такая работа, что я взял за правило их замечать.

На это я и намекаю: меня выручает одно умение - отвлекаться. Это спасает мой разум. И помогает управляться - учитывая, сколь долго я исполняю эту работу. Сможет ли хоть кто-нибудь меня заменить - вот в чем вопрос. Кто займет мое место, пока я провожу отпуск в каком-нибудь из ваших стандартных курортных мест, будь оно пляжной или горнолыжной разновидности? Ответ ясен - никто, и это подвигло меня к сознательному и добровольному решению: отпуском мне будут отвлечения. Нечего и говорить, что это отпуск по кусочкам. Отпуск в красках.

И все равно не исключено, что кто-то из вас может спросить: зачем ему вообще нужен отпуск? От чего ему нужно отвлекаться?

Это будет второй мой пункт.

Оставшиеся люди.

Выжившие.

Это на них я не могу смотреть, хотя во многих случаях все-таки не удерживаюсь. Я намеренно высматриваю краски, чтобы отвлечь мысли от живых, но время от времени приходится замечать тех, кто остается, - раздавленных, повергнутых среди осколков головоломки осознания, отчаяния и удивления. У них проколоты сердца. Отбиты легкие.

Это, в свою очередь, подводит меня к тому, о чем я вам расскажу нынче вечером - или днем, или каков бы ни был час и цвет. Это будет история об одном из таких вечно остающихся - о знатоке выживания.

Недлинная история, в которой, среди прочего, говорится:

Об одной девочке;

О разных словах;

Об аккордеонисте;

О разных фанатичных немцах;

О еврейском драчуне;

И о множестве краж.

С книжной воришкой я встречался три раза.

У ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГИ

Сначала возникло что-то белое. Слепящей разновидности.

Некоторые из вас наверняка верят во всякую тухлую дребедень: например, что белый - толком и не цвет никакой. Так вот, я пришел, чтобы сказать вам, что белый - это цвет. Без всяких сомнений цвет, и лично мне кажется, что спорить со мной вы не захотите.

* * * ОБНАДЕЖИВАЮЩЕЕ ЗАЯВЛЕНИЕ * * *

Пожалуйста, не волнуйтесь, пусть я вам только что пригрозил.

Все это хвастовство - я не свирепый.

Я не злой.

Я - итог.

Да, все белое.

Мне показалось, что весь земной шар оделся в снег. Натянул его на себя, как натягивают свитер. У железнодорожного полотна - следы ног, утонувших по щиколотку. Деревья под ледяными одеялами.

Как вы могли догадаться, кто-то умер.

И его не могли просто взять и оставить на земле. Пока это еще не такая беда, но скоро путь впереди восстановят, и поезду нужно будет ехать дальше.

Там было двое кондукторов.

И мать с дочерью.

Один труп.

Мать, дочь и труп - упрямы и безмолвны.

Ну чего ты еще от меня хочешь?

Один кондуктор был высокий, другой - низкий. Высокий всегда заговаривал первым, хоть и не был начальником. Теперь он посмотрел на низкого и кругленького второго. У того было мясистое красное лицо.

Ну, - ответил он, - мы не можем их просто здесь бросить, правильно?

Терпение высокого кончалось.

Почему нет?

Низкий разозлился как черт. Он уперся взглядом в подбородок высокого:

Spinnst du? Ты дурной?

Омерзение сгущалось на его щеках. Кожа натянулась.

Пошли, - сказал он, оступившись в снегу. - Отнесем обратно в вагон всех троих, если придется. Сообщим на следующую станцию.

А я уже совершил самую элементарную ошибку. Не могу передать вам всю степень моего недовольства собой. Сначала я все делал правильно:

Изучил слепящее снежно-белое небо - оно стояло у окна движущегося вагона. Я прямо-таки вдыхал его, но все равно дал слабину. Я дрогнул - мне стало интересно. Девочка. Любопытство взяло верх, и я разрешил себе задержаться, насколько позволит мое расписание, - и понаблюдать.

Через двадцать три минуты, когда поезд остановился, я вылез из вагона за ними.

У меня на руках лежала маленькая душа.

Я стоял чуть справа от них.

Энергичный дуэт кондукторов направился обратно к матери, девочке и трупику мужского пола. Точно помню, в тот день дышал я шумно. Удивляюсь, как кондукторы меня не услышали. Мир уже провисал под тяжестью всего этого снега.

Метрах в десяти слева от меня стояла и мерзла бледная девочка с пустым животом.

У нее дрожали губы.

Она сложила на груди озябшие руки.

А на лице книжной воришки замерзли слезы.

ЗАТМЕНИЕ

Следующий - черный закорючки, чтобы показать, если угодно, полюса моей многогранности. Был самый мрачный миг перед рассветом.

В этот раз я пришел за мужчиной лет двадцати четырех от роду. В каком-то смысле это было прекрасно. Самолет еще кашлял. Из обоих его легких сочился дым.

Разбиваясь, он взрезал землю тремя глубокими бороздами. Крылья были теперь словно отпиленные руки. Больше не взмахнут. Эта маленькая железная птица больше не полетит.

* * * ЕЩЕ НЕКОТОРЫЕ ФАКТЫ * * *

Иногда я прихожу раньше времени.

Я тороплюсь, а иные люди цепляются за жизнь дольше, чем ожидается.

Совсем немного минут - и дым иссяк. Больше нечего отдавать.

Первым явился мальчик: сбивчивое дыхание, в руке - вроде бы чемоданчик с инструментами. Ужасно волнуясь, подошел к кабине и вгляделся в летчика - жив ли; тот еще был жив. Книжная воришка прибежала где-то через полминуты.

Прошли годы, но я узнал ее.

Она тяжело дышала.

* * *

Мальчик вынул из чемоданчика - что бы вы думали? - плюшевого мишку.

Просунув руку сквозь разбитое стекло, он положил мишку летчику на грудь. Улыбающийся медведь сидел, нахохлившись, в куче обломков человека и луже крови. Еще через несколько минут рискнул и я. Время пришло.

Я подошел, высвободил душу и бережно вынес из самолета.

Осталось лишь тело, тающий запах дыма и плюшевый медведь с улыбкой.

Когда собралась толпа, все, конечно, изменилось. Горизонт начал угольно сереть. От черноты вверху остались одни каракули - и те быстро исчезали.

Человек в сравнении с небом стал цвета кости. Кожа скелетного оттенка. Мятый комбинезон. Глаза у него были холодные и бурые, как пятна кофе, а наверху последняя загогулина превратилась во что-то для меня странное, однако узнаваемое. В закорючку.

Толпа занималась тем, чем занимается толпа.

Пока я пробирался в ней, каждый, кто стоял там, как-то подыгрывал этой тишине. Легкое сгущение несвязных движений рук, приглушенных фраз, безмолвных беспокойных оглядок.

Когда я обернулся на самолет, мне показалось, что летчик улыбается открытым ртом.

Грязная шутка под занавес.

Еще одна человеческая острота.

Человек лежал в пеленах комбинезона, а сереющий свет мерялся силой с небом. И как бывало уже много раз, стоило мне двинуться прочь, быстрая тень словно бы набежала опять - последний миг затмения, признание того, что еще одна душа отлетела.

Знаете, в какой-то миг, несмотря на краски, что ложатся и цепляются на все, что я вижу в мире, я часто ловлю затмение, когда умирает человек.

Я видел миллионы затмений.

Я видел их столько, что лучше уж и не помнить.

Последний раз, когда я видел ее, был красным. Небо напоминало похлебку, размешанную и кипящую. В некоторых местах оно пригорело. В красноте мелькали черные крошки и катышки перца.

Раньше дети играли тут в классики - на улице, похожей на страницы в жирных пятнах. Когда я прибыл, еще слышалось эхо. По мостовой топали ноги. Смеялись детские голоса, присоленные улыбками, но разлагались быстро.

И вот - бомбы.

В этот раз все опоздало.

Сирены. Кукушка визжит по радио. Все опоздало.

За какие-то минуты выросли и взгромоздились холмы из бетона и земли. Улицы стали разорванными венами. Кровь бежала по дороге, пока не высыхала, а в ней увязали тела, как бревна после наводнения.

Приклеенные к земле, все до единого. Целая уйма душ.

Судьба ли это?

Невезение?

Оттого ли они все так приклеивались?

Конечно, нет.

Не глупите.

Наверное, дело, скорее, было в ударах бомб - их сбрасывали те люди, что прятались в облаках.

Да, небо теперь было опустошительной необъятно-красной домашней стряпней. Немецкий городок опять разметали на куски. Снежинки пепла кружили с такой прелестностью , что подмывало их ловить высунутым языком, пробовать на вкус. Но эти снежинки опалили бы губы. Сварили бы сам рот.

Так и стоит перед глазами.

Я уже собирался двинуться прочь, когда увидел ее на коленях.

Вокруг был написан, оформлен и возведен горный хребет из битого камня. Она цеплялась за книжку.

Помимо остального, книжной воришке отчаянно хотелось обратно в подвал - писать или перечитать свою историю еще раз, последний. Вспоминая, я так отчетливо вижу это на ее лице. Ей до смерти туда хотелось - там надежно, там дом, - но она не могла пошевелиться. А еще и подвала-то больше не было. Он слился с искалеченным пейзажем.

И снова прошу вас - пожалуйста, поверьте.

Я хотел задержаться. Наклониться.

Я хотел сказать:

«Прости, малышка».

Но такое не позволяется.

Я не наклонился. Не заговорил.

Я просто еще немного поглядел на нее. И когда она смогла двинуться с места, пошел за нею.

Она уронила книгу.

Упала на колени.

Книжная воришка завыла.

Когда началась расчистка, на ее книгу несколько раз наступили, и хотя команда была расчищать только бетонную кашу, самую драгоценную вещь девочки закинули в грузовик с мусором, и тут я не удержался. Залез в кузов и взял ее в руки, вовсе не догадываясь, что оставлю ее себе и буду смотреть на нее много тысяч раз за все эти годы. Буду рассматривать места, где мы пересекаемся, изумляться тому, что видела эта девочка и как она выжила. Лучше я сделать все равно ничего не смогу - тут можно лишь смотреть, как все встраивается в общую картину того, что я тогда видел.

Когда я ее вспоминаю, то вижу длинный список красок, но сильнее всего отзываются те три, в которых я видел ее во плоти. Бывает, мне удается воспарить высоко над теми тремя мгновениями. Я зависаю на месте, а гнилостная истина кровит, пока не приходит ясность.

Вот тогда я и вижу, как они встают в формулу.

Они накладываются друг на друга. Черная небрежной закорючки на белую слепящего земного шара и на густую похлебочную красную.

Да, часто я вынужден вспоминать ее, и в одном из бессчетных своих карманов я носил ее историю - чтобы пересказать. Это одна из небольшого множества историй, которые я ношу с собой, и каждая сама по себе исключительна. Каждая - попытка, да еще какая попытка - доказать мне, что вы и ваше человеческое существование чего-то стоите.

Вот эта история. Одна из горсти.

Книжная воришка.

Если есть настроение, пошли со мной. Я расскажу вам ее.

Я кое-что вам покажу.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

«НАСТАВЛЕНИЕ МОГИЛЬЩИКУ»

с участием:

химмель-штрассе - искусства свинюшества - женщины с утюжным кулаком - попытки поцелуя - джесси оуэнза - наждачки - запаха дружбы - чемпиона в тяжелом весе - и всем трепкам трепки

ПРИБЫТИЕ НА ХИММЕЛЬ-ШТРАССЕ

Последний раз.

То красное небо…

Отчего вышло так, что книжная воришка стояла на коленях и выла рядом с рукотворной грудой нелепого, засаленного, кем-то состряпанного битого камня?

Много лет назад началось снегом.

Пробил час. Для кого-то.

* * * ВПЕЧАТЛЯЮЩЕ ТРАГИЧЕСКИЙ МИГ * * *

Поезд шел быстро.

Он был набит людьми.

В третьем вагоне умер шестилетний мальчик.

Книжная воришка и ее брат ехали в Мюнхен, где их скоро должны передать приемным родителям. Теперь мы, конечно, знаем, что мальчик не доехал.

* * * КАК ЭТО СЛУЧИЛОСЬ * * *

Внезапный порыв сильного кашля.

Почти вдохновенный порыв.

А за ним - ничего.

Когда прекратился кашель, не осталось ничего, кроме ничтожества жизни, что, шаркая, скользнула прочь, или почти беззвучной судороги. Тогда внезапность пробралась к его губам - они были ржаво-бурого цвета и шелушились, как старая покраска. Нужно срочно перекрашивать.

Их мать спала.

Я вошел в поезд.

Мои ноги ступили в загроможденный проход, и в один миг моя ладонь легла на губы мальчика.

Никто не заметил.

Поезд несся вперед.

Кроме девочки.

Одним глазом глядя, а другим еще видя сон, книжная воришка - она же Лизель Мемингер - без вопросов поняла, что младший брат Вернер лежит на боку и мертвый.

Его синие глаза смотрели в пол.

И не видели ничего.

Перед пробуждением книжная воришка видела сон о фюрере - Адольфе Гитлере. Во сне она была на митинге, где выступал фюрер, смотрела на его пробор цвета черепа и на идеальный квадратик усов. И с удовольствием слушала бурный поток слов, изливавшийся из его рта. Его фразы сияли на свету. В спокойный момент фюрер взял и наклонился - и улыбнулся ей. Она ответила ему улыбкой и сказала: «Guten Tag, Herr F?hrer. Wie geht"s dir heut?» Она так и не научилась красиво говорить, и даже читать, потому что в школу она ходила редко. Причину этому она узнает в свое время.

И едва фюрер собрался ответить, она проснулась.

Шел январь 1939 года. Ей было девять лет, скоро исполнится десять.

У нее умер брат.

Один глаз открыт.

Один еще во сне.

Наверное, лучше бы она совсем спала, но на такое я, по правде, влиять не могу.

Сон слетел со второго глаза, и она меня застигла, тут нет сомнений. Как раз когда я встал на колени, вынул душу мальчика и она обмякла в моих распухших руках. Дух мальчика быстро согрелся, но в тот миг, когда я подобрал его, он был вялым и холодным, как мороженое. Начал таять у меня на руках. А потом стал согреваться и согрелся. И выздоровел.

А у Лизель Мемингер остались только запертая скованность движений и пьяный наскок мыслей. Es stimmt nicht. Это не на самом деле. Это не на самом деле.

И встряхнуть.

Почему они всегда их трясут?

Да, знаю, знаю - я допускаю, что это как-то связано с инстинктами. Запрудить течение истины. Сердце девочки в ту минуту было скользким и горячим, и громким, таким громким, громким.

Я сглупил - задержался. Посмотреть.

И теперь мать.

Лизель разбудила ее такой же очумелой тряской.

Если вам трудно представить это, вообразите неловкое молчание. Вообразите отчаяние, плывущее кусками и ошметками. Это как тонуть в поезде.

Стойко сыпал снег, и мюнхенский поезд остановили из-за работ на поврежденном пути. В поезде выла женщина. Рядом с ней в оцепенении застыла девочка.

В панике мать распахнула дверь.

Держа на руках трупик, она выбралась на снег.

Что оставалось девочке? Только идти следом.

Как вам уже сообщили, из поезда вышли и два кондуктора. Они решали, что делать, и спорили. Положение неприятное, чтобы не сказать больше. Наконец постановили, что всех троих нужно довезти до следующей станции и там оставить, пусть сами разбираются.

Теперь поезд хромал по заснеженной местности.

Вот он оступился и замер.

Они вышли на перрон, тело - на руках у матери.

Мальчик начал тяжелеть.

Лизель не имела понятия, где оказалась. Кругом все бело, и пока они ждали, ей оставалось только разглядывать выцветшие буквы на табличке. Для Лизель станция была безымянной, здесь-то через два дня и похоронили ее брата Вернера. Присутствовали священник и два закоченевших могильщика.

* * * НАБЛЮДЕНИЕ * * *

Пара кондукторов.

Пара могильщиков.

Когда доходило до дела, один отдавал приказы.

Другой делал, что ему говорили.

И вот в чем вопрос: что если другой - гораздо больше, чем один?

Промахи, промахи - иногда я, кажется, только на них и способен.

Два дня я занимался своими делами. Как всегда, мотался по всему земному шару, поднося души на конвейер вечности. Видел, как они безвольно катятся прочь. Несколько раз я предостерегал себя: нужно держаться подальше от похорон брата Лизель Мемингер. Но не внял своему совету.

Приближаясь, я еще издали разглядел кучку людей, стыло торчавших посреди снежной пустыни. Кладбище приветствовало меня как старого друга, и скоро я уже был с ними. Стоял, склонив голову.

Слева от Лизель два могильщика терли руки и ныли про снег и неудобства рытья в такую погоду.

Такая тяжесть врубаться в эту мерзлоту… - И так далее.

Одному было никак не больше четырнадцати. Подмастерье. Когда он уходил, из кармана его тужурки невинно выпала какая-то черная книжка, а он не заметил. Успел отойти, может, шагов на двадцать.

Еще несколько минут, и мать пошла оттуда со священником. Она благодарила его за службу.

Девочка же осталась.

Земля подалась под коленями. Настал ее час.

Все еще не веря, она принялась копать. Не может быть, что он умер. Не может быть, что он умер. Не может…

Почти сразу же снег вгрызся в ее кожу.

Замерзшая кровь трескалась у нее на руках.