Краткое содержание произведения последний дюйм. В помощь школьнику

У рассказа 2 названия: "Последний дюйм" и "Отец и сын". Рассказ учит вере в себя

Краткий пересказ

Бен был хорошим летчиком и, налетав за свою жизнь много тысяч миль, он все еще испытывал удовольствие от полетов. Долгое время он проработал в Канаде, затем в Саудовской Аравии в нефтеэкспортной компании, которая вела разведку нефти по побережью Египта. Бен возил геологов и мог посадить самолет где угодно с точностью до дюйма. Но затем компания отказалась от поиска нефти и, в 43 года Бен остался без работы. Все, что он успел скопить за свою жизнь, он отдал жене. Этого должно было хватить ей на нормальную жизнь и она, не раздумывая, уехала к себе на родину в Массачусетс, оставив на Бена их сына Дэви, которому едва исполнилось десять лет.

Дэви рос довольно замкнутым ребенком. Мать была равнодушной и не проявляла участия к сыну, а немного грубого и резкого в высказываниях отца мальчик и вовсе побаивался. Да и Бен тоже никогда не знал, как вести себя с сыном.

Сейчас Дэви с отцом летел на маленьком прокатном самолете в уединенную бухту Красного моря. Бен хотел заработать съемкой акул под водой для телекомпании. Он был не рад, что пришлось взять Дэви, мальчик полет плохо переносил. Посадив самолет в бухте, и отдав сыну кое-какие распоряжения, Бен ушел снимать акул. Одна из хищниц слишком настойчиво проявляла интерес к летчику, и ему пришлось вернуться на берег.

Когда отец с сыном сели обедать, Бен вдруг обнаружил, что он взял только пиво для себя и снова не подумал о Дэви. Мужчина раздражался, глядя на слишком послушного сына, и злился на себя, понимая, что он никчемный отец. Дэви интересовался, знает ли кто-нибудь, что они находятся в этой бухте, и сможет ли их кто-нибудь найти здесь. Бен не сразу догадался, что ребенок боится оставаться один, когда он уходит в море к акулам. Бен и сам боялся акул, но хотел заработать денег, чтобы отправить сына к матери.

Когда Бен второй раз спустился под воду и уже почти закончил съемку, одна из акул напала на него. Собрав последние силы, теряя сознание, он выбрался на берег. Дэви подбежал к отцу и увидел окровавленное тело – конечности оказались изрезаны акульими зубами. То теряя сознание, то приходя в себя, Бен старается подбодрить сына, осторожными советами подсказать, что делать. Отец понимает, что теперь их жизни в руках мальчика. Ради спасения сына он не имеет права умереть. Лишь один раз Бен попытался научить сына водить самолет и теперь с радостью заметил, что Дэви оказался очень смышленым парнем.

Дэви спас жизнь отца и свою, и теперь Бен понимает, что, наконец, наступило время наладить отношения с сыном, войти к нему в доверие.

Краткое содержание Олдридж Отец и сын (Последний дюйм) 2 вариант

В рассказе, действительно, повествуется об отце и сыне - о сложных отношениях. Сами герои обладают непростыми характерами, да и ситуация, в которй они оказываются, нерядовая.

Отец Бен отважный мечтатель. У него есть семья - жена и сын, но из-за его работы в пустые, где он ищет нефть, они вынуждены выживать в почти диком поселке. Бен резок и даже груб. Тут он еще и работу теряет, так как компания решает закрыть его безрезультатный проект. Теперь Бен не хочет устраиваться на обычную работу, так как не выносит рутины, но летчиком по возрасту быть уже не может. Жена устала от всего этого, она принимает решение вернуться домой. Так и делает! Но оставляет Бену их сына... Ее сложно осуждать, так как сын пошел по сложности характера в отца. Мальчик лет двеннадцати Дэви очень замкнут, угрюм. Он боится импульсивного отца, не рад, что приходится с ним остаться. Для отца ребнок помеха. Бен мечтает заработать денег и отправить сына домой.

И вот ему предлагают работу - почти секретную. Телевизионной компании нужны подводные съемки акул. Никто не должен знать об этом. Бену приходится взять с собой сына, хотя того тошнит от самолета. Пока отец снимает хищников, мальчик вынужден скучать в одиночестве.

Этот рассказ также называется символически "Последний дюйм". На съемках одна из акул набросилась на самого оператора. Бен еле вышел из воды - у него сильно повреждены все конечности, он истекает кровью. И тут мальчику приходится тащить отца к самолету. Чтобы спасти жизнь Бену, Дэни должен вести самолет. Он немного умеет, но очень боится. Сам Бен потсоянно теряет сознание, не может ему помочь. И все же они долетели до города, но самый сложный последний дюйм, на котором нужно хорошо посадить самолет, чтобы все усилия не оказались напрасными.

Рассказ учит вере в себя, заканчивается хорошо.

Картинка или рисунок Последний дюйм

Другие пересказы для читательского дневника

• Краткое содержание Ремарк Три товарища

  Три товарища, прошедшие Первую мировую войну, ­­- Отто Кестер, Роберт Локамп и Готтфрид Ленц - знакомятся с Патрицией Хольман. Отношения между Робертом и Патрицией начинают развиваться

• Краткое содержание Чехов Жалобная книга

  В этом рассказе-зарисовке представлена жалобная книга одной станции. Не рассказывается никакой целостной истории, но звучит много голосов

• Краткое содержание Закон Набата Солоухин

  В одну из ночей в деревне Некрасиха одновременно загорелось несколько домов. Зарево багрового цвета распространилось столь далеко, что его можно было увидеть в близлежащих поселках

• Краткое содержание Толстой Кавказский пленник кратко и по главам

  В 1872 году Львом Толстым был написан рассказ. Граф Лев Николаевич Толстой продолжает традиции А.С.Пушкина. Но не в романтизме, а в русском реализме. Он рассказывает о русском офицере Жилине

• Краткое содержание Повесть о Ерше Ершовиче сыне Щетинникове

  Данный рассказ начинается со сцены суда. История такова: Боярин, воевода Сом и еще двое мужчин (Судак и Щука-трепетуха) подали жалобу на Ерша. История, которая закончилась в суде

Замысел новеллы «Последний дюйм» возник у выдающегося английского писателя Джеймса Олдриджа, когда он посетил Акулью бухту в Египте.

Тем не менее, вдохновленный этим экзотическим местом и рискованными подводными съемками, Олдридж посвятил свое произведение ценным человеческим качествам – мужеству, смелости и внутренней силе, которая толкает людей вперед.

История «Последний дюйм» - это история о становлении личности и о преодолении страха ради жизни, ради любви к самому себе, своим близким и к окружающему миру.

«Последний дюйм» повествует о том, как профессиональный летчик Бен и его сын отправляются в Акулью бухту для съемок документального фильма. На Бена нападает одна из акул и ранит его, теперь он не может передвигаться.

Но Бена мучает не только испытываемая им боль, но осознание того, что его десятилетний сын Дэви может оказаться совсем один и не сможет найти дорогу обратно, если с отцом что-то случиться.

Следующей проблемой являются тяжелые взаимоотношения сына и отца. Им всегда было тяжело найти общий язык, и основной причиной этого являлось то, что отец никогда и не искал его

Но теперь отцу и сыну необходимо сотрудничать в таких сложных и определяющих жизнь обстоятельствах. Бену приходится преодолевать боль и мучения, и приободрять Дэви, ведь он понимает, что единственный выход для их спасения – это самолет. И самолет придется вести десятилетнему мальчику.

Преодоление героем собственного страха и бессилия

Бен понимает, что самое главное сейчас – не падать духом и верить в то, что все получится. Эти мысли помогают ему набраться сил, подняться и при помощи сына дойти до самолета и подсказывать ему, что надо делать.

Олдридж создает картину решающего момента в жизни человека – тогда, когда все зависит от смелости и бесстрашия. Главный герой новеллы «Последний дюйм» не вспоминает, как ему страшно, не думает обо всех опасностях, которые ожидают его и сына, не позволяет физической боли управлять им.

Несмотря на то, что физически и морально маленькому Дэви будет очень тяжело управлять самолетом, Бен верит в него и верит в собственные силы. Его ведет вперед безграничная любовь к жизни, своей собственной и жизни десятилетнего сына, который может спасти их обоих.

Дэви сумел сделать все, что было необходимо – он довел самолет до Каира и сумел посадить его на земле. Он совершил настоящий подвиг и подарил жизнь своему отцу и себе.

Но подвиг совершил и сам Бен, он преодолел свои страхи и удручающее бессилие, сумел начать двигаться и зарядил своей жизненной энергией испуганного сына. Именно благодаря ему Дэни удалось родить в себе бесстрашие и мужество, которые с трудом рождаются во взрослых мужчинах.

Человеческая сила и бесстрашие

Новелла Джеймса Олдриджа – это манифест, посвященный человеческой силе и бесстрашной смелости, которая в решающий момент может изменить или спасти жизнь.

Самообладание летчика Бена и потрясающее своей силой мужество его сына – яркие примеры того, что человек всегда сильнее обстоятельств. Писатель показывает, что самое главное – это не опускать руки и верить в самого себя и силу своей личности.

Год издания рассказа: 1957

Рассказ Джеймса Олдриджа «Последний дюйм» читать следует согласно школьной программы. Туда он был включен еще во времена СССР и с тех пор завоевал немалую любовь в сердцах нашего читателя. По рассказу «Последний дюйм» снят одноименный фильм, да и сам писатель стал известен в нашей стране именно благодаря этому рассказу.

Рассказа «Последний дюйм» краткое содержание

В рассказе «Последний дюйм» кратком содержании вы узнаете о выходце из Канады – Бене. Еще на родине он стал хорошим пилотом и теперь летал над берегами Египта с геологами в поисках нефти. Его любили и уважали за то, что он мог посадить самолет практически в любом месте. Но в последнее время руководство нефтедобывающей компании оставило попытки найти нефть и Бен перебивался случайными заработками. В то же время жена, не выдержав походных условий жизни, вернулась в родной Массачусетс. При этом она оставила их десятилетнего сына с отцом, что для Бена было сравни наказанию. Ведь общего языка с сыном он некогда не находил, да и собственно говоря особенно не пытался.

Далее в рассказе Джеймса Олдриджа «Последний дюйм» читать можно о том, как в порыве чувств Бен решил взять сына с собой в полет на Красное море. Здесь Бен хотел поснимать акул, ведь телевизионные компании хорошо платили за каждый метр пленки с такими снимками. В полете он пробовал научить сына управлять самолетом, пока не довел его до слез очередным своим окриком. Но во время посадки он заставил сына смотреть за посадкой настаивая, что все дело в последнем дюйме.

Если далее читать рассказ «Последний дюйм» кратко, то вы узнаете, как в Акульей бухте Бен занялся сьемками. Акулы были достаточно агрессивны, а одна кошачья акула проявила слишком уж живой интерес к Бену. Из-за этого он поспешил выбраться на берег. Здесь он решил устроить обед во время которого обнаружил, что взял только пиво для себя, не позаботившись о своем сыне Дэви. Да и расспросы сына о том, как еще можно попасть в Акулью бухту не тронули Бена. Ведь он даже не понял, что сын боится остаться здесь один если с ним что-то случится.

Если дальше рассказ Джеймса Олдриджа «Последний дюйм» читать краткое содержание, то вы узнаете, что несмотря на страх Бен решается на новое погружение. Ведь на деньги, вырученные от сьемок он надеется отправить Дэви к матери. На этот раз он ныряет с лошадиной ногой. Но кошачья акула бросается на него, а не на ногу. Бен едва смог выбраться на берег. Его правая рука была почти оторвана, левая сильно повреждена, а ноги сильно пожёваны. Только теперь Бен понял, что должен жить ради Дэви ведь без него он пропадет.

Главный герой рассказа Джеймса Олдриджа «Последний дюйм» с помощью сына добирается до самолета. Бен смог только немного помочь сыну волочить себя. А для того, чтоб отец забрался на пассажирское кресло самолета Дэви вообще пришлось соорудить пандус из камней. Теперь их судьба, как в завесила только от умения мальчика управлять самолётом, а Бен даже не знал, как его подбодрить. Тем не менее мальчик взлетел и пользуясь компасом долетел до Каира. Чудом предотвратив аварию с большим самолетом мальчику удалось сесть. Бен выжил хоть и потерял левую руку. Но теперь его главной задачей в жизни стало преодолеть последний дюйм, который отдалял его от сына.

Рассказ «Последний дюйм» на сайте Топ книг

Интерес рассказ «Последний дюйм» читать достаточно высок. Благодаря этому книга представлена достаточно высоко среди . Кроме того, книга представлена среди . И учитывая достаточно стабильную динамику интереса к книге мы предполагаем, что и в дальнейшем рассказ будет периодически попадать в наши рейтинги лучших книг по жанрам.

Последний дюйм
Джеймс Олдридж

#« name=»Рассказы

Джеймс Олдридж

ПОСЛЕДНИЙ ДЮЙМ

Хорошо, если, налетав за двадцать лет не одну тысячу миль, ты и к сорока годам все еще испытываешь удовольствие от полета; хорошо, если еще можешь радоваться тому, как артистически точно посадил машину; чуть-чуть отожмешь ручку, поднимешь легкое облачко пыли и плавно отвоюешь последний дюйм над землей. Особенно когда приземляешься на снег: плотный снег очень удобен для посадки, и хорошо сесть на снег так же приятно, как прогуляться босиком по пушистому ковру в гостинице.

Но с полетами на «ДС-3», когда старенькую машину поднимешь, бывало, в воздух в любую погоду и летишь над лесами где попало, было покончено. Работа в Канаде дала ему хорошую закалку, и не удивительно, что заканчивал он свою летную жизнь над пустынями Красного моря, летая на «Фейрчайльде» для нефтеэкспортной компании Тексегипто, у которой были права на разведку нефти по всему египетскому побережью. Он водил «Фейрчайльд» над пустыней до тех пор, пока самолет совсем не износился. Посадочных площадок не было. Он сажал машину везде, где хотелось сойти геологам и гидрологам, - на песок, на кустарник, на каменистое дно пересохших ручьев и на длинные белые отмели Красного моря. Отмели были хуже всего: гладкая с виду поверхность песков всегда бывала усеяна крупными кусками белого коралла с острыми, как бритва, краями, и если бы не низкая центровка «Фейрчайльда», он бы не раз перевернулся из-за прокола камеры.

Но все это было в прошлом. Компания Тексегипто отказалась от дорогостоящих попыток найти большое нефтяное месторождение, которое давало бы такие же прибыли, какие получало Арамко в Саудовской Аравии, а «Фейрчайльд» превратился в жалкую развалину и стоял в одном из египетских ангаров, покрытый толстым слоем разноцветной пыли, весь иссеченный снизу узкими, длинными надрезами, с потертыми тросами, с каким-то подобием мотора и приборами, годными разве что на свалку.

Все было кончено: ему стукнуло сорок три, жена уехала от него домой на Линнен-стрит в городе Кембридж, штата Массачусетс, и зажила как ей нравилось: ездила на трамвае до Гарвард-сквер, покупала продукты в магазине без продавца, гостила у своего старика в приличном деревянном доме - одним словом, вела приличную жизнь, достойную приличной женщины. Он пообещал приехать к ней еще весной, но знал, что не сделает этого, так же как знал, что не получит в свои годы летной работы, особенно такой, к какой он привык, не получит ее даже в Канаде. В тех краях предложение превышало спрос и когда дело касалось людей опытных; фермеры Саскачевана сами учились летать на своих «Пайперкэбах» и «Остерах». Любительская авиация лишала куска хлеба многих старых летчиков. Они кончали тем, что нанимались обслуживать рудоуправления или правительство, но такая работа была слишком благопристойной и добропорядочной, чтобы подойти ему на старости лет.

Так он и остался ни с чем, если не считать равнодушной жены, которой он не был нужен, да десятилетнего сына, родившегося слишком поздно и, как понимал в глубине души Бен, чужого им обоим - одинокого, неприкаянного ребенка, который в десять лет чувствовал, что мать им не интересуется, а отец - посторонний человек, резкий и немногословный, не знающий, о чем с ним говорить в те редкие минуты, когда они бывали вместе.

Вот и сейчас было не лучше, чем всегда. Бен взял с собой мальчика на «Остер», который бешено мотало на высоте в две тысячи футов над побережьем Красного моря, и ждал, что мальчишку вот-вот укачает.

Если тебя стошнит, - сказал Бен, - пригнись пониже к полу, чтобы не запачкать всю кабину.

Хорошо. - У мальчика был очень несчастный вид.

Боишься?

Маленький «Остер» безжалостно швыряло в накаленном воздухе из стороны в сторону, но перепуганный мальчишка все же не терялся и, с ожесточением посасывая леденец, разглядывал приборы, компас, прыгающий авиагоризонт.

Немножко, - ответил мальчик тихим и застенчивым голоском, непохожим на грубоватые голоса американских ребят. - А от этих толчков самолет не сломается?

Бен не умел утешать сына, он сказал правду:

Если за машиной не следить и не проверять ее все время, она непременно сломается.

А эта… - начал было мальчик, но его сильно тошнило, и он не мог продолжать.

Эта в порядке, - с раздражением сказал отец. - Вполне годный самолет.

Мальчик опустил голову и тихонько заплакал.

Бен пожалел, что взял с собой сына. У них в семье великодушные порывы всегда кончались неудачей: оба они были такие - сухая, плаксивая, провинциальная мать и резкий, вспыльчивый отец. Во время одного из редких приступов великодушия Бен как-то попробовал поучить мальчика управлять самолетом, и хотя сын оказался очень понятливым и довольно быстро усвоил основные правила, каждый окрик отца доводил его до слез…

Не плачь! - приказал ему теперь Бен. - Нечего тебе плакать! Подыми голову, слышишь, Дэви! Подыми сейчас же!

Но Дэви сидел опустив голову, а Бен все больше и больше жалел, что взял его с собой, и уныло поглядывал на расстилавшееся под крылом самолета бесплодное пустынное побережье Красного моря - непрерывную полосу в тысячу миль, отделявшую нежно размытые краски суши от блеклой зелени воды. Все было недвижимо и мертво. Солнце выжигало здесь всякую жизнь, а весной на тысячах квадратных миль ветры вздымали на воздух массы песка и относили его на ту сторону Индийского океана, где он и оставался навеки на дне морском.

Сядь прямо, - сказал он Дэви, - если хочешь научиться, как идти на посадку.

Бен знал, что тон у него резкий, и всегда удивлялся сам, почему он не умеет разговаривать с мальчиком. Дэви поднял голову. Он ухватился за доску управления и нагнулся вперед. Бен убрал газ и, подождав, пока не сбавится скорость, с силой потянул рукоятку триммера, которая была очень неудобно расположена на этих маленьких английских самолетах - наверху слева, почти над головой. Внезапный толчок мотнул голову мальчика вниз, но он ее сразу же поднял и стал глядеть поверх опустившегося носа машины на узкую полоску белого песка у залива, похожего на лепешку, кинутую на этот пустынный берег. Отец вел самолет прямо туда.

А почем ты знаешь, откуда дует ветер? - спросил мальчик.

По волнам, по облачку, чутьем! - крикнул ему Бен.

Но он уже и сам не знал, чем руководствуется, когда управляет самолетом. Не думая, он знал с точностью до одного фута, где посадит машину. Ему приходилось быть точным: голая полоска песка не давала ни одной лишней пяди, и опуститься на нее мог только очень маленький самолет. Отсюда до ближайшей туземной деревни было сто миль, и вокруг - мертвая пустыня.

Все дело в том, чтобы правильно рассчитать, - сказал Бен. - Когда выравниваешь самолет, надо, чтобы расстояние до земли было шесть дюймов. Не фут и не три, а ровно шесть дюймов! Если взять выше, то стукнешься при посадке и повредишь самолет. Слишком низко - попадешь на кочку и перевернешься. Все дело в последнем дюйме.

Дэви кивнул. Он уже это знал. Он видел, как в Эль-Бабе, где они брали напрокат машину, однажды перевернулся такой «Остер». Ученик, который на нем летал, был убит.

Видишь! - закричал отец. - Шесть дюймов. Когда он начинает снижаться, я беру ручку на себя. На себя. Вот! - сказал он, и самолет коснулся земли мягко, как снежинка.

Последний дюйм! Бен сразу же выключил мотор и нажал на ножные тормоза - нос самолета задрался кверху, и машина остановилась у самой воды - до нее оставалось шесть или семь футов.

Два летчика воздушной линии, которые открыли эту бухту, назвали ее Акульей - не из-за формы, а из-за ее населения. В ней постоянно водилось множество крупных акул, которые заплывали из Красного моря, гоняясь за косяками сельди и кефали, искавшими здесь убежища. Бен и прилетел-то сюда из-за акул, а теперь, когда попал в бухту, совсем забыл о мальчике и время от времени только давал ему распоряжения: помочь при разгрузке, закопать мешок с продуктами в мокрый песок, смачивать песок, поливая его морской водой, подавать инструменты и всякие мелочи, необходимые для акваланга и камер.

А сюда кто-нибудь когда-нибудь заходит? - спросил его Дэви.

Бен был слишком занят, чтобы обращать внимание на то, что говорит мальчик, но все же, услышав вопрос, покачал головой:

Никто! Никто не может сюда попасть иначе, как на легком самолете. Принеси мне два зеленых мешка, которые стоят в машине, и прикрывай голову. Не хватало еще, чтобы ты получил солнечный удар!

Больше вопросов Дэви не задавал. Когда он о чем-нибудь спрашивал отца, голос у него сразу становился угрюмым: он заранее ожидал резкого ответа. Мальчик и не пытался продолжать разговор и молча выполнял, что ему приказывали. Он внимательно наблюдал, как отец готовил акваланг и киноаппарат для подводных съемок, собираясь снимать в прозрачной воде акул.

Смотри не подходи к воде! - приказал отец.

Дэви ничего не ответил.

Акулы непременно постараются отхватить от тебя кусок, особенно если подымутся на поверхность, - не смей даже ступать в воду!

Дэви кивнул головой.

Бену хотелось чем-нибудь порадовать мальчика, но за много лет ему это ни разу не удавалось, а теперь, видно, было поздно. Когда ребенок родился, начал ходить, а потом становился подростком, Бен почти постоянно бывал в полетах и подолгу не видел сына. Так было в Колорадо, во Флориде, в Канаде, в Иране, в Бахрейне и здесь, в Египте. Это его жене, Джоанне, следовало постараться, чтобы мальчик рос живым и веселым.

Вначале он пытался привязать к себе мальчика. Но разве добьешься чего-нибудь за короткую неделю, проведенную дома, и разве можно назвать домом чужеземный поселок в Аравии, который Джоанна ненавидела и всякий раз поминала только для того, чтобы потосковать о росистых летних вечерах, ясных морозных зимах и тихих университетских улочках родной Новой Англии? Ее ничто не привлекало, ни глинобитные домишки Бахрейна, при ста десяти градусах по Фаренгейту и ста процентах влажности воздуха, ни оцинкованные поселки нефтепромыслов, ни даже пыльные, беспардонные улицы Каира. Но апатия (которая все усиливалась и наконец совсем ее извела) должна теперь пройти, раз она вернулась домой. Он отвезет к ней мальчонку, и, раз она живет, наконец, там, где ей хочется, Джоанне, может быть, удастся хоть немного заинтересоваться ребенком. Пока что она не проявляла этого интереса, а с тех пор, как она уехала домой, прошло уже три месяца.

Затяни этот ремень у меня между ногами, - сказал он Дэви.

На спине у него был тяжелый акваланг. Два баллона со сжатым воздухом весом в двадцать килограммов позволят ему пробыть больше часа на глубине в тридцать футов. Глубже опускаться и незачем. Акулы этого не делают.

И не кидай в воду камни, - сказал отец, поднимая цилиндрический, водонепроницаемый футляр киноаппарата и стирая песок с рукоятки. - Не то всех рыб поблизости распугаешь. Даже акул. Дай мне маску.

Дэви передал ему маску с защитным стеклом.

Я пробуду под водой минут двадцать. Потом поднимусь, и мы позавтракаем, потому что солнце уже высоко. Ты пока что обложи камнями оба колеса и посиди под крылом, в тени. Понял?

Да, - сказал Дэви.

Бен вдруг почувствовал, что разговаривает с мальчиком так, как разговаривал с женой, чье равнодушие всегда вызывало его на резкий, повелительный тон. Ничего удивительного, что бедный парнишка сторонится их обоих.

И обо мне не беспокойся! - приказал он мальчику, входя в воду. Взяв в рот трубку, он скрылся под водой, опустив киноаппарат, чтобы груз тянул его на дно.

Дэви смотрел на море, которое поглотило его отца, словно мог что-нибудь разглядеть. Но ничего не было видно - только изредка на поверхности появлялись пузырьки воздуха.

Ничего не было видно ни на море, которое далеко вдали сливалось с горизонтом, ни на бескрайних просторах выжженного солнцем побережья. А когда Дэви вскарабкался на раскаленный песчаный холм у самого высокого края бухты, он не увидел позади себя ничего, кроме пустыни, то ровной, то слегка волнистой. Она уходила, сверкая, вдаль, к таявшим в знойном мареве красноватым холмам, таким же голым, как и все вокруг.

Под ним был только самолет, маленький серебряный «Остер», - мотор, остывая, все еще потрескивал. Дэви чувствовал свободу. Кругом на целых сто миль не было ни души, и он мог посидеть в самолете и как следует все разглядеть. Но запах бензина снова вызвал у него дурноту, он вылез и облил водой песок, где лежала еда, а потом уселся у берега и стал глядеть, не покажутся ли акулы, которых снимает отец. Под водой ничего не было видно, и в раскаленной тишине, в одиночестве, о котором он не жалел, хотя вдруг его остро почувствовал, мальчик раздумывал, что же с ним будет, если отец так никогда и не выплывет из морской глубины.

Бен, прижавшись спиной к кораллу, мучился с клапаном, регулирующим подачу воздуха. Он опустился неглубоко, не больше чем на двадцать футов, но клапан работал неравномерно, и ему приходилось с усилием втягивать воздух. А это было изнурительно и небезопасно.

Акул было много, но они держались на расстоянии. Они никогда не приближались настолько, чтобы можно было как следует поймать их в кадр. Придется приманивать их поближе после обеда. Для этого Бен взял в самолет половину лошадиной ноги; он обернул ее в целлофан и закопал в песок.

На этот раз, - сказал он себе, шумно выпуская пузырьки воздуха, - я уж наснимаю их не меньше чем на три тысячи долларов.

Телевизионная компания платила ему по тысяче долларов за каждые пятьсот метров фильма об акулах и тысячу долларов отдельно за съемку рыбы-молота. Но здесь рыба-молот не водится. Были тут три безвредные акулы-великаны и довольно крупная пятнистая акула-кошка, она бродила у самого серебристого дна, подальше от кораллового берега. Бен знал, что сейчас он слишком деятелен, чтобы привлечь к себе акул, но его интересовал большой орляк, который жил под выступом кораллового рифа: за него тоже платили пятьсот долларов. Им нужен был кадр с орляком на подходящем фоне. Кишащий тысячами рыб, подводный коралловый мир был хорошим фоном, а сам орляк лежал в своей коралловой пещере.

Ага, ты еще здесь! - сказал Бен тихонько.

Длиною рыба была в четыре фута, а весила один бог знает сколько; она поглядывала на него из своего убежища, как и в прошлый раз - неделю назад. Жила она тут, наверно, не меньше ста лет. Шлепнув у нее перед мордой ластами, Бен заставил ее попятиться и сделал хороший кадр, когда рассерженная рыба неторопливо пошла вниз, на дно.

Джеймс Олдридж. «Последний дюйм»

Хорошо, если, налетав за двадцать лет не одну тысячу миль, ты и к сорока годам всё ещё испытываешь удовольствие от полёта; хорошо, если ещё можешь радоваться тому, как артистически точно посадил машину; чуть-чуть отожмёшь ручку, поднимешь лёгкое облачко пыли и плавно отвоюешь последний дюйм над землёй. Особенно когда приземляешься на снег: плотный снег очень удобен для посадки, и хорошо сесть на снег так же приятно, как прогуляться босиком по пушистому ковру в гостинице.

Но с полётами на «ДС-3», когда старенькую машину поднимешь, бывало, в воздух в любую погоду и летишь над лесами где попало, было покончено. Работа в Канаде дала ему хорошую закалку, и не удивительно, что заканчивал он свою лётную жизнь над пустынями Красного моря, летая на «Фейрчайльде» для нефтеэкспортной компании Тексегипто, у которой были права на разведку нефти по всему египетскому побережью. Он водил «Фейрчайльд» над пустыней до тех пор, пока самолет совсем не износился. Посадочных площадок не было. Он сажал машину везде, где хотелось сойти геологам и гидрологам, - на песок, на кустарник, на каменистое дно пересохших ручьёв и на длинные белые отмели Красного моря. Отмели были хуже всего: гладкая с виду поверхность песков всегда бывала усеяна крупными кусками белого коралла с острыми, как бритва, краями, и если бы не низкая центровка «Фейрчайльда», он бы не раз перевернулся из-за прокола камеры.

Но всё это было в прошлом. Компания Тексегипто отказалась от дорогостоящих попыток найти большое нефтяное месторождение, которое давало бы такие же прибыли, какие получало Арамко в Саудовской Аравии, а «Фейрчайльд» превратился в жалкую развалину и стоял в одном из египетских ангаров, покрытый толстым слоем разноцветной пыли, весь иссечённый снизу узкими, длинными надрезами, с потёртыми тросами, с каким-то подобием мотора и приборами, годными разве что на свалку.

Всё было кончено: ему стукнуло сорок три, жена уехала от него домой на Линнен-стрит в городе Кембридж, штата Массачусетс, и зажила как ей нравилось: ездила на трамвае до Гарвард-сквер, покупала продукты в магазине без продавца, гостила у своего старика в приличном деревянном доме - одним словом, вела приличную жизнь, достойную приличной женщины. Он пообещал приехать к ней ещё весной, но знал, что не сделает этого, так же как знал, что не получит в свои годы лётной работы, особенно такой, к какой он привык, не получит её даже в Канаде. В тех краях предложение превышало спрос и когда дело касалось людей опытных; фермеры Саскачевана сами учились летать на своих «Пайперкэбах» и «Остерах». Любительская авиация лишала куска хлеба многих старых лётчиков. Они кончали тем, что нанимались обслуживать рудоуправления или правительство, но такая работа была слишком благопристойной и добропорядочной, чтобы подойти ему на старости лет.

Так он и остался ни с чем, если не считать равнодушной жены, которой он не был нужен, да десятилетнего сына, родившегося слишком поздно и, как понимал в глубине души Бен, чужого им обоим - одинокого, неприкаянного ребёнка, который в десять лет чувствовал, что мать им не интересуется, а отец - посторонний человек, резкий и немногословный, не знающий, о чём с ним говорить в те редкие минуты, когда они бывали вместе.

Вот и сейчас было не лучше, чем всегда. Бен взял с собой мальчика на «Остер», который бешено мотало на высоте в две тысячи футов над побережьем Красного моря, и ждал, что мальчишку вот-вот укачает.

Если тебя стошнит, - сказал Бен, - пригнись пониже к полу, чтобы не запачкать всю кабину.

Хорошо. - У мальчика был очень несчастный вид.

Боишься?

Маленький «Остер» безжалостно швыряло в накалённом воздухе из стороны в сторону, но перепуганный мальчишка всё же не терялся и, с ожесточением посасывая леденец, разглядывал приборы, компас, прыгающий авиагоризонт.

Немножко, - ответил мальчик тихим и застенчивым голоском, непохожим на грубоватые голоса американских ребят. - А от этих толчков самолет не сломается?

Бен не умел утешать сына, он сказал правду:

Если за машиной не следить и не проверять её всё время, она непременно сломается.

А эта… - начал было мальчик, но его сильно тошнило, и он не мог продолжать.

Эта в порядке, - с раздражением сказал отец. - Вполне годный самолёт.

Мальчик опустил голову и тихонько заплакал.

Бен пожалел, что взял с собой сына. У них в семье великодушные порывы всегда кончались неудачей: оба они были такие - сухая, плаксивая, провинциальная мать и резкий, вспыльчивый отец. Во время одного из редких приступов великодушия Бен как-то попробовал поучить мальчика управлять самолётом, и хотя сын оказался очень понятливым и довольно быстро усвоил основные правила, каждый окрик отца доводил его до слёз…

Не плачь! - приказал ему теперь Бен. - Нечего тебе плакать! Подыми голову, слышишь, Дэви! Подыми сейчас же!

Но Дэви сидел опустив голову, а Бен всё больше и больше жалел, что взял его с собой, и уныло поглядывал на расстилавшееся под крылом самолёта бесплодное пустынное побережье Красного моря - непрерывную полосу в тысячу миль, отделявшую нежно размытые краски суши от блёклой зелени воды. Всё было недвижимо и мертво. Солнце выжигало здесь всякую жизнь, а весной на тысячах квадратных миль ветры вздымали на воздух массы песка и относили его на ту сторону Индийского океана, где он и оставался навеки на дне морском.

Сядь прямо, - сказал он Дэви, - если хочешь научиться, как идти на посадку.

Бен знал, что тон у него резкий, и всегда удивлялся сам, почему он не умеет разговаривать с мальчиком. Дэви поднял голову. Он ухватился за доску управления и нагнулся вперёд. Бен убрал газ и, подождав, пока не сбавится скорость, с силой потянул рукоятку триммера, которая была очень неудобно расположена на этих маленьких английских самолетах - наверху слева, почти над головой. Внезапный толчок мотнул голову мальчика вниз, но он её сразу же поднял и стал глядеть поверх опустившегося носа машины на узкую полоску белого песка у залива, похожего на лепёшку, кинутую на этот пустынный берег. Отец вёл самолет прямо туда.

А почём ты знаешь, откуда дует ветер? - спросил мальчик.

По волнам, по облачку, чутьём! - крикнул ему Бен.

Но он уже и сам не знал, чем руководствуется, когда управляет самолётом. Не думая, он знал с точностью до одного фута, где посадит машину. Ему приходилось быть точным: голая полоска песка не давала ни одной лишней пяди, и опуститься на неё мог только очень маленький самолёт. Отсюда до ближайшей туземной деревни было сто миль, и вокруг - мёртвая пустыня.

Все дело в том, чтобы правильно рассчитать, - сказал Бен. - Когда выравниваешь самолёт, надо, чтобы расстояние до земли было шесть дюймов. Не фут и не три, а ровно шесть дюймов! Если взять выше, то стукнешься при посадке и повредишь самолёт. Слишком низко - попадёшь на кочку и перевернёшься. Всё дело в последнем дюйме.

Дэви кивнул. Он уже это знал. Он видел, как в Эль-Бабе, где они брали напрокат машину, однажды перевернулся такой «Остер». Ученик, который на нём летал, был убит.

Видишь! - закричал отец. - Шесть дюймов. Когда он начинает снижаться, я беру ручку на себя. На себя. Вот! - сказал он, и самолёт коснулся земли мягко, как снежинка.

Последний дюйм! Бен сразу же выключил мотор и нажал на ножные тормоза - нос самолета задрался кверху, и машина остановилась у самой воды - до неё оставалось шесть или семь футов.

Два лётчика воздушной линии, которые открыли эту бухту, назвали её Акульей - не из-за формы, а из-за её населения. В ней постоянно водилось множество крупных акул, которые заплывали из Красного моря, гоняясь за косяками сельди и кефали, искавшими здесь убежища. Бен и прилетел-то сюда из-за акул, а теперь, когда попал в бухту, совсем забыл о мальчике и время от времени только давал ему распоряжения: помочь при разгрузке, закопать мешок с продуктами в мокрый песок, смачивать песок, поливая его морской водой, подавать инструменты и всякие мелочи, необходимые для акваланга и камер.

А сюда кто-нибудь когда-нибудь заходит? - спросил его Дэви.

Бен был слишком занят, чтобы обращать внимание на то, что говорит мальчик, но всё же, услышав вопрос, покачал головой:

Никто! Никто не может сюда попасть иначе, как на лёгком самолёте. Принеси мне два зелёных мешка, которые стоят в машине, и прикрывай голову. Не хватало ещё, чтобы ты получил солнечный удар!

Больше вопросов Дэви не задавал. Когда он о чём-нибудь спрашивал отца, голос у него сразу становился угрюмым: он заранее ожидал резкого ответа. Мальчик и не пытался продолжать разговор и молча выполнял, что ему приказывали. Он внимательно наблюдал, как отец готовил акваланги и киноаппарат для подводных съёмок, собираясь снимать в прозрачной воде акул.

Смотри не подходи к воде! - приказал отец.

Дэви ничего не ответил.

Акулы непременно постараются отхватить от тебя кусок, особенно если подымутся на поверхность, - не смей даже ступать в воду!

Дэви кивнул головой.

Бену хотелось чем-нибудь порадовать мальчика, но за много лет ему это ни разу не удавалось, а теперь, видно, было поздно. Когда ребёнок родился, начал ходить, а потом становился подростком, Бен почти постоянно бывал в полётах и подолгу не видел сына. Так было в Колорадо, во Флориде, в Канаде, в Иране, в Бахрейне и здесь, в Египте. Это его жене, Джоанне, следовало постараться, чтобы мальчик рос живым и весёлым.

Вначале он пытался привязать к себе мальчика. Но разве добьёшься чего-нибудь за короткую неделю, проведённую дома, и разве можно назвать домом чужеземный поселок в Аравии, который Джоанна ненавидела и всякий раз поминала только для того, чтобы потосковать о росистых летних вечерах, ясных морозных зимах и тихих университетских улочках родной Новой Англии? Её ничто не привлекало, ни глинобитные домишки Бахрейна, при ста десяти градусах по Фаренгейту и ста процентах влажности воздуха, ни оцинкованные поселки нефтепромыслов, ни даже пыльные, беспардонные улицы Каира. Но апатия (которая всё усиливалась и наконец совсем её извела) должна теперь пройти, раз она вернулась домой. Он отвезёт к ней мальчонку, и, раз она живёт, наконец, там, где ей хочется, Джоанне, может быть, удастся хоть немного заинтересоваться ребёнком. Пока что она не проявляла этого интереса, а с тех пор, как она уехала домой, прошло уже три месяца.

Затяни этот ремень у меня между ногами, - сказал он Дэви.

На спине у него был тяжёлый акваланг. Два баллона со сжатым воздухом весом в двадцать килограммов позволят ему пробыть больше часа на глубине в тридцать футов. Глубже опускаться и незачем. Акулы этого не делают.

И не кидай в воду камни, - сказал отец, поднимая цилиндрический, водонепроницаемый футляр киноаппарата и стирая песок с рукоятки. - Не то всех рыб поблизости распугаешь. Даже акул. Дай мне маску.

Дэви передал ему маску с защитным стеклом.

Я пробуду под водой минут двадцать. Потом поднимусь, и мы позавтракаем, потому что солнце уже высоко. Ты пока что обложи камнями оба колеса и посиди под крылом, в тени. Понял?

Да, - сказал Дэви.

Бен вдруг почувствовал, что разговаривает с мальчиком так, как разговаривал с женой, чьё равнодушие всегда вызывало его на резкий, повелительный тон. Ничего удивительного, что бедный парнишка сторонится их обоих.

И обо мне не беспокойся! - приказал он мальчику, входя в воду. Взяв в рот трубку, он скрылся под водой, опустив киноаппарат, чтобы груз тянул его на дно.

Дэви смотрел на море, которое поглотило его отца, словно мог что-нибудь разглядеть. Но ничего не было видно - только изредка на поверхности появлялись пузырьки воздуха.

Ничего не было видно ни на море, которое далеко вдали сливалось с горизонтом, ни на бескрайних просторах выжженного солнцем побережья. А когда Дэви вскарабкался на раскалённый песчаный холм у самого высокого края бухты, он не увидел позади себя ничего, кроме пустыни, то ровной, то слегка волнистой. Она уходила, сверкая, вдаль, к таявшим в знойном мареве красноватым холмам, таким же голым, как и всё вокруг.

Под ним был только самолёт, маленький серебряный «Остер», - мотор, остывая, все ещё потрескивал. Дэви чувствовал свободу. Кругом на целых сто миль не было ни души, и он мог посидеть в самолёте и как следует всё разглядеть. Но запах бензина снова вызвал у него дурноту, он вылез и облил водой песок, где лежала еда, а потом уселся у берега и стал глядеть, не покажутся ли акулы, которых снимает отец. Под водой ничего не было видно, и в раскалённой тишине, в одиночестве, о котором он не жалел, хотя вдруг его остро почувствовал, мальчик раздумывал, что же с ним будет, если отец так никогда и не выплывет из морской глубины.

Бен, прижавшись спиной к кораллу, мучился с клапаном, регулирующим подачу воздуха. Он опустился неглубоко, не больше чем на двадцать футов, но клапан работал неравномерно, и ему приходилось с усилием втягивать воздух. А это было изнурительно и небезопасно.

Акул было много, но они держались на расстоянии. Они никогда не приближались настолько, чтобы можно было как следует поймать их в кадр. Придётся приманивать их поближе после обеда. Для этого Бен взял в самолет половину лошадиной ноги; он обернул её в целлофан и закопал в песок.

На этот раз, - сказал он себе, шумно выпуская пузырьки воздуха, - я уж наснимаю их не меньше чем на три тысячи долларов.

Телевизионная компания платила ему по тысяче долларов за каждые пятьсот метров фильма об акулах и тысячу долларов отдельно за съёмку рыбы-молота. Но здесь рыба-молот не водится. Были тут три безвредные акулы-великаны и довольно крупная пятнистая акула-кошка, она бродила у самого серебристого дна, подальше от кораллового берега. Бен знал, что сейчас он слишком деятелен, чтобы привлечь к себе акул, но его интересовал большой орляк, который жил под выступом кораллового рифа: за него тоже платили пятьсот долларов. Им нужен был кадр с орляком на подходящем фоне. Кишащий тысячами рыб, подводный коралловый мир был хорошим фоном, а сам орляк лежал в своей коралловой пещере.

Ага, ты ещё здесь! - сказал Бен тихонько.

Длиною рыба была в четыре фута, а весила один бог знает сколько; она поглядывала на него из своего убежища, как и в прошлый раз - неделю назад. Жила она тут, наверно, не меньше ста лет. Шлепнув у неё перед мордой ластами, Бен заставил её попятиться и сделал хороший кадр, когда рассерженная рыба неторопливо пошла вниз, на дно.

Пока что это было всё, чего он добивался. Акулы никуда не денутся и после обеда. Ему надо беречь воздух, потому что здесь, на берегу, баллоны не зарядишь. Повернувшись, Бен почувствовал, как мимо его ног прошелестела плавниками акула. Пока он снимал орляка, акулы зашли к нему в тыл.

Убирайтесь к чертям! - заорал он, выпуская огромные пузыри воздуха.

Они уплыли: громкое бульканье спугнуло их. Песчаные акулы пошли на дно, а «кошка» поплыла на уровне его глаз, внимательно наблюдая за человеком. Такую криком не запугаешь. Бен прижался спиной к рифу и вдруг почувствовал, как острый выступ коралла впился в руку. Но он не спускал глаз с «кошки», пока не поднялся на поверхность. Даже теперь он держал голову под водой, чтобы следить за «кошкой», которая постепенно к нему приближалась. Бен неуклюже попятился на узкий, поднимавшийся из моря выступ рифа, перевернулся и преодолел последний дюйм до безопасного места.

Мне эта дрянь совсем не нравится! - сказал он вслух, выплюнув сначала воду.

И только тут заметил, что над ним стоит мальчик. Он совсем забыл о его существовании и не потрудился объяснить, к кому относятся эти слова.

Доставай из песка завтрак и приготовь его на брезенте под крылом, где тень. Кинь-ка мне большое полотенце.

Дэви дал ему полотенце, и Бену пришлось смириться с жизнью на сухой, горячей земле. Он чувствовал, что сделал большую глупость, взявшись за такую работу. Он был хорошим лётчиком по неразведанным трассам, а не каким-то авантюристом, который рад гоняться за акулами с подводным киноаппаратом. И всё же ему повезло, что он получил хоть такую работу. Два служивших в Каире авиаинженера американской компании Восточных воздушных линий организовали поставку кинофирмам подводных кадров, снятых в Красном море. Обоих инженеров перевели в Париж, и они передали своё дело Бену. Лётчик в своё время помог им, когда они пришли проконсультироваться насчет полётов в пустыне на маленьких самолетах. Уезжая, они отплатили услугой за услугу, сообщив о нём Телевизионной компании в Нью-Йорке; ему дали напрокат аппаратуру, и он нанял маленький «Остер» в египетской лётной школе.

Ему нужно было быстро заработать побольше денег, и появилась такая возможность. Когда компания Тексегипто свернула разведку нефти, он потерял работу. Деньги, которые он бережливо копил два года, летая над раскалённой пустыней, давали возможность жене прилично жить в Кембридже. Того немногого, что у него оставалось, хватало на содержание его самого, сына и француженки из Сирии, которая присматривала за ребёнком. И он мог снимать в Каире маленькую квартирку, где они втроём жили. Но этот полёт был последним. Телевизионная компания сообщила, что запаса отснятой плёнки ей хватит очень надолго. Поэтому его работа подходила к концу, и у него больше не было причин оставаться в Египте. Теперь уже он наверняка отвезёт мальчика к матери, а потом поищет работы в Канаде, - вдруг там что-нибудь да подвернётся, если, конечно, ему повезёт и он сумеет скрыть свой возраст!

Пока они молча ели, Бен перемотал плёнку французского киноаппарата и починил клапан акваланга. Откупоривая бутылку пива, он снова вспомнил о мальчике.

У тебя есть что-нибудь попить?

Нет, - неохотно ответил Дэви. - Воды нет…

Бен и тут не подумал о сыне. Как всегда, он прихватил с собой из Каира дюжину бутылок пива: оно было чище и безопаснее для желудка, чем вода. Но надо было взять что-нибудь и для мальчика.

- Придётся тебе выпить пива. Открой бутылку и попробуй, но не пей слишком много.

Ему претила мысль о том, что десятилетний ребёнок будет пить пиво, но делать было нечего. Дэви откупорил бутылку, быстро отпил немножко прохладной горькой жидкости, но проглотил её с трудом. Покачав головой, он вернул бутылку отцу.

Не хочется пить, - сказал он.

Открой банку персиков.

Банка персиков не может утолить жажду в полуденный зной, но выбора не было. Поев, Бен аккуратно прикрыл аппаратуру влажным полотенцем и прилёг. Мельком взглянув на Дэви и удостоверившись, что он не болен и сидит в тени, Бен быстро заснул.

А кто-нибудь знает, что мы здесь? - спросил Дэви вспотевшего во время сна отца, когда тот снова собирался опуститься под воду.

Почему ты спрашиваешь?

Не знаю. Просто так.

Никто не знает, что мы здесь, - сказал Бен. - Мы получили от египтян разрешение лететь в Хургаду; они не знают, что мы залетели так далеко. И не должны знать. Ты это запомни.

А нас могут найти?

Бен подумал, что мальчик боится, как бы их не изобличили в чём-нибудь недозволительном. Ребятишки всегда боятся, что их поймают с поличным.

Нет, пограничники нас не найдут. С самолёта они вряд ли заметят нашу машину. А по суше никто сюда попасть не может, даже на «виллисе». - Он показал на море. - И оттуда никто не придёт, там рифы…

Неужели никто-никто о нас и не знает? - тревожно спросил мальчик.

Я же говорю, что нет! - с раздражением ответил отец. Но вдруг понял, хотя и поздно, что Дэви беспокоит не возможность попасться, он просто боится остаться один.

Ты не бойся, - проговорил Бен грубовато. - Ничего с тобой не случится.

Поднимается ветер, - сказал Дэви как всегда тихо и слишком серьёзно.

Знаю. Я пробуду под водой всего полчаса. Потом поднимусь, заряжу новую плёнку и опущусь ещё минут на десять. Найди, чем бы тебе покуда заняться. Напрасно ты не взял с собой удочки.

«Надо было мне ему об этом напомнить», - подумал Бен, погружаясь в воду вместе с приманкой из конины. Приманку он положил на хорошо освещённую коралловую ветку, а камеру установил на выступе. Потом он крепко привязал телефонным проводом мясо к кораллу, чтобы акулам было труднее его отодрать.

Покончив с этим, Бен отступил в небольшую выемку, всего в десяти футах от приманки, чтобы обезопасить себя с тыла. Он знал, что ждать акул придётся недолго.

В серебристом пространстве, там, где кораллы сменялись песком, их было уже пятеро. Он был прав. Акулы пришли сразу же, учуяв запах крови. Бен замер, а когда выдыхал воздух, то прижимал клапан к кораллу за своей спиной, чтобы пузырьки воздуха лопались и не спугнули акул.

Подходите! Поближе! - тихонько подзадоривал он рыб.

Но им и не требовалось приглашения.

Они кинулись прямо на кусок конины. Впереди шла знакомая пятнистая «кошка», а за ней две или три акулы той же породы, но поменьше. Они не плыли и даже не двигали плавниками, они неслись вперёд, как серые струящиеся ракеты. Приблизившись к мясу, акулы слегка свернули в сторону, на ходу отрывая куски.

Он заснял на плёнку всё: приближение акул к цели; какую-то деревянную манеру разевать пасть, словно у них болели зубы; жадный, пакостный укус - самое отвратительное зрелище, какое он видел в жизни.

Ах вы гады! - сказал он, не разжимая губ.

Как и всякий подводник, он их ненавидел и - очень боялся, но не мог ими не любоваться.

Они пришли снова, хотя плёнка была уже почти вся отснята. Значит, ему придётся подняться на сушу, перезарядить кинокамеру и поскорее вернуться назад. Бен взглянул на камеру и убедился, что плёнка кончилась. Подняв глаза, он увидел, что враждебно настороженная акула-кошка плывёт прямо на него.

Пошла! Пошла! Пошла! - заорал Бен в трубку.

«Кошка» на ходу слегка повернулась на бок, и Бен понял, что сейчас она бросится в атаку. Только в это мгновение он заметил, что руки и грудь у него измазаны кровью от куска конины. Бен проклял свою глупость. Но ни времени, ни смысла упрекать себя уже не было, и он стал отбиваться от акулы киноаппаратом.

У «кошки» был выигрыш во времени, и камера её едва задела. Боковые резцы с размаху схватили правую руку Бена, чуть было не задели грудь и прошли сквозь другую его руку, как бритва. От страха и боли он стал размахивать руками; кровь его сразу же замутила воду, но он уже ничего не видел и только чувствовал, что акула сейчас нападёт снова. Отбиваясь ногами и пятясь назад, Бен почувствовал, как его резануло по ногам: делая судорожные движения, он запутался в ветвистых коралловых зарослях. Бен держал дыхательную трубку правой рукой, боясь её выронить. И в тот миг, когда он увидел, что на него кинулась одна из акул помельче, он ударил её ногами и перекувырнулся назад.

Бен стукнулся спиной о надводный край рифа, кое-как выкатился из воды и, обливаясь кровью, рухнул на песок.

Когда Бен пришёл в себя, он сразу вспомнил, что с ним случилось, хотя и не понимал, долго ли был без сознания и что произошло потом, - всё теперь, казалось, было уже не в его власти.

Дэви! - закричал он.

Откуда-то сверху послышался приглушённый голос сына, но глаза Бена застилала мгла - он знал, что шок ещё не прошёл. Но вот он увидел ребёнка, его полное ужаса, склонённое над ним лицо и понял, что был без сознания всего несколько мгновений. Он едва мог шевельнуться.

Что мне делать? - кричал Дэви. - Видишь, что с тобой случилось!

Бен закрыл глаза, чтобы собраться с мыслями. Он знал, что не сможет больше вести самолёт; руки горели, как в огне, и были тяжёлые, как свинец, ноги не двигались, и всё плыло, как в тумане.

Дэви, - еле выговорил Бен, не открывая глаз. - Что у меня с ногами?

Знаю, - зло сказал Бен, не разжимая зубов. - А что у меня с ногами?

Все в крови, изрезаны тоже…

Да, но не так, как руки. Что мне делать?

Тогда Бен поглядел на руки и увидел, что правая почти оторвана совсем; он увидел мускулы, сухожилия, крови почти не было. Левая была похожа на кусок жёваного мяса и сильно кровоточила; он согнул её, подтянул кисть к плечу, чтобы остановить кровь, и застонал от боли.

Он знал, что дела его совсем плохи.

Но тут же понял, что надо что-то сделать: если он умрёт, мальчик останется один, а об этом страшно даже подумать. Это ещё хуже, чем его собственное состояние. Мальчика не найдут вовремя в этом выжженном начисто краю, если его вообще найдут.

Дэви, - сказал он настойчиво, с трудом пытаясь сосредоточиться, - послушай… Возьми мою рубашку, разорви её и перевяжи мне правую руку. Слышишь?

Крепко перевяжи мне левую руку над ранами, чтобы остановить кровь. Потом как-нибудь привяжи кисть к плечу. Так крепко, как сможешь. Понял? Перевяжи мне обе руки.

Перевяжи крепко-накрепко. Сначала правую руку и закрой рану. Понял? Ты понял…

Бен не слышал ответа, потому что снова потерял сознание; на этот раз беспамятство продолжалось дольше, и он пришёл в себя, когда мальчик возился с его левой рукой; напряжённое, бледное лицо сына было искажено ужасом, но он с мужеством отчаяния старался выполнить свою задачу.

Это ты, Дэви? - спросил Бен и услышал сам, как неразборчиво произносит слова. - Послушай, мальчик, - продолжал он с усилием. - Я тебе должен сказать, всё сразу, на случай, если опять потеряю сознание. Перебинтуй мне руки, чтобы я не потерял слишком много крови. Приведи в порядок ноги и стащи с меня акваланг. Он меня душит.

Я старался его стащить, - сказал Дэви упавшим голосом. - Да не могу, не знаю как.

Надо стащить, ясно? - прикрикнул Бен как обычно, но тут же понял, что единственная надежда спастись и мальчику и ему - это заставить Дэви самостоятельно думать, уверенно делать то, что он должен сделать. Надо как-то внушить это мальчику.

Я тебе скажу, сынок, а ты постарайся понять. Слышишь? - Бен едва слышал себя сам и на секунду даже забыл о боли. - Тебе, бедняга, придётся всё делать самому, так уж получилось. Не расстраивайся, если я на тебя закричу. Тут уж не до обид. Не надо обращать на это внимание, понял?

Да. - Дэви перевязывал левую руку и не слушал его.

Молодчина! - Бену хотелось подбодрить ребёнка, но ему это не слишком-то удалось. Он ещё не знал, как найти подход к мальчику, но понимал, что это необходимо. Десятилетнему ребёнку предстояло выполнить дело нечеловеческой трудности. Если он хочет выжить. Но всё должно идти по порядку…

Достань у меня из-за пояса нож, - сказал Бен, - и перережь все ремешки акваланга. - Сам он не успел пустить в ход нож. - Пользуйся тонкой пилкой, так будет быстрее. Не порежься.

Хорошо, - сказал Дэви, вставая. Он поглядел на свои вымазанные в крови руки и позеленел. - Если ты сможешь хоть немножко поднять голову, я стащу один из ремней, я его расстегнул.

Ладно. Постараюсь.

Бен приподнял голову и удивился, как трудно ему даже шевельнуться. Попытка двинуть шеей снова довела его до обморока; на этот раз он провалился в чёрную бездну мучительной боли, которая, казалось, никогда не кончится. Он медленно пришёл в себя и почувствовал какое-то облегчение.

Это ты, Дэви?.. - спросил он откуда-то издалека.

Я снял с тебя акваланг, - услышал он дрожащий голос мальчика. - Но у тебя по ногам все ещё течёт кровь.

Не обращай внимания на ноги, - сказал Бен, открывая глаза. Он приподнялся, чтобы взглянуть, в каком он виде, но побоялся снова потерять сознание. Он знал, что не сможет сесть, а тем более встать на ноги, и теперь, когда мальчик перевязал ему руки, верхняя часть туловища тоже была скована. Худшее было впереди, и ему надо было всё обдумать.

Единственной надеждой спасти мальчика был самолёт, и Дэви придётся его вести. Не было ни другой надежды, ни другого выхода. Но прежде надо обо всём как следует поразмыслить. Мальчика нельзя пугать. Если Дэви сказать, что ему придётся вести самолёт, он придёт в ужас. Надо хорошенько подумать, как сказать об этом мальчику, как внушить ему эту мысль и убедить всё выполнить, пусть даже безотчётно. Надо было ощупью найти дорогу к объятому страхом, незрелому сознанию ребёнка. Он пристально посмотрел на сына и вспомнил, что уже давно как следует на него не глядел.

«Он, кажется, парень развитой», - подумал Бен, удивляясь странному ходу своих мыслей. Этот мальчик с серьёзным лицом был чем-то похож на него самого: за детскими чертами скрывался, быть может, жёсткий и даже необузданный характер. Но бледное, немного скуластое лицо выглядело сейчас несчастным, а когда Дэви заметил пристальный взгляд отца, он отвернулся и заплакал.

Ничего, малыш, - произнёс Бен с трудом. - Теперь уже ничего!

Ты умрёшь? - спросил Дэви.

Разве я уж так плох? - спросил Бен, не подумав.

Да, - ответил Дэви сквозь слёзы.

Бен понял, что сделал ошибку, нужно говорить с мальчиком, обдумывая каждое слово.

Я шучу, - сказал он. - Это ничего, что из меня хлещет кровь. Твой старик не раз бывал в таких переделках. Ты разве не помнишь, как я попал тогда в больницу в Саскатуне?

Дэви кивнул.

Помню, но тогда ты был в больнице…

Конечно, конечно. Верно. - Он упорно думал о своём, силясь не потерять снова сознание. - Знаешь, что мы с тобой сделаем? Возьми большое полотенце и расстели его возле меня, я перевалюсь на него, и мы кое-как доберёмся до самолета. Идёт?

Я не смогу втащить тебя в машину, - сказал мальчик. В голосе его звучало уныние.

Эх! - сказал Бен, стараясь говорить как можно мягче, хотя это было для него пыткой. - Никогда не знаешь, на что ты способен, пока не попробуешь. Тебе, наверно, пить хочется, а, воды-то и нет, а?

Нет, я не хочу пить…

Дэви пошёл за полотенцем, a Бен сказал ему всё тем же тоном:

В следующий раз мы захватим дюжину кока-колы. И лёд.

Дэви расстелил возле него полотенце; Бен дёрнулся на бок, ему показалось, что у него разорвались на части руки, и грудь, и ноги, но ему удалось лечь на полотенце спиной, упершись пятками в песок, и сознания он не потерял.

Теперь тащи меня к самолёту, - едва слышно проговорил Бен. - Ты тяни, а я буду отталкиваться пятками. На толчки не обращай внимания, главное - поскорее добраться!

Как же ты поведёшь самолет? - спросил его сверху Дэви.

Бен закрыл глаза: он хотел представить себе, что переживает сейчас сын. «Мальчик не должен знать, что машину придётся вести ему, - он перепугается насмерть».

Этот маленький «Остер» летает сам, - сказал он. - Стоит только положить его на курс, а это нетрудно.

Но ты же не можешь двинуть рукой. Да и глаз совсем не открываешь.

А ты об этом не думай. Я могу лететь вслепую, а управлять коленями. Давай двигаться. Ну, тащи.

Он поглядел на небо и заметил, что становится поздно и поднимается ветер; это поможет самолёту взлететь, если, конечно, они сумеют вырулить против ветра. Но ветер будет встречный до самого Каира, а горючего в обрез. Он надеялся, надеялся всей душой, что не задует хамсин, слепящий песчаный ветер пустыни. Ему следовало быть предусмотрительнее - запастись долговременным прогнозом погоды. Вот что выходит, когда становишься воздушным извозчиком. Либо ты слишком осторожен, либо действуешь без оглядки. На этот раз - что случалось с ним не часто - он был неосторожен с самого начала и до конца.

Долго взбирались они по склону; Дэви тащил, а Бен отталкивался пятками, поминутно теряя сознание и медленно приходя в себя. Два раза он срывался вниз, но наконец они добрались до самолёта; ему даже удалось сесть, прислонившись к хвостовой части машины, и оглядеться. Но сидеть было сущим адом, а обмороки всё учащались. Всё его тело, казалось теперь, раздирали на дыбе.

Как дела? - спросил он мальчика. Тот задыхался, изнемогая от напряжения. - Ты, видно, совсем измучился.

Нет! - крикнул Дэви с яростью. - Я не устал.

Тон его удивил Бена: он никогда не слышал в голосе мальчика ни протеста, ни тем более ярости. Оказывается, лицо сына могло скрывать эти чувства. Неужели можно годами жить с сыном и не разглядеть его лица? Но сейчас он не мог позволить себе раздумывать об этом. Сейчас он был в полном сознании, но от приступов боли захватывало дух. Шок проходил. Правда, он совсем ослабел. Он чувствовал, как из левой руки сочится кровь, но не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой, ни даже пальцем (если у него ещё остались пальцы). Дэви самому придётся поднять самолет в воздух, вести его и посадить на землю.

Теперь, - сказал он, с трудом ворочая пересохшим языком, - надо навалить камней у дверцы самолёта. - Передохнув, он продолжал:

Если навалить их повыше, ты как-нибудь сумеешь втащить меня в кабину. Возьми камни из-под колёс.

Дэви сразу принялся за дело, он стал складывать обломки кораллов у левой дверцы - со стороны сиденья пилота.

Не у этой дверцы, - осторожно сказал Бен. - У другой. Если я полезу с этой стороны, мне помешает рулевое управление.

Мальчик кинул на него подозрительный взгляд и с ожесточением снова принялся за работу. Когда он пытался поднять слишком тяжёлую глыбу, Бен говорил ему, чтобы он не перенапрягался.

В жизни можно сделать всё что угодно, Дэви, - произнёс он слабым голосом, - если только не надорвёшься. Не надрывайся…

Он не помнил, чтобы давал раньше сыну такие советы.

Но ведь скоро стемнеет, - сказал Дэви, кончив складывать камни.

Стемнеет? - открыл глаза Бен. Было непонятно, то ли он задремал, то ли опять потерял сознание. - Это не сумерки. Это дует хамсин.

Мы не можем лететь, - сказал мальчик. - Ты не сможешь вести самолет. Лучше и не пытаться.

Ах! - сказал Бен с той нарочитой мягкостью, от которой ему становилось ещё грустнее. - Ветер сам отнесёт нас домой.

Ветер мог отнести их куда угодно, только не домой, а если он задует слишком сильно, они не увидят под собой ни посадочных знаков, ни аэродромов - ничего.

Давай, - снова сказал он мальчику, и тот опять принялся тащить его, а Бен стал отталкиваться, пока не очутился на самодельной ступеньке из коралловой глыбы у дверцы. Теперь оставалось самое трудное, но отдыхать времени не было.

Обвяжи мне грудь полотенцем, лезь в самолет и тащи, а я буду отталкиваться ногами.

Эх, если бы он мог двигать ногами! Верно, что-нибудь случилось с позвоночником; он уже почти не сомневался, что в конце концов всё-таки умрёт. Важно было протянуть до Каира и показать мальчику, как посадить самолёт. Этого будет достаточно. На это он ставил единственную свою ставку, это был самый дальний его прицел.

И эта надежда помогла ему забраться в самолёт; он вполз в машину, согнувшись пополам, теряя сознание. Потом он попытался сказать мальчику, что надо делать, но не смог произнести ни слова. Мальчика охватил страх. Повернув к нему голову, Бен это почувствовал и сделал ещё одно усилие.

- Ты не видел, я вытащил из воды киноаппарат? Или оставил его в море?

Он внизу, у самой воды.

Ступай принеси его. И маленькую сумку с плёнкой. - Тут он вспомнил, что спрятал заснятую плёнку в самолёт, чтобы уберечь её от солнца. - Плёнки не надо. Возьми только аппарат.

Просьба звучала буднично и должна была успокоить перепуганного мальчика; Бен почувствовал, как накренился самолёт, когда Дэви, спрыгнув на землю, побежал за аппаратом. Он снова подождал, на этот раз уже дольше, чтобы к нему полностью вернулось сознание. Надо было вникнуть в психологию этого бледного, молчаливого, настороженного и слишком послушного мальчика. Ах, если бы он знал его получше!..

Застегни покрепче ремни, - сказал он. - Будешь мне помогать. Запоминай. Запоминай всё, что я скажу. Запри свою дверцу…

«Снова обморок», - подумалось Бену. Он погрузился на несколько минут в приятный, лёгкий сон, но старался удержать последнюю нить сознания. Он цеплялся за неё: ведь в ней одной было спасение сына.

Бен не помнил, когда он плакал, но теперь вдруг почувствовал на глазах беспричинные слёзы. Нет, он не намерен сдаваться. Ни за что!..

Расклеился твой старик, а? - сказал Бен и даже почувствовал лёгкое удовольствие от такой откровенности. Дело шло на лад. Он нащупывал путь к сердцу мальчика. - Теперь слушай…

Он снова ушёл далеко, далеко, а потом вернулся.

Придётся тебе взяться за дело самому, Дэви. Ничего не поделаешь. Слушай. Колёса свободны?

- Да, я убрал все камни.

Дэви сидел, стиснув зубы.

Что это нас потряхивает?

О ветре он совсем забыл.

Вот что надо сделать, Дэви, - сказал он медленно. - Передвинь рычаг газа на дюйм, не больше. Сразу. Сейчас. Поставь всю ступню на педаль. Хорошо. Молодец! Теперь поверни чёрный выключатель около меня. Отлично. Теперь нажми вон ту кнопку, а когда мотор заработает, подвинь рычаг газа ещё немного. Стой! Поставь ногу на левую педаль. Когда мотор заработает, дай полный газ и развернись против ветра. Слышишь?

Это я могу, - сказал мальчик, и Бену показалось, что он услышал в голосе сына резкую нотку нетерпения, чем-то напоминавшую его собственный голос.

Когда будешь выруливать против ветра, отдай вперёд ручку. Начинай! Запускай мотор.

Он почувствовал, что Дэви перегнулся через него и включил стартёр, и услышал, как чихнул мотор. Только бы он не слишком резко передвинул ручку, пока мотор не заработает! «Сделал! Ей-богу, сделал!» - подумал Бен, когда мотор заработал. Он кивнул, и от напряжения ему сразу же стало плохо. Бен понял, что мальчик даёт газ и пытается развернуть самолет. А потом его всего словно поглотил какой-то мучительный шум; он почувствовал толчки, попробовал поднять руки, но не смог и пришёл в себя от слишком сильного рёва мотора.

Сбавь газ! - закричал он как можно громче.

Ладно! Но ветер не даёт мне развернуться.

Мы встали против ветра? Ты повернул против ветра?

Да, но ветер нас опрокинет.

Он чувствовал, как самолёт раскачивается во все стороны, попытался выглянуть, но поле его зрения было так мало, что ему приходилось целиком полагаться на мальчика.

Отпусти тормоз, - сказал Бен. Об этом он забыл.

Готово! - откликнулся Дэви. - Я его отпустил.

Ну да, отпустил! Разве я не вижу? Старый дурак… - выругал себя Бен.

Тут он вспомнил, что из-за шума мотора его не слышно и надо кричать.

Слушай дальше! Это совсем просто. Тяни ручку на себя и держи её посредине. Если машина будет подскакивать, ничего. Понял? Замедли ход. И держи прямо. Держи её против ветра, не бери ручку на себя, пока я не скажу. Действуй. Не бойся ветра…

Он слышал, как усиливался рёв мотора по мере того, как Дэви давал газ, чувствовал толчки и покачивание машины, прокладывавшей себе дорогу в песке. Потом она стала скользить, подхваченная ветром, но Бен подождал, пока толчки не стали слабее, и снова потерял сознание.

Не смей! - услышал он издалека.

Он пришёл в себя - они только что оторвались от земли. Мальчик послушно держал ручку и не дергал её к себе; они с трудом перевалили через дюны, и Бен понял, что от мальчика потребовалось немало мужества, чтобы от страха не рвануть ручку. Резкий порыв ветра уверенно подхватил самолёт, но затем он провалился в яму, и Бену стало мучительно плохо.

Поднимись на три тысячи футов, там будет спокойнее! - крикнул он.

Ему следовало растолковать сыну всё до старта: ведь теперь Дэви будет трудно его услышать. Ещё одна глупость! Нельзя терять рассудок и непрерывно делать глупости!

Три тысячи футов! - крикнул он. - Три.

Куда лететь? - спросил Дэви.

Сперва поднимись повыше. Выше! - кричал Бен, боясь, что болтанка снова напугает мальчика. По звуку мотора можно было догадаться, что он работает с перегрузкой и что нос самолёта слегка задран; но ветер их поддержит, и этого хватит на несколько минут; глядя на спидометр и пытаясь на нём сосредоточиться, он снова погрузился в темноту, полную боли.

Его привели в себя перебои мотора. Было тихо, ветра больше не было, он остался где-то внизу, но Бен слышал, как тяжело дышит и вот-вот сдаст мотор.

Что-то случилось! - кричал Дэви. - Слушай, очнись! Что случилось?

Подними рычаг смеси.

Дэви не понял, что нужно сделать, а Бен не сумел ему этого вовремя показать. Он неуклюже повернул голову, поддел щекой и подбородком рукоятку и приподнял её на дюйм. Он услышал, как мотор чихнул, дал выхлоп и снова заработал.

Куда лететь? - снова спросил Дэви. - Почему ты мне не говоришь, куда лететь?!

При таком неверном ветре не могло быть прямого курса, несмотря на то, что тут, наверху, было относительно спокойно. Оставалось держаться берега до самого Суэца.

Иди вдоль берега. Держись от него справа. Ты его видишь?

Вижу. А это верный путь?

По компасу курс должен быть около трёхсот двадцати! - крикнул он; казалось, голос его был слишком слаб, чтобы Дэви мог услышать, но он услышал.

«Хороший парень! - подумал Бен. - Он всё слышит».

По компасу триста сорок! - закричал Дэви.

Компас находился наверху, и шкалу его было видно только с сиденья пилота.

Вот и хорошо! Хорошо! Правильно! Теперь иди вдоль берега и держись его всё время. Только, бога ради, ничего больше не делай, - сказал Бен; он слышал, что уже не говорит, а только неясно бормочет. - Пусть машина сама делает своё дело. Всё будет в порядке, Дэви…

Итак, Дэви всё-таки запомнил, что нужно выровнять самолет, держать нужные обороты мотора и скорость! Он это запомнил. Славный парень! Он долетит. Он справится! Бен видел резко очерченный профиль Дэви, его бледное лицо с тёмными глазами, в которых ему так трудно было что-либо прочитать. Отец снова вгляделся в это лицо. «Никто даже не позаботился сводить его к зубному врачу», - сказал себе Бен, заметив слегка торчащие вперёд зубы Дэви, - тот болезненно оскалился, надрываясь от напряжения. «Но он справится», - устало и примирительно подумал Бен.

Казалось, это был конец, итог всей его жизни. Бен провалился в пропасть, за край которой он ради мальчика так долго цеплялся. И пока он валился всё глубже и глубже, он успел подумать, что на этот раз ему повезёт, если он выберется оттуда вообще. Он падал слишком глубоко. Да и мальчику повезёт, если он вернётся назад. Но, теряя почву под ногами, теряя самого себя, Бен ещё успел подумать, что хамсин крепчает и надвигается мгла, а сажать самолёт уже придётся не ему… Теряя сознание, он повернул голову к дверце.

Оставшись один на высоте в три тысячи футов, Дэви решил, что уже никогда больше не сможет плакать. У него на всю жизнь высохли слёзы.

Только однажды за свои десять лет он похвастался, что отец его лётчик. Но он помнил всё, что отец рассказывал ему об этом самолете, и догадывался о многом, чего отец не говорил.

Здесь, на высоте, было тихо и светло. Море казалось совсем зелёным, а пустыня - грязной; ветер поднял над ней пелену пыли. Впереди горизонт уже не был таким прозрачным; пыль поднималась всё выше, но он всё ещё не терял из виду море. В картах Дэви разбирался. Это было несложно. Он знал, где лежит их карта, вытащил её из сумки на дверце и задумался о том, что он будет делать, когда подлетит к Суэцу. Но, в общем, он знал даже и это. От Суэца вела дорога в Каир, она шла на запад через пустыню. Лететь на запад будет легче. Дорогу нетрудно разглядеть, а Суэц он узнает потому, что там кончается море и начинается канал. Там надо повернуть влево.

Он боялся отца. Правда, не сейчас. Сейчас он просто не мог на него смотреть: тот спал с открытым ртом, полуголый, весь залитый кровью. Он не хотел, чтобы отец умер; он не хотел, чтобы умерла мать, но ничего не поделаешь: это бывает. Люди всегда умирают.

Ему не нравилось, что самолёт летит так высоко. От этого замирало сердце, да и самолёт шёл слишком медленно. Но Дэви боялся снизиться и снова попасть в ветер, когда дойдёт до посадки. Он не знал, как ему быть. Нет, ему не хотелось снижаться в такой ветер, не хотелось, чтобы самолёт опять болтало во все стороны! Самолет не будет тогда его слушаться. Он не сможет вести его по прямой и выровнять у земли.

Может быть, отец уже умер? Он оглянулся и увидел, что тот дышит порывисто и редко. Слёзы, которые, как думал Дэви, все уже высохли, снова наполнили его тёмные глаза, и он почувствовал, как они текут по щекам. Слизнув их языком, он стал следить за морем.

Бену казалось, что от толчков его тело пронзают и разрывают на части ледяные стрелы; во рту пересохло, он медленно приходил в себя. Взглянув вверх, он увидел пыль, а над ней тусклое небо.

- Дэви! Что случилось? Что ты делаешь? - закричал он сердито.

Мы почти прилетели, - сказал Дэви. - Но ветер поднялся выше и уже темнеет.

Бен закрыл глаза, чтобы осознать, что же произошло, но так ничего и не понял: ему казалось, что он уже приходил в себя, указывал курс мальчику, а потом снова терял сознание. Пытка качкой продолжалась и усиливала боль.

Что ты видишь? - закричал он.

Аэродромы и здания Каира. Вон большой аэродром, куда приходят пассажирские самолёты.

Качка и толчки оборвали слова мальчика; казалось, потоком воздуха их поднимает вверх на сотню футов, чтобы затем швырнуть вниз в мучительном падении на добрые две сотни; самолёт судорожно раскачивался из стороны в сторону.

Не теряй из виду аэродром! - крикнул Бен сквозь приступ боли. - Следи за ним! Не спускай с него глаз. - Ему пришлось крикнуть это дважды, прежде чем мальчик расслышал; Бен тихонько твердил про себя: «Бога ради, Дэви, теперь ты должен слышать всё, что я говорю».

Самолёт не хочет идти вниз, - сказал Дэви; глаза его расширились и, казалось, занимали теперь всё лицо.

Выключи мотор.

Выключал, но ничего не получается. Не могу опустить ручку.

Потяни рукоятку триммера, - сказал Бен, подняв голову кверху, где была рукоятка. Он вспомнил и о щитках, но мальчику ни за что не удастся их выпустить, придётся обойтись без них.

Дэви пришлось привстать, чтобы дотянуться до рукоятки на колесе и сдвинуть её вперёд. Нос самолета опустился, и машина перешла в пике.

Выключи мотор! - крикнул Бен.

Дэви убрал газ, и ветер стал с силой подбрасывать планирующий самолет вверх и вниз.

Следи за аэродромом, делай над ним круг, - сказал Бен и стал собирать все силы для того последнего усилия, которое ему предстояло.

Теперь ему надо сесть, выпрямиться и наблюдать через ветровое стекло за приближением земли. Наступала решающая минута. Поднять самолёт в воздух и вести его не так трудно, посадить же на землю - вот задача!

Там большие самолёты, - кричал Дэви. - Один, кажется, стартует…

Берегись, сверни в сторону! - крикнул Бен.

Это был довольно никчемный совет, но зато дюйм за дюймом Бен приподнимался; ему помогало то, что нос самолёта был опущен. Привалившись к дрожащей дверце и упираясь в неё плечом и головой, он упорно, из последних сил, карабкался вверх. Наконец голова его очутилась так высоко, что он смог упереться ею в доску с приборами. Он приподнял насколько смог голову и увидел, как приближается земля.

Молодец! - закричал он сыну.

Бен дрожал и обливался потом, он чувствовал, что из всего его тела осталась в живых только голова. Рук и ног больше не было.

Левей! - кричал он. - Дай вперёд ручку! Нагни её влево! Гни больше влево! Гни ещё! Хорошо! Всё в порядке, Дэви. Ты справишься. Влево! Жми ручку вниз…

Я врежусь в самолёт.

Бену был виден большой самолёт. До самолёта было не больше пятисот футов, и они шли прямо на него. Уже почти стемнело. Пыль висела над землёй, словно жёлтое море, но большой четырёхмоторный самолёт оставлял за собой полосу чистого воздуха, - значит, моторы запущены на полную мощность. Если он стартовал, а не проверял моторы, всё будет в порядке. Нельзя садиться за лётной дорожкой: там грунт слишком неровный.

Бен закрыл глаза.

Стартует…

Бен с усилием открыл глаза и кинул взгляд поверх носа машины, качавшейся вверх и вниз; до большого «ДК-4» оставалось всего двести футов, он преграждал им путь, но шёл с такой скоростью, что они должны были разминуться. Да, они разминутся. Бен чувствовал, что Дэви в ужасе потянул ручку на себя.

Нельзя! - крикнул он. - Гни её вниз…

Нос самолета задрался, и они потеряли скорость. Если потерять скорость на такой высоте, да ещё при этом ветре, их разнесёт в щепы.

Ветер! - кричал мальчик; его личико застыло и превратилось в трагическую маску; Бен знал, что приближается последний дюйм и всё в руках у мальчика…

Оставалась минута до посадки.

Шесть дюймов! - кричал он Дэви; язык его словно распух от напряжения и боли, а из глаз текли горячие слёзы.

Шесть дюймов, Дэви!.. Стой! Ещё рано. Ещё рано… - плакал он.

На последнем дюйме, отделявшем их от земли, он всё-таки потерял самообладание; им завладел страх, им завладела смерть, и он не мог больше ни говорить, ни кричать, ни плакать; он привалился к доске; в глазах его был страх за себя, страх перед этим последним головокружительным падением на землю, когда чёрная взлётная дорожка надвигается на тебя в облаке пыли. Он силился крикнуть: «Пора! Пора! Пора!» - но страх был слишком велик; в последний, смертный миг, который снова вернул его в забытьё, он ощутил, как слегка приподнялся нос самолёта, услышал громкий рёв ещё не заглохшего мотора, почувствовал, как, ударившись о землю колёсами, самолёт мягко подскочил в воздух, и настало томительное ожидание. Но вот хвост и колёса коснулись земли - это был последний дюйм. Ветер закружил самолёт, он забуксовал и описал на земле круг, а потом замер, и наступила тишина.

Ах, какая тишина и какой покой! Он слышал их, чувствовал всем своим существом; он вдруг понял, что выживет, - он так боялся умереть и совсем не хотел сдаваться.

В жизни не раз наступают решающие минуты и остаются решающие дюймы, а в истерзанном теле лётчика нашлись решающие всё дело кости и кровеносные сосуды, о которых люди и не подозревали. Когда кажется, что всё уже кончено, они берут своё. Египетские врачи с удивлением обнаружили, что у Бена их неисчерпаемый запас, а способность восстанавливать разорванные ткани, казалось, была дана летчику самой природой.

Всё это потребовало времени, но что значило время для жизни, висевшей на волоске?.. Бен всё равно ничего не сознавал, кроме приливов и отливов боли и редких просветов сознания.

Всё дело в адреналине, - раскатисто хохотал кудрявый врач-египтянин, - а вы его вырабатываете, как атомную энергию!

Казалось, всё было хорошо, но Бен всё-таки потерял левую руку. («Странно, - думал он, - я бы мог поклясться, что больше досталось правой руке».) Пришлось справиться и с параличом, который курчавый исцелитель упорно называл «небольшим нервным шоком». Потрясение превратило Бена в неподвижный и очень хрупкий обломок - поправка не могла идти быстро. Но всё-таки дело шло на лад. Всё, кроме левой руки Бена, которая отправилась в мусоросжигалку, но и это было бы ничего, если бы вслед за ней не отправилась туда же и его профессия лётчика.

Однако, помимо всего, был ещё мальчик.

Он жив и здоров, - сказал врач. - Не получил даже шока. - Кудрявый египтянин отпускал весёлые шутки на прекрасном английском языке.

Он куда подвижней вас.

Значит, и с парнишкой всё в порядке. Даже самолёт уцелел. Всё обстояло как нельзя лучше, но решала дело встреча с мальчиком: тут либо всё начнётся, либо снова кончится. И, может быть, навсегда.

Когда привели Дэви, Бен увидел, что это был тот же самый ребёнок, с тем же самым лицом, которое он так недавно впервые разглядел. Но дело было совсем не в том, что разглядел Бен: важно было узнать, сумел ли мальчик что-нибудь увидеть в своём отце.

Ну, как, Дэви? - робко сказал он сыну. - Здорово было, а?

Дэви кивнул. Бен знал: мальчуган вовсе не думает, что было здорово, но придёт время, и он поймёт. Когда-нибудь мальчик поймёт, как было здорово. К этому стоило приложить руки.

Расклеился твой старик, правда? - спросил он.

Дэви кивнул. Лицо его было по-прежнему серьёзно.

Бен улыбнулся. Да что уж греха таить, старик и в самом деле расклеился. Им обоим нужно время. Ему, Бену, теперь понадобится вся жизнь, вся жизнь, которую подарил ему мальчик. Но, глядя в эти тёмные глаза, на слегка выдающиеся вперёд зубы, на это лицо, столь необычное для американца, Бен решил, что игра стоит свеч. Этому стоит отдать время. Он уж доберётся до самого сердца мальчишки! Рано или поздно, но он до него доберётся. Последний дюйм, который разделяет всех и вся, нелегко преодолеть, если не быть мастером своего дела. Но быть мастером своего дела - обязанность лётчика, а ведь Бен был когда-то совсем неплохим лётчиком.

Перевод - Е. Голышева, Б. Изаков.

Джеймс Олдридж. Избранное. Харьков, «Вища школа», 1985.

«Какое мне дело до всех до вас? А вам до меня?..»

Джеймс Олдридж родился 10 июля 1918 года в городке Уайт-Хилс в австралийской провинции Виктория. Учился в мельбурнском коммерческом колледже. В 1938 году переехал в Англию. Во время Второй мировой войны работал журналистом и военным корреспондентом.

Писатель поддерживал хорошие отношения с советским режимом, что, возможно, стало одной из причин его относительно скромной репутации в западном мире. Произведения Олдриджа постоянно переводились на русский и печатались в СССР. В 1973 году в Советском Союзе ему была присуждена Ленинская премия «За укрепление мира между народами» (из Википедии).

В оформлении рассказа использованы кадры из фильма «Последний дюйм» (по рассказу Дж. Олдриджа), поставленного в 1958 году режиссёрами Теодором Вульфовичем и Никитой Курихиным. В главных ролях снялись Слава Муратов и Николай Крюков.

На Всесоюзном кинофестивале 1960 года в Минске фильм получил первую премию за работу оператора (Самуил Рубашкин) и четыре вторых - среди детских фильмов, за работу режиссёра, композитора (Моисей Вайнберг) и мужскую роль (Николай Крюков).

Моисей Вайнберг закончил Белорусскую консерваторию, участвовал в создании фильмов «Летят журавли» и «Укротительница тигров».

Роль Бена Энсли предназначалась Георгию Жжёнову, но досталась Николаю Крюкову, актёру Рижского драматического театра, который даже по возрасту совпадал со своим героем. Крюков сыграл во множестве фильмов, но зрителям он запомнился именно по «Последнему дюйму».

Знаменитую песню Бена (стихи М. Соболя) в фильме исполнил Михаил Рыба, которого называли «советским Полем Робсоном», обладавший редким певческим голосом - бассо-профундо. Послушайте эту запись :

Фильм по рассказу Джеймса Олдриджа любили, любят и, думаю, будут и впредь любить миллионы зрителей.

О непреходящей его популярности свидетельствует, например, то, что Андрей Макаревич, лидер группы «Машина времени», увлёкся подводным плаванием после его просмотра.

Из интервью летчика-космонавта СССР, дважды Героя Советского Союза Георгия Михайловича Гречко:

В вашей судьбе, я слышал, некую роль сыграл фильм «Последний дюйм»?

Я никогда не был пай-мальчиком. Меня всегда влекла высота, скорость, порыв. Что касается упомянутого фильма, то, наоборот, он мог прервать мой путь к звёздам. Меня манила авиация, я летал на самолёте и планере, прыгал с парашютом. Поскольку появились книжки о подводном плавании, я сам сделал себе маску и стал плавать под водой. В фильме «Последний дюйм» была и авиация, и подводный мир. Поэтому я смотрел его очень много раз. На катушечный магнитофон мы записали от этого фильма саунд-трек. Знали наизусть весь фильм, все диалоги и реплики. А фильм был детский, и шёл он только утром. Мне приходилось поэтому сбегать с работы. На моё несчастье, когда я сбежал с работы, Королёв собрал тех, кто у него хорошо зарекомендовал себя, для организации первой группы будущих космонавтов-бортинженеров. Они все написали заявления и подали его Главному конструктору. А я уже потом написал заявление и передал его в отдел кадров. Кстати, в прошлом году на моё семидесятипятилетие мне подарили это моё заявление в рамочке. Нашли где-то в отделе кадров. На нём есть надпись карандашом «В списках нет». Потому что я прогулял собрание во время сеанса «Последнего дюйма».

Перечитав заново рассказ, я поймала себя на мысли - до чего же он напоминает настроением Хемингуэя! Взять хотя бы «Старик и море». Кстати, за этот рассказ (1952) Эрнест Хэмингуэй получил Пулитцеровскую премию в 1953 году и Нобелевскую премию по литературе в 1954 году.

А в том же самом 1958 году, что и «Последний дюйм», в США режиссёром-постановщиком Джоном Стерджесом был снят американский фильм «Старик и море».

Увы… Напоминает не мне одной. Чем больше я читала о творчестве Олдриджа, тем чаще в различных отзывах звучало - «хемингуэевское настроение».

Что объединяло поколения 50-х, 60-х, пожалуй, даже 70-х, если говорить о Западе? Портрет Хемингуэя на стене, выученные наизусть «Три товарища» Ремарка и любовь к советскому, но такому «западному» фильму - «Последний дюйм». Не знаю, читают ли сейчас на постсоветском пространстве Ремарка и Хемингуэя, но, как ни странно, фильм любят до сих пор, хотя отношение к Олдриджу претерпело заметную трасформацию.

И всё же - «хемингуэевское настроение»… Два культовых писателя - Хемингуэй и Ремарк - два разных мироощущения. Как ни странно, но герои Ремарка были ментально ближе советским людям, несмотря на западные реалии, и тем менее интересны. Им можно было подражать, их можно было любить, но… преклоняться перед ними невозможно. Слишком понятны мотивы их поведения, образ жизни. Привычный нам коллективизм снижал пафос. Героев-одиночек у Ремарка нет - два друга, три товарища, фронтовое братство… Даже возлюбленные героев, удивительные, неземные женщины, становились частью коллектива. Всё, как у нас? Пожалуй, да.

То ли дело - романы и рассказы Хемингуэя! Всё в них проникнуто индивидуализмом, все действующие лица отделены друг от друга незримыми перегородками. И даже когда в экстремальные условия они попадают не в одиночку, каждый принимает решение самостоятельно, надеясь только на себя, на свои силы, навыки, ум. Вот эта возможность померяться силами с судьбой, бросить ей вызов и победить была недоступна и тем особенно притягательна. Перед героями Хемингуэя можно было преклоняться, в какой-то степени подражать им. С любовью сложнее - они не давали шанса, отгородившись от читателей своим индивидуализмом, этой самой «перегородкой». Ведь даже их собственные женщины очень редко могли её разрушить, и любовное единение героя и его возлюбленной было скорее исключением, чем правилом.

Рассказ Олдриджа, несомненно, пронизан именно этим настроением. Две индивидуальности, связанные кровным родством, но разделённые всё той же незримой перегородкой, и нет гарантии, что в дальнейшем что-то изменится в их отношениях.

Станет ли сын героя сильнее после жестокого приключения? Скорее всего. Добрее? А Бог его знает! Мысль о доброте навеяна, безусловно, другим мальчиком, другим характером из рассказа Хемингуэя «Старик и море». Общность настроения двух писателей продолжает своё магическое воздействие на воображение читателей.

Палома, июнь 2007 года